Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир

10. Внимательно (а порой и невнимательно) посмотрел ретроспективу режиссера Джима Джармуша на СТС. Не знаю более искусственного и вымороченного, совершенно придуманного (высосанного из пальца) режиссера. Рекордное количество фальши на единицу времени. Уже не говоря о всех слагаемых (типа несущей метафоры или сюжета).

Кое-где есть проблески таланта, но изначальная посылка порочна и неточна, из-за чего вся конструкция подгнивает с первых же кадров. В “Мертвеце” — это грим Джонни Деппа, в “Ночи на земле” — финальная песня Тома Уэйтса. Каждый фильм похож на приступ зубной боли, столько в нем неправильных и пафосных сдвигов, с которыми невозможно бороться, которые невозможно одолеть. Все это выглядит особенно противным на фоне режиссерской распальцовки — де вот такие мы мужественные и независимые.

Не люблю не любить, но в случае с Джармушем ничего не могу с собой поделать.

Post scriptum. “Лабиринты фавна” дель Торо мы смотрели на последнем сеансе в “Ролане”. Народу было немного, но. Перед нами сидели три в хлам пьяных гомосексуалиста. Во время сцены, когда девочка исполняла первое желание фавна (залезла в смоковницу, внутри которой жила жуткая жаба, кинула в глотку жабе три камня, из-за чего жаба выблевала саму себя и сдулась), Оля попросила меня пересесть. Прикол в том, что парень, сидевший перед нами, блевал во время сцены блевания жабы в кино, очень уж это натуралистично вышло.

После сеанса мы по стародавнему обычаю обсуждали фильму. Что, мол, стало много “странных” фильмов с этакой нарочитой придурью. Вспомнили недавно рассмешившего нас “Иллюзиониста”, где тонкая игра вскрывалась так красиво и незаметно, что ее можно было бы и пропустить.

А в “Лабиринте фавна” все очень топорно и просто. И никакой духовности, в отличие, скажем, от недавней “Страны приливов”, построенной схожим образом — нарастанием невротического симптома.

Однако у Гильяма разрыва между реальностью и вымыслом не существовало, возникал лишь зазор или смещение центра тяжести, отчего реальность становилась еще ужаснее. В “Фавне” две эти плоскости почти не пересекаются, из-за чего лишенный психологизма второй, фантазийный ряд подвисает.

…Нам понравилось ходить в кино по ночам. В прошлый раз оно, кино то есть, вышло некоторым избытком. Решили провести правильный буржуазный вечер. Пошли на “ Короля Лира” Льва Додина в Малом драматическом, гастролирующем в столице, увидели “всю Москву”, трепетно вникавшую в зтм: во втором акте, когда Лир уже безумен, Додин отделяет одну сцену от другой, погружая сцену во мрак.

Это могло бы походить на нарративные швы у Бергмана, если бы эти самые зтм не продолжались после начала очередной сцены и не накладывались на нее. То есть они уже даже не выполняли служебные функции разграничения, но сами становились действием: в темноте возникали шумы жизни и слышались голоса персонажей.

Ну да, метафора безумия как крайнего, предельного состояния, выхода ЗА. Плюс расписка автора (режиссера) в тотальном невладении подведомственным видом искусства: де молчу-молчу, скрываюсь и таю — пред ужасами жизни. Ну и универсальный образ, черный квадрат и прочая бла-бла-бла...

Буржуазный вечер потребовал ресторана после шумной премьеры, и мы заглянули в наше горячо любимое место, которое всегда рядом и не подвержено никаким изменениям вот уже четыре года. Там встретились со знакомыми, выпили-закусили, разговорились.

В соседнем зале голосила Агузарова, провоцируя немыслимое для нашей штаб-квартиры нашествие самого разного народа. И кто-то предложил пойти в кино, Интернет в телефоне подсказал сеанс, оставалось совсем мало времени. Но тут перестала петь Агузарова, небывалое для этих широт скопление человечества потянулось в гардероб, так что мы оставили наши пальто в заложниках круглосуточного заведения, ибо тогда бы точно не успели, и добежали до машины по осеннему теплу, благо нынешняя московская погода обуржуазилась почти как и мы. И мы купили много попкорна, ибо какой культпоход без аутентичного продукта, а позже вернулись за пбольтушками.

И для нас не было особой разницы между мелкотравчатым продакт плайсментом у Джеймса Бонда и высокодуховным опусом театра-дома. Между многомиллионной бондианой и небогатыми поделками дель Торо. Важны обстоятельства, настрой, время и место. Развлечения бывают разные — на язык, на вкус, на цвет. Чтение — тоже ведь развлечение. Чужой дневник — странное развлечение, к которому мы привыкли и уже не осознаем странность чтения или писания чужого дневника. Дело в том, что Додина и “Казино Рояль” мы смотрели в разные дни, тут я немного слукавил. “Король Лир” у нас случился в четверг, и после него мы пошли в “Ми пьячче”, а Бондушка с Аэлитой Агузаровой соответственно в пятницу.

Но память или текст объединяют их в единый промежуток, очерченный двумя симметричными зтм только для того, чтобы эта запись состоялась.

Книги

Фредерик Бегбедер. Идеаль. Роман. Перевод с французского М. Зониной. М., “Иностранка”, 2007, 352 стр., 30 000 экз.

Новый роман культового француза, в котором описываются приключения героя знаменитого романа Бегбедера “99 франков” в России.

Илья Бояшов. Повесть о плуте и монахе. СПб., “Лимбус-Пресс”, Издательство К. Тублина, 2007, 232 стр., 5000 экз.

Книга современного писателя, которую “Книжное обозрение” представляет как “лубок о ХХ веке”: “Герои — потаскушкин сын (монах) и сын благополучных родителей (плут) — ищут на Руси правду, каждый на свой лад, да не могут ее найти. Все не так на русской земле… Сочинение задумано как некая сконцентрированная метафорическая история. Тут и революция с комиссарами и раскулачиванием, и убийство последнего царя, и ГУЛАГ, и темные прорицания о будущем…”

Война длиною в жизнь. Сборник рассказов северокавказских писателей. Вступительная статья и составление Гария Немченко. М., “Фолио”, 2007, 763 стр., 3000 экз.

Современная русская проза Кавказа — антология, представляющая творчество более сорока авторов: абхазов, осетин, чеченцев, кабардинцев, адыгейцев и т. д. Рассказы о “тысячелетних традициях и обычаях, об изгнанных в прошлом веке из отчего дома, укрывшихся, как всегда в годину опасности, в горах и возвращающихся теперь почти из небытия, часто — на пепелище. О непростой доле горцев и связанных с ними общей судьбой соседей. Особенно — русских. Особенно, в силу исторических причин, — казаков, тоже надевших на себя и традиционную горскую черкеску, и тот самый наборный пояс” (от составителя). Среди авторов есть широко известные писатели (Фазиль Искандер, Иса Капаев, Алан Черчесов и другие), но больше прозаиков, имена которых, “к большому сожалению”, как пишет составитель, почти неизвестны широкому читателю, — Амир Макоев, Джума Ахуба, Алексей Гогуа, Руслан Тотров, Исламжан Эльсанов и другие.

Фридрих Горенштейн. Бердичев. Избранное. М., “Текст”, 2007, 320 стр., 5000 экз.

Пьеса для чтения “Бердичев”, повесть “Маленький фруктовый сад”, рассказ “Искра”.

Дмитрий Горчев. Милицейское танго. СПб., “Амфора”, 2007, 255 стр., 5000 экз.

Современная петербургская проза, хорошо помнящая свои литературные корни; в частности, книгу открывает рассказ “Телефон”, герой которого Алексей Алексеевич упорно копит деньги, только не на шинель, как копил Акакий Акакиевич, а на новый мобильный телефон, чтоб не издевались над ним в новорусской конторе молодые сотрудники, — вполне современный антураж нисколько не мешает развитию классического сюжета с классическим, увы, финалом. В последующих текстах будет и “ночь перед Рождеством”, и молодой человек, изготовившийся кого-то топором зарубить, только вот специально пришитая петелька для топора оборвалась, и т. д. Горчев пишет отнюдь не римейки, для него русско-питерская литература такая же реальность, как и сегодняшний быт Петербурга, и сегодняшний житель этого города, с интонацией ехидно-простоватой делящийся своими размышлениями над жизнью, — размышлениями подчеркнуто самостоятельными, потому как надежд на науку или вменяемость общественного мнения у героя Горчева никаких: “Ученые утверждают, что жизнь — это форма существования белковых тел. Я бы с ними поспорил, потому что, например, вареное яйцо — это, безусловно, белковое тело, но при этом совершенно неживое. Но с учеными спорить бесполезно: у них всегда есть что возразить”. Вместе со своим героем автор пытается открыть для читателя мир заново.