Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

— Извините! — перекрикивая поднявшийся гвалт, обратился я к ним. — Вы только что сказали — Абд-эль-Крим? Вождь берберов?

— Вот ведь несчастье! — посетовал тот из мужчин, чьи брюки пострадали в результате инцидента, но я не понял, что он имел в виду — пролившийся кофе или неудачи за морем.

Оставшиеся за столом продолжали обмениваться репликами. До меня донеслись имена Сильвестра и короля Альфонсо, сопровождаемые неприличными ругательствами.

— Ануаль? — переспросил я. — А где этот Ануаль? Да ответьте вы, черт вас подери! — Я так стукнул кулаком по столу, что подпрыгнули ложки. — Ради бога, дайте посмотреть газету!

Заголовок гласил: «ТЫСЯЧИ ВЕРОЯТНЫХ ЖЕРТВ. ЗА ОДНУ НОЧЬ УТРАЧЕНЫ ТЕРРИТОРИИ, ЗАВОЕВАННЫЕ ПОСЛЕ 1905 ГОДА. ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ ПРОДОЛЖАЮТСЯ».

Я пошел обратно в отель, останавливаясь у каждого газетного ларька. В одной газете о войне не было ни слова, зато яркими красками расписывались предстоящие королевские празднества. В другой газете мои глаза привлек заголовок: «ТУЗЕМЦЫ БУЙСТВУЮТ». Я держал в левой руке унесенную из кафе газету в коричневых потеках, а в правой — другую, только купленную, словно надеялся, что одна опровергнет другую и кошмарные вести окажутся ошибкой.

Подробности стали известны в следующие два дня. Гарнизон гиб за гарнизоном, тысячами. Остальные сидели в осаде, без воды, вынужденные пить собственную мочу, подслащенную сахаром. Часть солдат, сумевшая вырваться из кольца, дезертировала. Сильвестр то ли покончил с собой, то ли был убит. Неужели все это правда?

«САМОУВЕРЕННОСТЬ — ПЛОХОЙ СОВЕТЧИК», — негодовали левые газеты. «СООБЩЕНИЯ НУЖДАЮТСЯ В ПРОВЕРКЕ», — оправдывались правые.

25 июля, в День святого Иакова, я встречал на вокзале своего партнера:

— Хусто, слышал новости?

Он озабоченно пересчитывал свои чемоданы.

— Похоже, положение ухудшается. Говорят, такого разгрома в Марокко еще не бывало. Вчера вечером молодежь на Пласа Майор устроила беспорядки. Швыряли камни, били стекла. Гражданская гвардия их разогнала. Хусто, мы должны что-то предпринять.

— Король не отменил празднества? — спросил Аль-Серрас.

— Нет. Хотя должен бы! Ради собственной безопасности. Но он все еще пытается делать хорошую мину при плохой игре.

— Слава тебе господи, — облегченно вздохнул он, сходя с платформы в сопровождении небольшой армии носильщиков. Подошел к ожидавшему его автомобилю и добавил: — Было бы ужасно, если бы моя премьера сорвалась из-за этой стычки… как там его? Ануаль?

— Это не просто стычка.

Он открыл дверцу автомобиля.

— Помнишь, что сказал Иисус о бедных? Что они всегда будут с нами. Это именно тот случай. Марокко никуда от нас не денется. А для меня это самый важный день в жизни.

— Послушай, — настаивал я, — я уверен, что мы должны…

Он меня не слышал.

Остаток дня прошел в сумасшедших приготовлениях. Улицы были блокированы. Щелкали фотокамеры. Весь день раздавался стук молотков — на площади, как раз под моим окном, сооружали сцену. Я направил письмо королеве Эне, умоляя принять меня. Вместо ответа я получил поздравительный букет цветов. Цветов!

И вот настал вечер, и мы стояли на помосте. Небо стемнело, над головой мерцал свет фонарей. Насколько хватало глаз, площадь была запружена народом. Людские голоса сливались в неразличимый гул.

Король Альфонсо и королева Эна сидели на высоком помосте. Вышел человек, торжественно объявивший о присутствии монаршей четы. Раздались жидкие аплодисменты, мгновенно смолкшие, и тут же в толпе поднялся ропот и яростный свист. Отовсюду неслось одно и то же слово: «Ануаль! Ануаль!» Я физически ощущал под ногами вибрацию, порожденную коллективным гневом. Альфонсо как ни в чем не бывало поднялся, улыбнулся и произнес несколько слов. Я со своего места их не разобрал, зато увидел, как он указал рукой в мою сторону. Гул стих, снова раздались аплодисменты. Кто-то прокричал: «Король!» Я в замешательстве оглянулся вокруг. Толпа рукоплескала и скандировала: «Король смычка!»

Своими восторженными возгласами они наносили неприкрытое оскорбление королю. Он еще продолжал улыбаться, но это была кривая улыбка. Толпа надвинулась. Цепь солдат теснила ее назад. Я чувствовал, как трясется помост под ногами.

Повернувшись к королю, я склонился в поклоне. Где моя виолончель? Ах да, я оставил ее в конце прохода, соединившего импровизированную сцену с отелем. Там же находился Аль-Серрас, готовясь к выступлению. Первым по программе должен был петь детский хор.

Я произнес несколько вступительных слов, и дети вышли на сцену. Толпа успокоилась, и я помчался в отель.

— Ну, что там? — Аль-Серрас поднял голову от рояля. — Что творится?

— Слушай, мы должны взять на себя ответственность…

— Вот наша ответственность! — возразил он, кивнув на рояль. — Завтра могут прийти новости стократ хуже. Дай же ты людям хоть на вечер забыть о неприятностях. Чего ты хочешь? Чтобы вся эта толпа ворвалась на сцену, сдернула с пьедестала короля с королевой, а заодно и нас затоптала?

Я нервно расхаживал взад-вперед:

— Мы отменим концерт. Попросим всех мирно разойтись по домам.

— Отменим? Ты что, совсем спятил?

Я примостился на краешке стула, спиной к нему, и закрыл лицо руками.

— Минута молчания? — спросил он. — Ты это имеешь в виду? Никакой политики. Просто почтить память погибших?

— Говорят, во всем виноваты Сильвестр и Альфонсо. Они действовали в пику парламенту. С их стороны это была преступная самонадеянность.

— Да успокойся ты!

К нам подошла девушка, служившая в отеле:

— Вам телеграмма, сеньор Деларго.

— Он заберет ее через час, сразу после концерта, — сказал Аль-Серрас. — Ему сейчас не до телеграмм.

— Но на ней военный штамп. Это из Африки, — сказала она.

— Из Африки! — Я вскочил со стула.

— Подписано, — она скосила взгляд на бланк, — неким Франсиско Франко.

— Франко? Не знаю такого. — Живот вдруг скрутило узлом. — Франсиско! — Я уже понял, о ком речь. — Это Пако. Друг моего брата. Пакито.

— Потом прочтешь! — сказал Аль-Серрас, но телеграмма уже была у меня в руках.

Аплодисменты, адресованные детям, стихли. Маленькие артисты цепочкой потянулись со сцены. Они как раз пробирались мимо меня, когда я вскрыл телеграмму. В ней сообщалось, что Энрике, последний из трех моих братьев, остававшийся в живых, погиб.

Я поделился с Аль-Серрасом своим планом. Гений музыки, далекий от практических забот, он ничего мне не ответил, только потряс головой. Его мало занимало происходящее — он боролся с собственными демонами.