Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

Выйдя на сцену, я поднял руку и подождал, пока толпа успокоится. Затем сказал, какое сообщение только что получил. Мне хотелось бы, заявил я, заставить звучать все городские колокола. Но это не в моей власти. У меня есть только мой смычок. И я намерен каждым его касанием почтить память каждого погибшего солдата.

Одно касание смычка длится примерно секунду. Шестьдесят касаний в минуту. Первые несколько минут держалась уважительная тишина, затем по толпе прокатилась волна шепота. Зазвучали злые выкрики, свист. Они были направлены в сторону королевского помоста. Охрана произвела залп в воздух. Я не останавливался. Одна секунда — одно касание смычком. Три с лишним тысячи касаний в час. Струна ре. Аль-Серрас не считал, не считала и толпа.

К концу первого часа у меня заболело плечо, но не зря я все эти годы копил жизненные силы. Зрители реагировали по-разному. Одни начали пробираться к выходу, не скрывая разочарования. Другие злобно свистели. В нескольких сантиметрах над моей головой пролетела брошенная кем-то бутылка. На площади оставалась примерно треть народу: кто-то ждал, чем все это закончится, кто-то искренне скорбел. В какой-то момент завыла женщина. Она выла на одной ноте, не попадая в ритм со звучанием моей виолончели. Я никогда не слышал ничего страшнее.

Через некоторое время король и королева поднялись и в плотном окружении охраны удалились. Кто-то, не знаю кто, встал у меня за спиной и положил руку мне на плечо. Я давно потерял счет ударам смычка, мне казалось, их было больше, чем звезд на небе. И это правильно. Я знал, что сделал то, что должен был сделать. Я не мог играть и не мог позволить Аль-Серрасу играть. Все эти тысячи погибших, включая моего брата. Мы не имели права недооценить масштаба трагедии, допустить, чтобы назавтра ее вытеснили новости о других событиях. Наверное, еще лучше было бы просто молчание, но тогда я еще не знал, что такое настоящее молчание. Я выразил свой протест как мог. Прошло три часа, прежде чем я остановился.

Когда, спотыкаясь на каждом шагу, я вернулся в отель, перед глазами у меня все плыло. Постепенно мне удалось сфокусировать взгляд. Я увидел рояль с откинутой крышкой, рядом, на полу, опрокинутый стул. Это мой партнер здесь бушевал, понял я. Пианист, приглашенный в качестве аккомпаниатора, спал в углу на кушетке, широко разинув рот. Девушка, которая принесла мне телеграмму, горестно сидела на мраморном полу. Все щеки у нее были в черных разводах — от слез растеклась тушь для ресниц.

В тот вечер я больше не видел Аль-Серраса. Прежде чем мы встретились снова, прошло восемь лет.

ЧАСТЬ V. Юная Бонита

Глава 17

Секретарша, сидя на краю моего стола, зачитывала мне вслух почту, а я в углу полировал смычок, готовясь к репетиции.

«Мы с дочерью с удовольствием прочитали статью в мадридской ABC от 15 августа. Она напомнила нам о счастливом сходстве между…»

— Это не та женщина, что прислала мне прядь волос своей дочери?

— Та самая.

— Оставь его, пожалуйста.

Рита демонстративно наколола письмо на штырь для телефонных записок. Затем надорвала угол следующего конверта:

— А это от того репортера, что брал у вас интервью для «Дьярьо де Бильбао».

— А почему он не позвонил?

— Он звонил. Целых четыре раза. Только вы не стали с ним разговаривать. Он прислал свои статьи.

— Надеюсь, среди них больше нет «Портретов отважных»?

— Мне нравится та, где он пишет о полковнике Франко. В том же номере, где и статья о вас… С вами все нормально?

Я похлопал себя по шее и поморщился от боли.

— Генерале Франко, — поправил я ее.

— Там были хорошие фотографии, — продолжала она, не обращая внимания на выражение моего лица. — Он сделал по-умному, поставив эти материалы рядом. И такие прекрасные цитаты! Вы оба говорите о скромности и любви к родине.

Я застонал.

— Не понимаю, чем вы недовольны. — Она вздохнула. — А видели статью о нем и его жене в «Эстампе» в прошлом месяце? Она совершенно не умеет одеваться. Черный креп! Монашенка, да и только. А Франко прекрасен. Он сказал, что его подлинное увлечение — это живопись. Правда, здорово?

— Несостоявшийся художник? Не верю.

— Да чем он вам не нравится?

Я сжал губы и в последний раз с силой ударил себя по шее.

— Если он опять вам напишет, вы ему ответите?

— Репортеру?

— Да нет, Франко.

— А почему вы решили, что он мне писал?

Рита работала у меня уже год. Я разрешил ей вскрывать новую почту, но не позволял совать нос в мои старые письма. Сейчас она делала вид, что внимательно изучает свои накрашенные ногти.

— Я позвоню в Бильбао, — сказал я. — Обещаю. Следующее письмо, пожалуйста. Письма, что внизу, уже неделю копятся.

Она прижала к груди плотную пачку писем:

— Может, выбросить их? А завтра с утра просмотрим свежие. Дневной концерт у вас начинается только в два.

Я попытался напустить на себя строгий вид, но она не испугалась.

Мне нравилась Рита: нравилось, как медленно, двумя пальцами, она печатала, нравилось, как она с задумчивым видом сутулилась над черной пишущей машинкой, напоминая мне Бетховена. Как-то я сказал ей об этом, но она меня не поняла:

— Откуда вам знать, как выглядел Бетховен? Он ведь уже умер? Конечно, существуют рисунки, но рисунки могут и обманывать…

— Его посмертная маска, — прервал я ее. — Я видел ее в Германии.

— Ой, — вздрогнула она. — А он правда был сумасшедшим?

— Нет, конечно. Просто беспокойным. Может быть, разочарованным.

— Все музыканты такие?

— Конечно нет, Рита. Посмотри на меня.

Она присвистнула и молча отвернулась к своей машинке: подбородок вздернут, брови на гладком лбу удивленно подняты.

Я не обращал внимания на то, что она оставляла у меня на столе сырные корки и яблочные огрызки. Ловил себя на том, что, выбрасывая их, улыбаюсь, и сам себя корил: с каких это пор неряшливость стала казаться мне очаровательной. Ведь было время, когда брошенная в раковину колбасная шкурка или апельсиновая корка на полу надолго выводили меня из себя, но это было так давно. Возможно, я находил ее очаровательной именно потому, что она напоминала мне о моей былой раздражительности, притом в умеренной дозе.

— Есть письма от коллег? — спрашивал я как минимум раз в неделю.

— Нет. Телефонных звонков тоже не было.

— Прекрасно. — Я сконцентрировался на запонках. — Возможно, на следующей неделе.

В одну из папок Рита собирала вырезки, в которых сообщалось о карьере Аль-Серраса. Через полгода после выступления в Бургосе ему удалось представить на небольшом концерте в Толедо свое сочинение, получившее разгромную оценку от одного из критиков. Годом позже он показал публике новую серию композиций, но Рита нашла всего одно объявление о нем и ни одного отзыва. В следующий раз он выступал на концерте в честь Листа, а некоторое время спустя — на концерте, посвященном новым работам русских композиторов. Он вернулся к исполнительской деятельности — несомненно, в связи с финансовыми трудностями.