Даурия - Константин Седых

– Совершенно верно, товарищ Ивачев, – отозвался Балябин.

Тогда Лукашка хлопнул об пол свою папаху и прокричал:

– Нет, не бывать этому! Кулаками и зубами драться будем, а в неволю ни к японцам, ни к американцам не пойдем! Верно я говорю, казаки?

– Верно! – дружно поддержали его изо всех углов.

Пока шумела изба, как потревоженный улей, Роман попробовал представить себе, что случилось бы с ним, с его семьей, с посельщиками, если бы интервенты действительно завоевали родное Забайкалье. Представил и содрогнулся от боли и гнева.

Он не выдержал, ткнул Семена Забережного в бок:

– Воевать, стало быть, надо, а?

– Выходит, что так, – согласился Семен, – голова, брат, Балябин-то. Раскрыл он нам глаза.

После Балябина стал говорить Кушаверов. Поправив черную повязку, закрывавшую его левый глаз, не подымаясь с места, он спросил:

– Ну, братцы, слышали, куда жизнь поворачивает?

– Не глухие! – крикнули Гавриил Мурзин. – Война на носу, а ты у нас оружие отобрал. Нашел кого защищать. Ведь Федотка – заклятый старорежимец.

– Правильно, – поддержал его Лукашка. – Он на свои кресты молится, а бог-то у него не наш.

– Подождите, ребята, не горячитесь. Оружие мы вам вернем. Думаю, теперь вы им без дела махать не будете, – сказал Кушаверов, – теперь не время личные счеты сводить. Теперь надо свою землю, свой дом защищать от незваных гостей. Я думаю, что мунгаловцы не подкачают, – все на фронт пойдут.

– В кусты не спрячемся! – задорно крикнул Лукашка. – Я хоть сегодня готов Семенова бить. Мы с ним еще не встречались, но встретимся. Первый Аргунский полк его в три дня от Оловянной в Маньчжурию вытурил, а ежели мы пойдем, ему и в Маньчжурии тошно станет… Но теперь разговор не об этом. Ты лучше, Кушаверов, скажи, долго ли вы будете наших богатеев по головке гладить да за холуев ихних вступаться?

– Ты это о чем? – спросил Кушаверов.

– А ты не знаешь? У нас тут сегодня все заплоты семеновскими воззваниями залепили. А кто залепил? Да наши богачи, их рук это дело. Когда ехал, слышал, поди, как гулеванят они на радостях.

– Вон оно что! – свистнул Кушаверов. – Теперь понятно. А на кого вы думаете, кто мог сделать?

Тогда вмешался Тимофей Косых:

– Думаем мы на горлодеров с Царской улицы. А прямо на кого-нибудь показать не можем. Следов они не оставили.

– А вы поищите. Мы не можем арестовать кого попало, но виновных живо скрутим. Валандаться с такими гадами не будем.

– Арестуй Каргина да Чепалова – не ошибешься, точь-в-точь угодишь, – не унимался Лукашка.

– Да не ори ты. Только тебя и слышно, – обрушился на Лукашку Тимофей. – Никто с тобой не спорит. Чепалову и Каргину мы – кость в горле. Только не пойманы они, чтобы засадить их в холодную. Схвати их, да не докажи, что они виноваты, так нас завтра же всех разорвут. Раз проморгали мы, горячку пороть нечего. Это вперед нам наука, чтобы поумней были, поглазастей.

Только Тимофей закончил свою речь, как поднялся его брат Герасим и попросил слова.

– Давай, давай, – подбодрил его Кушаверов.

– Не согласен я с братом, – заявил Герасим и, показывая пальцем на Лукашку, добавил: – И с ним не согласен. По-моему, зря они на Каргина зубы точат. Богач Каргин, ничего не скажешь. Только он совсем из другого теста сделан, чем, к примеру сказать, Сергей Ильич. Этот, чтобы свои капиталы спасти, завтра же хоть китайцем сделается. А Каргин не такой. Семенова-то он, может быть, и ждет, но с чужеземцами родниться и не подумает.

– Ерунду, браток, говоришь, – перебил Герасима Кушаверов.

Герасим поклонился ему и сказал:

– Извини, ежели тебе не нравится, а только такова моя мнения: сужу я не по-ученому, а по‑своему.

На Герасима закричали, зашикали со всех сторон, и он поспешил присесть на лавку, нервно покусывая кончик уса. Когда шум несколько стих, начал говорить Балябин. Протирая полосатым платком запотевшие стекла очков, он сказал:

– Я не знаю вашего Каргина. Может быть, он и в самом деле неплохой человек и храбрый казак. Но ведь это не только богач, но еще и бывший поселковый атаман, которому не по душе советские порядки. Верно ведь, не по душе? – переспросил он присутствующих, и все подтвердили это – кто возгласом, кто кивком головы. – А раз так, – продолжал Балябин, – то этот человек будет рад Семенову настолько, что на первых порах не увидит, на чью мельницу льется семеновская вода. А когда разберется – родина уже будет потеряна. Да и что богатому родина? Рассуждают они не по-нашему. Они продадут свою душу кому угодно, чтобы спасти свои деньги. Боюсь, что в этом мы убедимся в самые ближайшие дни…

– Ясно, нам с богачами не по пути.

– Они золотом от самого сатаны откупятся, – раздались громкие возгласы, едва замолчал Балябин.

Следом за ним вторично потребовал слова Тимофей и сказал:

– Свернули мы, товарищи, в сторону. Не о том нужно толковать, плохой или хороший человек Каргин. Нас сегодня Советская власть спрашивает: готовы ли мы на фронт идти? Вот давайте и выскажемся об этом. Про себя я скажу, что готов в поход хоть сейчас. Если мы разобьем Семенова, то у всех врагов крепкую ступеньку из-под ног выбьем, да и здесь всех гадов заставим хвосты поджать. Давайте высказывайтесь, кто как решает.

– Повоевали, хватит, – раздался из кути угрюмый бас. – Меня теперь на войну никакими калачами не заманить.

Тимофей на мгновение опешил и повернулся туда, откуда раздался бас. Там сидел, прячась за висевшей на очепе зыбкой и теребя папаху, батареец Петр Волоков. Тимофей ожег его гневным взглядом:

– Ты что же, Петр, тоже полинял?

– Ничего не полинял, – закипятился Петр, – а только война мне вот где сидит, – показал он на пробитое шрапнелью плечо. – Я дома жить хочу, понимаешь? У меня все хозяйство распорушилось. Не впрягись я в него, как бык в ярмо, значит, детей по миру пущу.

– А дадут ли тебе, Волоков, хозяйничать, как тебе любо? – спросил Кушаверов.

– Кто же мне может не дать? Я никого не трогаю, не тронут и меня. А насчет иностранцев, так это еще бабушка надвое сказала: либо будут, либо нет.

– Эх, Петр, Петр, – удрученно вздохнул Кушаверов, – не все ты обдумал… Не доведется тебе спокойно быкам хвосты крутить. Ты слышал, что говорил нам товарищ Балябин?

– Ну и что же? – не сдавался Волоков.

– А то, что тебя еще до семеновцев свои посёльщики на кол посадят. За грехи Никиты Клыкова каждому из нас кишки на барабан смотают, если рот разинем. Я тебе точно говорю…

В это мгновение с дребезгом разлетелось стекло выходящего на улицу окна. Увесистый камень, никого не задев, пролетел через всю избу и ударился в дверь. Ворвавшимся ветром задуло лампу и едва мигавшую свечу.

– Граната! Ложись! – раздался чей-то перепуганный голос.

– Камень это, а не граната, – торопливо, но уверенно бросил Тимофей и, выхватив из кармана револьвер, бросился на крыльцо. Следом за ним выбежали Симон и Лукашка. Чей-то грузный топот донесся до них из переулка, ведущего на заполье. С каждым мгновением он становился тише. Тимофей раз за разом трижды выстрелил в ту сторону прямо с крыльца. Оттуда немного погодя ответили выстрелом. Симон по звуку определил, что стреляли из берданки. Тимофей и Лукашка перескочили через заплот и кинулись в проулок, но Симон остановил их, сказав, что они могут там нарваться на засаду. Гнаться за неизвестным отсоветовали и вышедшие тем временем на крыльцо остальные казаки.

Когда снова зашли в избу и зажгли свечу, Семен Забережный, вытирая порезанную осколком стекла щеку, зло спросил Волокова:

– Видел?

– Видел, – рассмеялся Волоков. – Выходит, оно и впрямь я не все рассудил.

– А свечу лучше потушить, – сказал Мурзин. – Как бы нам верно гранату не подкатили.

– Пусть лучше кто-нибудь выйдет на улицу и покараулит, пока мы разговариваем, – попросил Кушаверов.

Пойти согласились Лукашка, взявший винтовку у Симона, и Герасим, который про себя рассудил, что на улице менее опасно, чем в избе. Уходя, он позвал с собой и Романа, но тот идти наотрез отказался. Роману было в этой необычной обстановке немного не по себе, но он гордился тем, что фронтовики отнеслись к нему как к равному, и решил держать себя так, чтобы быть достойным этого доверия. В избе к нему подсел Тимофей и спросил:

– Ну как, не праздновал труса?

– Я не из пугливых. Камнем меня не испугаешь.

– Не надумал идти Семенова бить?

– Если возьмете с собой, не отстану.

Разговор их был прерван Кушаверовым, который попросил соблюдать тишину.

– Не сегодня завтра пойдем на Семенова. В Нерчинском Заводе началась запись в Красную гвардию. Народ валит густо. Из Орловской послезавтра уходят добровольцами двадцать семь человек. А сейчас, – сказал Кушаверов, – мы хотим знать с товарищем Балябиным, на сколько человек можно рассчитывать у вас. Давайте говорите.

Первым поднялся Семен Забережный. Смущенно поигрывая старыми кожаными рукавицами, он неторопливо сказал: