Соотношение сил - Полина Дашкова

Проскуров резко выпрямился, поправил фуражку.

– Слушай, а ведь верно! Мне в голову не приходило. – Он присвистнул. – Хитрая мразь, это ж надо…

– А ты думал, Лаврентий Палыч хороший, честный человек?

– Нет, ну, понимаешь… Ладно, Ежов был псих, алкаш. Берия хоть и сволочь, но соображает. Все-таки, кроме шкурных интересов, должны быть еще и государственные, у человека с такими полномочиями. А если подходящий момент настанет, когда война уже начнется?

– Именно так и будет. Пока у нас с немцами дружба, информацию из Англии и США Хозяин воспримет как дезу, заподозрит, что они провоцируют нас вкладывать огромные средства в какую-то сомнительную хрень. – Илья взглянул на фосфорный циферблат. – Десять минут третьего. Пойдем, провожу тебя, по дороге договорим.

Проскуров жил в том же Доме ЦИК на Серафимовича, что и Поскребышев. Они медленно побрели по Александровскому саду, вышли к Большому Каменному мосту.

– Ладно, Берия сволочь, понятно, – пробормотал Проскуров, – но и академики тоже хороши. Письма в ЦК и в комиссариаты они, конечно, строчат. Но когда что-то конкретное появляется по этой теме, спешат поскорей запороть. Вот недавно из Харьковского УФТИ[10] пришла заявка на изобретение атомной бомбы. Авторы Маслов и Шпинель[11]. Резолюция академика Хлопина: не имеет под собой реального фундамента.

– Может, академик прав?

– Академику, конечно, видней. – Проскуров пожал плечами. – Только подозреваю, страхуется он. Пока отмашку Хозяин не даст, добыча урана не начнется. А без урана экспериментально ни черта не проверишь. Кстати, резонатор этого твоего Мазура тоже могут запороть академики. Нет урана, значит, и реального фундамента нет. Немцы, вон, скупали его за бешеные деньги, а у нас свой, пожалуйста, сколько угодно, добывай – не хочу, и в Сибири, и в Средней Азии. Бред…

Остановились на середине моста, долго молчали, смотрели на отражения фонарей в речной воде, на силуэты кремлевских башен и зубчатую крепостную стену, будто вырезанную из темной бумаги. От воды веяло холодной свежестью. Ветер ласково поглаживал щеки.

«Даже я, деревянный карандаш, то и дело дергаюсь, так хочется доложить, выдать прямым текстом: товарищ Сталин, необходимо срочно заняться ураном, начать добычу. Но я отлично знаю, чем обернется этот благородный порыв. Я с тридцать четвертого в аппарате, изучил систему, иллюзий давно нет. Голова работает исправно, а душа закоченела. Привык рассчитывать каждый шаг, каждое слово. Иначе просто не выжил бы. Только один безрассудный поступок позволил себе – женился на Машке. Если бы не она и не будущий ребенок…»

Он вздрогнул, услышав тихий голос Проскурова:

– Не было бы у меня детей, я бы давно решился. – Он пристально взглянул Илье в глаза.

– Машка беременна, – пробормотал Илья и отвел взгляд.

– Ну, здорово, поздравляю. – В темноте блеснули зубы, Проскуров улыбался во весь рот. – Когда ждете?

– В сентябре. – Илья вздохнул. – Так что в этом смысле мы с тобой, Ваня, теперь почти на равных.

– Илья, ты что, совсем сбрендил? – Проскуров нахмурился. – Решил, намекаю, мол, давай иди с докладом ты вместо меня, потому что у тебя детей нет?

– Да ни на что ты не намекаешь, Ваня, просто о девчонках своих думаешь и правильно делаешь.

Они двинулись дальше по мосту.

– Знаешь, я ничего не боюсь, – тихо, сквозь зубы, процедил Проскуров, – со смертью давно на ты. А в этом кабинете что-то со мной происходит. Понять бы, что.

– Там свет тусклый и душно.

– Духота ни при чем. – Он помотал головой. – Не знаю, трудно сформулировать. Вот в полете можешь оценить опасность, определить пространство для маневра, принять решение. А там пространства нет, опасность мощная, но какая-то неконкретная.

– Очень даже конкретная, но другая, для тебя непривычная. Штурвал в чужих руках, от твоих решений ничего не зависит. Там ты уж точно не в небе.

– Ох, Илья, не трави душу, не напоминай о штурвале, о небе. Я ведь летчик. Вот это мое. Могу, умею, люблю.

– Завидую тебе, летчик. – Илья улыбнулся. – У меня вся жизнь – бумажки, грифы. Особой важности, совершенно секретно. Важность фальшивая, секреты мертвечиной воняют.

Они уже подошли к серой громадине, осталось только перейти дорогу. Проскуров поднял голову, взглянул на длинные ряды темных окон, потом на Илью.

– Давай посидим немного тут, в скверике, все равно сегодня не усну. – Он опустился на скамейку. – Тошно мне после этого кабинета. Не представляю, как ты выдерживаешь.

Илья сел рядом, закурил.

– Вань, какой полет был самым трудным?

Проскуров покачал головой, улыбнулся, ожил.

– Самый трудный оказался самым счастливым. Помнишь всенародный праздник в честь беспосадочного полета Чкалова в июле тридцать шестого? Москва – Петропавловск-Камчатский – остров Удд.

– Ты разве с ними летал? – удивился Илья.

– Не с ними. За ними. Они на этом Удде чуть не разбились при посадке. Островок узкий, как кишка, отделяет залив Счастья от Охотского моря. Спасибо, в море не свалились. Так удачно сели, что АНТ-25 сломался вдрызг. Весь советский народ с замиранием сердца ждет возвращения героев, а герои кукуют на острове. Клим вызвал меня. Поддатый, морда красная, глаза таращит, вопит: трое суток! Дальше матом. В общем, требует повторить Валеркин рекорд, доставить народным героям оборудование и ремонтную бригаду.

– Погоди, – перебил Илья, – из Хабаровска разве не могли слетать за ними? Там нет, что ли, авиации?

– Издеваешься? – Проскуров оскалился и покачал головой. – Они вернуться должны были на той же машине! Иначе это никакой не рекорд, всенародный праздник будет сорван. Клим дал трое суток, чтобы долететь и раздолбанную «антешку» привести в порядок. Характер повреждений точно неизвестен, железо пришлось брать с большим запасом. Загрузили ТБ-3 под завязку. Июль, жарища.

– Да, я помню то лето, – кивнул Илья, – пекло стояло под тридцать.

– Иногда и под сорок, особенно в Сибири. Лес горел. До Омска летели в сплошном дыму лесных пожаров. Дым кончился, пошла низкая облачность. За Красноярском грозища, ливень, штормовой ветер. ТБ – машина тяжеленная, но бросало ее, как лодочку в штормовом океане. Такая началась болтанка, что ящики с грузом стали скакать и кататься, будто слоны в цирке. Как я справился с управлением, до сих пор не понимаю.

«Может, и сейчас справишься, – подумал Илья, – главное, чтобы ты не горячился и не отчаивался».

– В Хабаровске встетил нас Блюхер, бросился обнимать. Орлы, – продолжал Проскуров. – А Валерка чуть морду мне не набил. Мы ведь перекрыли его рекорд на сорок минут, учитывая многотонный груз и погодные условия, наш рекорд оказался куда выше, чем его, вот он и взбесился. Потом, конечно, успокоился, целоваться полез, да еще сказал на банкете при Хозяине, мол, настоящий герой не я, а старший лейтенант Проскуров.

Зацокали копыта, по пустой мостовой медленно прогарцевали три конных милиционера. Небо светлело. В сером доме зажглось несколько окон.

– Хозяин предлагал Валерке возглавить НКВД, – пробормотал Проскуров, – разговор был на даче, при Ежове, при Берия. Валерка рассказывал. Хозяин так мягко, уважительно к нему обратился. Эти двое уставились в упор. Ежов был совсем развалина от водки, а Берия… Ну, что делать? Откажешься – Хозяин не простит. Согласишься – Берия в землю зароет. Валерке на такую должность идти все равно что в петлю, при его-то характере. Посмотрел он на Хозяина. Вроде улыбается, глаза добрые. Глянул на Берия – холодом обдало. Поблагодарил за высокое доверие и вежливо отказался. Хозяин отнесся с пониманием. А через четыре месяца авария.

– Может, несчастный случай?

Проскуров помотал головой, прерывисто вздохнул:

– Там все шито белыми нитками. Знаешь, я ведь так не хотел на эту должность, так не хотел. Но испугался: а вдруг, если откажусь, будет как с Валеркой?

– Ну, должности, положим, совсем разные, – заметил Илья и подумал: «Может, Берия ненавидит его из-за Чкалова? Помнит, что были друзьями… Интересно, ту аварию Берия по собственной инициативе организовал? Или по приказу Хозяина? Точно никто никогда не узнает».

Проскуров поправил фуражку, шлепнул ладонью по колену:

– Ладно. Пора по домам. До заседания уже не увидимся. – Он встал, протянул руку. – Ну, будь здоров. Кулачки за меня держи.

* * *

Эмма едва дождалась конца рабочего дня, с наслаждением сняла с себя тяжелый безобразный защитный костюм. Ее тянуло в лабораторию к Вернеру. Сегодня утром ей пришла в голову любопытная идея. День прошел нервозно, подумать как следует не дали. Хотела в перерыве посидеть над своей тайной тетрадкой, но уединиться не удалось. Опять бесмысленный пафосный треп в комнате отдыха. Ничего, кроме усталости и раздражения. А у Вернера было спокойно, там всегда удавалось сосредоточиться. Там жалкая пчелка-труженица будто по волшебству превращалась в серьезного ученого.