Тонкая красная линия - Джеймс Джонс

Он сидел в машине рядом с водителем (поскольку теперь числился «ходячим раненым»), сзади, в кузове, лежали на носилках четверо тяжелораненых. Молодой капитан (Файф отлично помнил его фамилию и был уверен, что не забудет ее никогда в жизни, хоть, может, и жизни-то этой осталось всего ничего!) отошел от группы, направился быстро в его сторону:

— Ты не из третьей роты?

— Так точно, сэр. — В груди у солдата будто что-то загудело, стало разрастаться, казалось, что вот-вот вырвется наружу. Точь-в-точь как тогда, когда его ранило. — Так точно, сэр, именно из третьей роты. — Он отлично знал, каким ужасно израненным выглядело сейчас его лицо. Да к тому же капитану не было ничего известно насчет неудачи с эвакуацией.

Машина их спустилась с холма и теперь медленно втягивалась в джунгли. У шедших рядом людей под ногами жирно чавкала красновато бурая глина, растоптанная в жидкое месиво. Из-за лесной чащобы и этой грязи машина двигалась еле-еле, медленнее, чем человек. Так что капитану, когда он его увидел, не составило труда подойти и идти рядом.

— Ну и как там у вас дела?

— Просто ужасно! — Голос Файфа оказался неожиданно громким. — Ужаснее не придумаешь, сэр.

— Во-он как! — Судя по всему, кадровик ожидал от солдата совсем иного ответа.

— Они нас там лупцуют, только клочья летят. — В голосе Файфа слышалась откровенная злоба.

— А как там лейтенант Уайт управляется?

— Убит он.

Молодой капитан даже слегка отшатнулся, будто его самого ранило осколком, в глазах появилось явное замешательство.

— А лейтенант Блейн?

— Тоже убит.

Кадровик, как Файф и предполагал, спросил именно об этих офицерах, поскольку они были приятелями. Ошеломленный новостью, он замедлил шаги, стал отставать от машины, потом вовсе остановился. Его товарищи, о чем-то оживленно болтавшие у обочины, замолчали, вопросительно глядя в его сторону.

— И Кекка убило! — крикнул ему вслед Файф. — И Гроув тоже готов, а Спейна (это был другой взводный сержант) ранило.

— Ну а как там капитан Стейн? — крикнул вдогонку кадровик. — Мы ведь с ним старые друзья, знаешь, наверное.

Файф почти по пояс высунулся из кабины, пытаясь повернуться назад, громко крикнул:

— С ним вроде бы все в порядке было, когда меня ранило. Но теперь, поди, и он уже убит.

Капитан больше ничего уже не кричал, и Файф повернулся на своем сиденье, чувствуя какое-то странное удовлетворение — жестокое, пустое и жалкое. «Подонки, — подумал он. — Ни одной минуты под огнем не были, а спеси на себя напускают, куда уж там. Тоже мне, чистенькие джентльмены из изысканного клуба выискались. Под английских аристократишек работают. Красавчиков из себя строят, пыжатся до того, что чуть не лопаются. Возомнили себя этакими изысканными господами, ну прямо британская аристократия. Да и спрашивает только про офицеров, на других им ровным счетом наплевать».

Недолгая дорога до госпиталя принесла ему еще несколько приятных минут. Например, когда их джип повстречал подходившие из тыла подкрепления и солдаты, совершенно обалдев, уставились на раненых, а он, весь в крови и грязи, вдруг оскалился на них по-волчьи… и подмигнул. И хотя все это было здорово, но он постоянно чувствовал в своей душе какую-то горечь и сожаление оттого, что все это — лишь коротенькая интермедия, небольшой антракт, что впереди нет ничего хорошего — ни желанной эвакуации, ни каких-либо других благ, из-за которых, по-видимому, и завидовали ему эти ошалело уставившиеся на него парни, направляющиеся на передовую. И снова, непонятно почему, он расчувствовался и захлюпал носом. Сидевший рядом водитель (добросовестный служака, не отрывавший ни на миг рук от баранки) молча глядел вперед, всем своим видом тактично выказывая свое безразличие к происходящему. В конце концов это подействовало на Файфа, и понемногу он успокоился.

В дивизионном госпитале его запихнули в наспех натянутую восьмиместную палатку, где находились еще трое раненых. Все они были незнакомы между собой, он тоже никого не знал, и поэтому какое-то время они все сидели молча, вздыхая или негромко постанывая. Но постепенно палатка заполнилась другими ранеными, потом поставили еще две раскладушки, прямо посредине, у центрального столба, так что их стало здесь уже десять человек. В этот вечер уже никого не вызывали на осмотр, хотя санитары и заходили пару раз, выполняли какие-то процедуры. Когда пришло время ужина, все ходячие потянулись на кухню, выстроились там под пальмами, как обычно бывает в части, в длинную очередь, повара споро швыряли им в миски еду, а потом в предвечернем полумраке, пока окончательно не стемнело, они все долго ходили от палатки к палатке, разглядывая, выспрашивая, выискивая знакомых или однополчан. Файфу удалось отыскать четверых солдат из третьей роты, но все они были ранены раньше его и ничего нового о роте рассказать не могли. Они посидели в потемках, осторожно покуривая в кулак, все ждали, когда начнется ночной налет. Когда же в конце концов москиты загнали их в палатки (налет давно уже закончился), Файф улегся на койке, но даже не пытался заснуть, перебирая в памяти снова и снова события этого дня и сетуя на свою невезучесть, на это оказавшееся столь легким ранение. Да если бы он и попытался заснуть, сделать это было очень трудно — то у них в палатке, то где-то по соседству во сне кричали раненые, кто от боли, а кто из-за кошмаров. Наконец ему удалось задремать, но не надолго — вскоре он вскочил, разбуженный собственным криком.

На следующий день Файфа вызвали к врачу, но разговор у них был недолгий. Осмотрев рану, врач повернул его лицом к себе и с весьма приятной улыбкой объяснил, что череп у него не только не пробит, но даже и трещинки нет, а рана его, по сути дела, не что иное, как здоровенная шишка. Судя по всему, он ожидал, что Файфа это сообщение крайне обрадует. Подполковник Рот (Файф слышал, что именно так обращался к врачу санитар) был здоровенным, весьма упитанным мужчиной с красивой, курчавой, густо отливавшей серебром шевелюрой и широким, мясистым лицом процветающего частного врача из большого города. У него и голос был под стать — густой и сочный, с явными повелительными, начальственными интонациями, а глаза казались сделанными из холодной голубоватой стали — типичные «стальные глаза», которые (Файф подумал об этом с затаенной солдатской ухмылкой) было бы неплохо увидеть в тот момент, когда на них угрожающе надвинется вплотную острый конец армейского штыка. До последней минуты он все еще надеялся, что врачи в госпитале сочтут его состояние более тяжелым, чем Хейнс, это его все время волновало, и волнение было, очевидно, написано у него на лице, хотя он всячески старался скрыть это от врача.

— Очень хорошо, сэр, — только и смог он ответить. — Да вот только беда у меня — без очков я остался…

— Без чего? — Глаза подполковника Рота сразу расширились, стальной отблеск в них стал еще более видимым. — Что ты там еще потерял?

— Очки. Когда меня ранило, очки мои разбились, сэр. — Файф чувствовал, что в этот момент у него на лице появилось наполовину виноватое и на три четверти страдальческое выражение. Но ведь он ходил в очках всю жизнь, с пятилетнего возраста, едва-едва различал черты человека или предмета на трехметровом расстоянии, как же он мог не сказать об этом.

— Я ведь почти слепой без очков. — Он умышленно не добавил «сэр».

Подполковник Рот даже не пытался скрыть свое отвращение и презрение к этому солдату. Правда, он не выкрикнул «трус!» ему в лицо, но взгляд его был красноречивее слов.

— Солдат, — бросил он, — у нас тут десятки тяжело раненных и даже умирающих. А ты с какими-то очками. Подумай сам, ну что я могу сделать?

— Так я же о том, что без очков какой от меня прок? Никакого! — ответил Файф. Вообще-то он не собирался говорить о том, что и так было очевидно, но слова сами сорвались с губ.

Подполковник Рот поднялся со стула, обошел солдата сзади и довольно грубо принялся накладывать повязку на голову, пользуясь лейкопластырем.

— Скажи-ка еще раз, как твоя фамилия, солдат? — спросил он строго, с почти угрожающими интонациями в голосе.

— Файф, сэр. Капрал Джоффри Файф, — ответил тот, и у него сжалось сердце оттого, что он вдруг почувствовал, как неумолимо надвигается на него армейская бюрократическая машина — вот-вот она сомнет и навеки заклеймит его, ведь именно это, надо думать, собирались сейчас сделать «стальные глаза».

— Что ж, капрал, — сказал, не скрывая презрения, подполковник Рот, — побудешь несколько деньков в госпитале, пока рана подживет, отдохнешь немного, а там снова в часть. И обещаю тебе забыть обо всем том, что тут у нас было. Что касается очков, то тебе, очевидно, известно, что в здешних условиях у нас нет оптической мастерской, и я тут ничем тебе помочь не могу. Ясно? Да, по правде сказать, я ужасно не люблю всякие там симуляции. И симулянтов тоже. Хотя ничего не попишешь, приходится мириться со всякими — солдаты нам нужны. Даже самые дрянные… Будет возможность, проверим тебе зрение и, может быть, даже вышлем в Австралию заказ на очки. Да только очень уж это длинная история. — Губы врача искривились в презрительной усмешке. — Вот так. А теперь ступай!