Кануны - Василий Белов

То тут, то там вспыхивал смех, с задних рядов тоже что-то кричали.

Сопронов, скрипя зубами и щурясь, глядел на пеструю, шевелящуюся шибановскую толпу. Он жадно искал глазами Павла Рогова, в котором, как ему чудилось, скопилась вся сила этой подлой, никому и ничему не подчиненной толпы. Игнаха встал за столом, поднял намертво зажатую в кулаке серую кепку. Глаза его побелели:

— Товарищи шибановцы! Я вас долго слушал, послушайте счас и вы.

Толпа начала медленно затихать. Игнаха тихонько покашлял, смело обвел взглядом весь народ.

— Да, товарищи, пришло времё расстаться с проклятым прошлым. Пришло времё навек бросать единоличную жизнь и допотопный способ хозяйства. Единоличное хозяйство давно устарело. Это оно, товарищи, останавливает наши шаги вперед! Это оно мучает нас и застилает нам светлое будущее! Наш путь к счастливой жизни только в коллективном хозяйстве, только через него мы достигнем машинизации и избежим бесхлебицы. Наша промышленность, товарищи, уже начала выпускать машины и тракторы, а разве можно их купить в одиночку? Разве можно пахать на тракторе на маленьких лоскутках? Нет, товарищи. И не смешивайте колхоз с коммуной. Как учит нас товарищ Сталин, до коммуны мы еще не доросли, а вот сельхозартелью, то есть колхозом, мы уже можем жить и работать.

… Сопронов говорил отрывисто, хрипло и долго. Он говорил о трудовом облегчении в колхозе, о новой культурной жизни, о силосе и подъеме целины, приводил пример из Тигинского колхоза колхозов. Наконец, он начал рассказывать, какие льготы колхозам обещает правительство, и намекнул на последствия от невступления.

Люди внимательно его слушали. Вот он сел и вытер платком белый свой лоб:

— Товарищ Микулин! Пусть выступают в прениях…

В толпе по-прежнему было тихо. Только от речки, куда переместилась ребятня, слышался гвалт да в сидящей толпе изредка кто-нибудь приглушенно кашлял.

— Приступим, так сказать, к выступлениям, товарищи, — раздельно сказал Микулин. — Кто хочет первый? Та ска-ать, не задерживайте, тратим свое же времё…

Все молчали. Сопронов начал ерзать на лошкаревском крашеном табурете. Он зло шепнул Микулину. «Выступи сам! Ежели бедняков не мог подготовить». Но Микулин был не дюж не только выступать, но и вести собрание. Он похудел за эти часы и думал все об одном.

— Кто будет говорить? — не выдержал Сопронов и, переходя на крик, продолжал: — Все одно говорить придется! Все одно… И решать будете…

Шибаниха молчала по-прежнему.

— Ну, вот, к примеру, ты, товарищ Нечаев, что думаешь? Выскажись.

— А чего я? Как все, так и я, — Нечаев разозлился и перешел в задний ряд. — Я от людей не отстану и вперед их тоже не побегу.

Солнце поднялось на самый верх, к полудню стало даже жарко, словно на сенокосе.

Люди запереговаривались:

— Упряжку сидим.

— Три бы груды овса нажала.

— Чего воду в ступе толочь?

— Обедать пора!

Сопронов пошептал что-то на ухо Микуленку, и тот снова встал:

— Товарищи! Есть предложение сделать в нашем собранье перерыв на обед. Есть предложение продолжить, та ска-ать, обсуждение вопросов…

— Нет уж, говорите, ежели без меня… — Новожил, кряхтя, поднялся со скамьи.

— Закрывай совсем!

— Опосля и решим. Вон поглядим, как в Тигине дело пойдет.

Все начали расходиться.

— Товарищи! — Игнаха вскочил. — Что за паникерские разговоры? суды выходите, суды! И пусть каждый скажет, что думает! Только сам и без кулацких подсказок.

— Это кто в Шибанихе кулаки-то? — спросил Евграф Миронов.

— А на воре шапка горит! — отчеканил Игнаха.

Миронов опешил:

— Я? Кулак?

— А что, я, что ли?

— Ну, нет, ты погоди, Игнатий да Павлович. — Евграф выходил к столу. — Ты меня при всем народе… при всем обществе… Погоди, дай слово…

— Вот вы где все у меня! Вот! — стукнул по своей голове Судейкин. Носопырь приставлял к уху ладонь, норовясь послушать Евграфа. Нечаев, отвернувшись к молодяжке, закуривал, многие уходили по улице и заулкам.

— Товарищи! Товарищи! — Микуленок пытался остановить народ, но его уже никто не слушал. Только Евграф, не желавший быть кулаком, доказывал что-то Сопронову.

— Объявляю перерыв на обед! — хрипло сказал Микуленок и в изнеможении поплелся к лошкаревской лестнице.

Судейкин незаметно проскочил в крашеные ворота, окликнул:

— Товарищ Микулин, что я тебе скажу…

Председатель сначала отмахнулся, но потом остановился:

— Чево?

— Давай-ко фуражками-то менять, вот чего.

Председатель на миг отупел. Но тут на его круглом лице прояснилось что-то радостное, какая-то еще не осознанная надежда блеснула в глазу.

— Давай! — догадываясь, в чем дело, едва не вскричал он. — А сколь придачи запросишь?

Судейкин за полу потащил Микуленка в лошкаревский нужник. Дверца уже не закрывалась изнутри на крючок, но все же их никто там не видел.

— Корову дам в придачу! Слышь, Киндя? — шептал не шептал, а кипел от надежды и радости Микуленок.

— Мне твоя корова не надобна. Ты мне это… Палашку на ночку…

Судейкин уже снял картуз и развернул холщовую тряпку:

— На, едрена-мать!

— Киндя… — Микуленок сперва схватил поперек Судейкина, потом схватил у него печать. — Акиндин Ларионович, да я… я тебе по гроб жизни! Век не забуду… Проси чего хошь, все сделаю.

— Беги, беги, проводи коллективизацию-то, — улыбался Судейкин, расстегивая середыш.

Микуленок исчез. Он появился в красном углу как ветер. Еще не умея скрыть радости, он бросался из угла в угол, то закуривал, то садился. Сопронов с ядовитым любопытством следил за ним:

— Ты чему это лыбишься? Рад, что собранье сорвано?

— Та ска-ать, еще не сорвано. Еще поговорим, как и что…

— Говорить собрался? А чего молчал до этого? Через два часа чтобы продолжение. И чтобы колхоз к вечеру — как штык! Не будет колхоза, пеняй на себя, Микулин.

Сопронов хлопнул дверью. «Пошел к своей Зое хлебать окрошку», — подумал Микулин. Ему было никак непонятно, чего так злится Игнаха Сопронов. «И колхоз будет, и все будет», — вслух сказал председатель. И тоже пошел обедать.

После обеда народу собралось меньше на одну треть, но Микулин как ни в чем не бывало поднял руку и прокричал:

— Начнем, товарищи, продолжение! Слово еще до обеда взял Евграф Миронов. Пожалуйста!

— Он теперь наелся, так обоих вас зажмет, — сказал Савватей Климов, — Давай-ко, Еграша, покажи сорт людей.

Савватей на ходу похлопал Евграфа по спине. Евграф вышел к столу:

— Я вот что, Игнатий да Павлович, хочу спросить. Колхоз-то это добровольное дело аль какое? Ты вот что мне скажи!

— На это, товарищ Миронов, отвечу я. — Микулин бодро тряхнул плечом. — Колхоз поначалу дело, конешно, добровольное. А в других местах оно добровольно-принудительное. Дак вот, чтобы нам до этого не доживать, бери ручку да макай в чернило. Подпишемся и покажем пример другим деревням.

— Значит, добровольное, — не унимался Евграф. — Теперь ты, Игнатий, скажи. Скажи, для чего нужен этот колхоз? И кому?

— У меня в докладе все было сказано, — брякнул Сопронов. — Ты что, хочешь антисоветский диспут?

— Нет, не хочу! Только ты мне ответь, для чего какой-то новый колхоз, ежели у нас он есть, да еще и не один? Ведь почитай вся Шибаниха и вся Ольховица состоит в этом колхозе, то есть в маслоартели. И не первый год, и выходить вроде никто не собирается. Ты вот говоришь, мелким хозяйством не прожить, машин не купить. А мы разве мелкое? Ты посчитай, сколько мы молока государству сдаем, в маслоартели-то. Какой годовой оборот — тоже погляди. И бык-производитель куплен и сепаратор — все сообща.

— Правый уклон! — крикнул Игнаха. — Все это одне бухаринские реплики!

— Не знаю уж, бухаринские аль сталинские. Знаю только одно, что и лен мы сдаем весь через льняную артель.

— Верно! — послышались голоса сквозь одобрительный шум. — Не дает, вишь, и слова сказать, сразу «реплика».

— А ты скажи, скажи свою реплику.

— Да у его одна реплика: кулак, и крышка.

— Говори, Евграф Анфимович! Слушаем.

— Ну, а кредитка-то? — продолжал Евграф. — Разве кредитка-то против социализму?

— Видать, против, ежели прикрыли! — снова ощерился Сопронов.

— Это когда прикрыли? Ее и не прикрывали. Ну а машинное товарищество? А потребиловка? Да все мужики, все хозяйства поголовно в потребиловке, и взносы не силом платим. Не дай соврать, Николай Николаевич! Ну, вон коммуна у Митьки Усова расползлась, это дело ясное. А ведь маслоартель-то, наоборот, ширится и льняное товарищество. Дак на кой ляд еще какой-то новый колхоз? Разве сепаратор-то новый в Ольховице, да бык, да общая касса — это частная собственность? Вы бы лучше похлопотали, чтобы восстановить молочный пункт и в нашей деревне.