Внутри, вовне - Герман Вук

— Вот это хороший настрой, сынок! — одобрительно сказал доктор Куот и встал из-за стола.

Когда много лет спустя «Пахучий меламед» занял чуть ли не весь номер «Нью-Йоркера», Питер не стал напоминать мне об этом разговоре. Это было бы излишне. Когда я открыл этот номер, я сразу же подумал: «Как жаль, что доктор Куот не дожил до этого дня!»

Таким предстал мне в тот достопамятный вечер доктор Куот. Он напугал меня до смерти. Позднее я имел возможность убедиться, что под его суровой наружностью скрывалось доброе и отзывчивое сердце. Он вправил мне локоть, который я сломал, когда споткнулся и упал с лестницы в Центральном парке, и этот локоть до сих пор сгибается, как новый. С годами я полюбил этого человека, но в тот вечер он произвел на меня впечатление ледяной статуи.

Вернувшись в свою комнату, Питер сказал:

— Беда в том, что он меня не понимает. Правда — совсем не понимает. Я хочу писать романы. Все эти фарсы — только чтоб подработать. Я мог бы получить степень по английской литературе, пойти преподавать в колледж и дорасти до профессора, но английские кафедры сейчас чаще увольняют людей, чем нанимают новых. Может быть, если я напечатаю несколько рассказов, я смогу подать на Гуггенхеймовскую стипендию.

Он вздохнул и добавил почти жалобно:

— Боже, знал бы ты, до чего мне не хочется становиться радиохохмачом.

Он снова взялся за мой капустник. Я сидел у окна, глядя на силуэты Манхэттена и на сияющие буквы «АПРЕЛЬСКИЙ ДОМ», когда Питер вдруг хохотнул и перевернул страницу.

— Знаешь что? — заметил он. — Это тебе надо бы работать у Гарри Голдхендлера. Здесь есть отличные хохмы.

— Нет, я пойду на юридический факультет, — ответил я, сам, впрочем, весьма польщенный тем, что он сказал.

— Дурак! Адвокатов сейчас — что собак нерезаных. А хохмачи зарабатывают бешеные деньги. Подумай серьезно, стоит ли тебе идти на юридический. У тебя же язык — как бритва.

— Я посоветуюсь со своей девушкой, — сказал я как бы в шутку, но отчасти и всерьез.

— Девушкой? Хм! — Питер ехидно ухмыльнулся. — Правда? Ты ее уже трахнул?

— Если б ты ее знал, ты бы так не говорил, — сказал я строго.

— Вот как? Кто же она такая?

— Дорси Сэйбин, из Барнарда, с третьего курса.

Питер просто рухнул на кровать с моим текстом в руках.

Затем он поднялся:

— Дорси Сэйбин? Боже, и ты крутишь роман с этой глыбой льда?

— Ты с ней знаком?

— Я играю в бридж с тем парнем, которого она чуть не ослепила сумочкой. Две недели он не видел карт у себя в руках.

— Что ж, он это заслужил.

— Подумаешь! Он только хотел ее чмокнуть на прощанье.

— Ей этого не хотелось.

— Он так и понял. Дорси Сэйбин! Ну и ну, вот так история! Пощупай ее за титьки или за жопу — и тебя примут в Общество первопроходцев.

— Менделей-Мохейр-Серафин? — переспросил папа. — Нет, не знаю.

— Но он, говорят, очень знаменитый писатель.

— Знаменитый? И писал на идише? — мама медленно повторила его имя. — Менделей… Мохейр… Серафин?

— Да, мама, именно так.

Мама покачала головой, но в этот момент вмешалась Ли:

— Что с вами? Это же Менделе Мойхер-Сфорим! Кто еще, как не он?

— Ну, конечно! — воскликнул папа. — Конечно, Менделе! — Он потрепал Ли по щеке, и она зажмурилась. — Ну и сметлива же ты!

Менделе Мойхер-Сфорим (псевдоним, означающий «Менделе-книгоноша») считается одним из отцов еврейской литературы на идише; сам Шолом-Алейхем считал его своим учителем. Папа иногда читал нам отрывки из Менделе. Недавно издательство «Викинг-Пресс» выпустило сборник его избранных произведений под редакцией и с предисловием Питера Куота — с расчетом на новомодную ностальгию по идишной культуре; некоторые рассказы переведены каким-то видным профессором из Колумбийского университета. В длинном ученом предисловии Питера было упомянуто, что Менделе с ним в родстве. Книга разошлась плохо. Менделе очень трудно переводить, хотя на идише он читается невероятно легко и он часто пишет о еврейской жизни не менее желчно, чем Питер. Питер в своем предисловии не упустил об этом упомянуть, изобразив себя литературным преемником Менделе. Но это далеко от истины. Менделе писал Изнутри, только для своих, и его горечь и язвительность пронизаны явной всепроникающей любовью к своему народу. Творчество Куота — это товар совсем другого сорта.

В своем предисловии Питер, конечно, написал имя автора совершенно правильно, но в дружеских беседах он до сих пор зовет его Менделей-Мохейр-Серафин. Как говорится, можно убрать парня из Манхэттена, но Манхэттена из парня не убрать.

Глава 49

Дорси в «Апрельском доме»

А теперь — о том, как все это пошло прахом. Этому немало способствовал смокинг, который я купил у мистера Майклса. Я, конечно же, не мог повести Дорси Сэйбин на наш первый официальный Колумбийский бал в смокинге, взятом напрокат, — ни за что на свете! Поэтому я отправился к нашему грустному другу мистеру Майклсу, а он выволок откуда-то из задней комнаты смокинг очень большого размера. Он объяснил, что давно уже не торгует вечерними нарядами, и это — единственный смокинг, который у него остался. Стоит он ужасно дешево, включая подгонку.

— Вы только пощупайте сукно, — сказал он. — Это же сталь! Железо! Вы его еще оставите в наследство своему сыну!

— Но, мистер Майклс, он же мне ужасно велик!

— Мы его подгоним. Вы хотите выглядеть как в Лондоне? Он будет сидеть как влитой.

Смокинг был готов только в день бала, но когда я его надел, он действительно был как влитой, только немного жал под мышками. Как я понимаю, из материала, отрезанного от этого смокинга, мистер Майкле сделал кому-то целый костюм. Пока я надевал смокинг и вертелся в нем перед зеркалом, мистер Майкле и его портной переговаривались на идише. Мне льстило, что, по их мнению, я ничего не понимал: стало быть, я уже приобрел некоторый питер-куотовский манхэттенский лоск. Мое недавно усвоенное раскатистое «р» было в Нижнем Ист-Сайде хорошей маскировкой.

— Что ты там сделал под мышками? — набросился мистер Майкле на своего портного. — Если бы этот парень что-нибудь понимал в портновском деле, он бы на меня в суд подал!

— Ладно, я подправлю под мышками, — сказал портной.

— Уже поздно. Смокинг ему нужен сегодня, — ответил мистер Майкле и перешел на английский. — Ну, сынок, что я тебе говорил? Сидит как влитой! Или? Ну ни дать ни взять английский лорд!

Ожидая в гостиной, пока Дорси оденется, и беседуя о всяких пустяках с ее матерью, я ощущал, что под мышками у меня все больше и больше режет. Но когда Дорси наконец появилась, покачивая бедрами, в черном бархатном платье с короткими рукавами, обнажавшими ее белые руки, и с вырезом, позволявшим мельком увидеть полоску ее белой груди, я совершенно забыл о своих подмышках. На голове у нее была сложная, хитроумная прическа — явно плод многочасового труда.

— Привет, я готова!

Она вошла с восхитительной небрежностью, как радужное видение, и сердце у меня подпрыгнуло. Что с того, что она заставила меня целый час ждать? Пока мы долго-долго ехали в такси до университета, я снова начал ощущать, что у меня режет под мышками. Если бы мы в такси целовались или хотя бы держались за руки, я бы этого, наверно, и не заметил, но это была Дорси. Ха! Я пытался не думать о своих подмышках. Когда мы добрались до корпуса имени Джона Джея, танцы уже были в полном разгаре. Войдя в зал, мы у самых дверей чуть не столкнулись с танцующей парой. Это был Сэнди Векслер, красавец из общества «Зет-Бета-Тау», в изящном смокинге от братьев Брукс и сатиновом жилете.

— Привет, Дорси! — окликнул он. — Ты выглядишь на все сто!

На нашем студенческом жаргоне это была высшая степень похвалы. Сам Сэнди Векслер, выглядевший сейчас на все триста, еще недавно был ухажером Дорси Сэйбин.

— А, привет, Сэнди! — ответила Дорси. Когда он оттанцевал прочь, она мне сказала:

— А я и не знала, что Сэнди будет здесь. Где тут можно попудрить нос?

Я проводил ее, куда положено, и остался ждать у входа. Я ждал минут сорок, и под мышками у меня резало все больше и больше. За это время я небось перевидал добрую половину всех девушек, пришедших на бал. Одна из них, выйдя, сказала ожидавшему ее кавалеру:

— Там одна девушка — красавица, каких мало, и она, кажется, полностью меняет себе прическу.

Когда Дорси наконец появилась, она выглядела точно так же, как раньше, если не считать одного или двух переложенных локонов.

— Ты заждался? — спросила она, озарив меня глазами.

Когда мы танцевали, то от радости, что я наконец-то держу Дорси за обтянутую бархатом талию, я снова совершенно забыл о своих подмышках, забыл о долгом ожидании, о Сэнди Векслере, обо всем на свете. Обжиматься с Дорси во время танца было, конечно, так же немыслимо, как совокупляться у подножия статуи «Альма матер» при всем честном народе в обеденный перерыв. Но у девушек есть свои вкрадчивые способы показывать, как они относятся к своим поклонникам, и я чувствовал, что ей со мной приятно. А большего мне и не надо было. И еще я чувствовал, что под правой подмышкой у меня стало резать гораздо меньше, чем раньше: должно быть, смокинг растягивался от носки.