Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана - Джеймс Мориер

Всяк легко догадается, каким образом супруги познакомились между собою. Только на другой день Осман-ага пришёл ко мне и сказал:

– Хаджи! я думал, что она, по крайней мере, молода, а у неё морщин более, нежели у старого седого верблюда, которого пас я в горах. Как же это случилось?

– Судьба, предопределение! – отвечал я равнодушно. – Вам, видно, суждено было достать жену с морщинами. Предопределение – вещь удивительная! С ним бороться нельзя.

– Оскверню я гробницу предопределения! – вскричал он гневно. – Это старая отговорка, которой и ослы теперь не верят.

– Нет божества, кроме аллаха, ага! Что вы это говорите! – воскликнул я в свою очередь. – За такое богохульство, знаете ли, что вас ожидает?

Осман-ага, испугался, пробормотал:

– Прости мне, господи! – и подул себе на плечи. – Куда мне теперь деваться со старухою? – примолвил он, понизив голос. – Вы сделали из меня нечто менее собаки.

– Терпите, ага, аллах велик! – сказал я. – Притом же до отъезда весеннего каравана время недалеко. Кто мог знать? Она была первою любовницею шаха, и если немножечко состарилась, то в том не моя вина и не ваша. Впрочем, чего ж более вы ожидали от наложницы? На это ремесло пускаются только грешницы, отринутые обществом или оставленные мужьями, единственно для того, чтобы избегнуть поношения, постигающего в наших краях женщин, живущих вне супружества. Благодарите аллаха, что ещё достали и такую: по крайней мере, она жирна.

– Это одно меня и утешает, – отвечал он, вздыхая. – Ваша правда, Хаджи! Что бы я теперь делал, если бы вы наделили меня вашею тощею персидскою красавицею? Аллах ваш покровитель!

Глава XV

Новые успехи. Хаджи-Баба и его начальник производят суматоху в Тегеране. Печальные последствия этого происшествия

Мы продолжали обделывать таким образом наши дела и спустили с рук несколько десятков разного сорта рабынь аллаховых. Между тем я имел случай узнать покороче нрав моего начальника. Он не только был хитёр, бессовестен и жаден к деньгам, но и честолюбив до крайности. Все его мысли и усилия стремились к тому, чтобы низвергнуть муллу-баши и самому сделаться на место его главою духовного сословия. С этим-то намерением он желал прослыть строгим блюстителем обрядов веры и врагом всего неблагочестивого, немусульманского. Будучи предводителем молитв при главной мечети и преподавателем богословия в одной из известнейших медресе, он уже имел большое влияние на своих собратий и на общество; но, не довольствуясь таким преимуществом, старался ещё переманивать к себе важнейшие тяжбы, выдавал решения свои за правильнейшие, порицал перед народом познания всех тегеранских законников и в праздник Нового года, когда муллы поют многолетие перед шахом, ревел, как лев, чтоб обратить на себя внимание повелителя правоверных изобилием льстивых похвал и высокопарных желаний счастья, побед и величия.

Такими-то средствами достиг он до большой славы в народе, хотя не умел заслужить себе уважения ближайших своих приверженцев. Настала весна. Из южных областей, особенно Лура и Фарса, доходили печальные известия о господствующей там засухе, которая угрожала повсеместным голодом. Вскоре тот же недостаток дождя обнаружился и в Северной Персии. Шах приказал совершать молебствия во всех мечетях. Мулла-баши суетился и понуждал всех принимать в том участие.

Мой начальник имел теперь прекрасный случай отличиться ревностью и благочестием. Он не молился, а вопил, махал руками и бросался на землю, как бешеный. Видя, что народ более и более воспламеняется примером его усердия, он хотел перещеголять в набожности соперника своего, муллу-баши, повёл огромную толпу богомольцев в поле и стал молиться с ними под открытым небом.

Засуха не прекращалась. Шах повелел, чтобы жители всех сословий посещали молебствия, совершаемые Наданом, и с голосом его соединили тёплые просьбы свои к аллаху об отвращении общественного бедствия. Мой начальник видел в этом распоряжении личное своё торжество. Он заставил молиться всех – мусульман, христиан, евреев, гебров; но засуха всё-таки продолжалась, несмотря на усилия Надана.

Наконец в одно утро, когда в воздухе вдруг возникла необыкновенная жара с духотою, он произнёс следующую речь к черни, нарочно собранной им перед своим домом:

– О, народ исламский! Все средства спасения земли Ирана от угрожающего ей бедствия истощены безуспешно. Яснее солнца, что пропасть гнева аллахова отверзта под нашими стопами; что мщение небесное готовится постигнуть нас за грехи наши. Между нами должны находиться враги божий, твари, ненавистные всевышнему, обесчещенные клеймом отвержения. Кто ж они, если не кяфиры, гнусные поносители явной веры[120], которые оскверняют стены наши употреблением мерзкого напитка и заветного мяса и заражают край пороками? Пойдём к этим нечестивым винопийцам, истребим сосуды, в которых они держат проклятую влагу; прольём её на землю и очистим город наш от предмета, навлекшего на нас незаслуженное наказание! За мной, правоверные! Нет бога, кроме него, единого, предвечного, милосердого, без тела, без товарища и без жены!

Эти слова произвели в народе неизъяснимое действие. Ужасный взрыв изуверства, рёв остервенения и ярости потрясли стены окружающих зданий, предвещая неистовства, которые могут последовать от подобных чувствований. Надан шёл впереди толпы, беспрестанно подстрекая её новыми нелепостями. Я следовал непосредственно за ним и, одушевясь неимоверным усердием к вере, кричал, проклинал неверных и метался, как самый необузданный фанатик. Мы повели народ прямо в посад, обитаемый армянами.

Мирные христиане, видя такое множество ожесточённых мусульман, не понимали, что это значит. Одни запирались в домах, другие уходили; иные неподвижно стояли на улице, остолбенев от страха. Но мы тотчас объяснили им цель нашего прибытия, приветствовав их градом камней и залпом таких ругательств и проклятий, что после этого они должны были ожидать для себя общего избиения.

Мулла Надан вторгнулся в жилища несколько именитых армян с самыми отчаянными изуверами и стал искать повсюду вина. Не более уважая гаремы, чем мужские отделения, мы переломали все двери, добрались до больших глиняных сосудов с заветным соком винограда и произвели в кладовых неслыханные опустошения. Сосуды были разбиты вдребезги; вино текло ручьями во всех направлениях; бедные владельцы смотрели только на нашу ярость и заламывали руки.

В одно и то же время такое благоугодное действие совершалось по всем прочим христианским домам. Неукротимая сволочь, утомясь разбоем в частных жилищах, двинулась толпою в церковь, которая была не заперта. Алтари, книги, распятия, образа, подсвечники, ризы – словом, все украшения и утварь мгновенно были сломаны, изорваны, перебиты; и как самые ревностные поборники явной веры принадлежали к числу знаменитейших мошенников, то большая часть дорогих вещей перешла в их карманы.