Лев Гумилев - Валерий Демин

По Гумилёву, пассионарную доминанту в эпоху Петровских реформ обеспечил не сам царь, а его окружение. Он называет ряд имен «птенцов гнезда Петрова» — Меншикова, Ромодановского, Кикина. Но уже на них сказалось снижение общего уровня пассионарности. Новые люди, пришедшие с Петром к управлению страной, почти все оказались карьеристы и казнокрады. Взятки, коррупция достигли при «преобразователе» такого размаха, какого в XVII веке бояре и представить себе не могли. Достаточно вспомнить любимца Петра, талантливого полководца Александра Меншикова. При строительстве новой столицы — Санкт-Петербурга — роскошное здание Двенадцати коллегий, которое должно было украшать набережную Невы, оказалось повернутым к реке торцом только потому, что петербургский генерал-губернатор Меншиков решил на месте правительственного здания выстроить себе дворец. Деньги на строительство, конечно, изымались из казны.

Однако уместно поспорить о самом Петре и его пассионарных качествах. Петр I не был типичным Романовым, о чем свидетельствует хотя бы его почти что двухметровый рост. Пассионарный импульс явно не обошел его стороной (как, впрочем, и его сводную сестру — царевну Софью). Кроме того, не следует забывать, что яркой пассионарной личностью был и прадед Петра — патриарх Филарет (в миру Федор Никитич Романов) — один из героев Смутного времени, которому династия Романовых, собственно, и обязана своим звездным восхождением…

Историческая и этногенетическая концепция Л. Н. Гумилёва неизбежно вызывала (и вызывает по сей день) множество встречных вопросов. Точно предвидя их заранее, ученый во многих случаях постарался дать ответ по существу дела в своих печатных работах (а при жизни — в устных выступлениях). Многого, впрочем, не договаривал, особенно из того, что касалось современности, невероятнейшим образом менявшейся у него на глазах. Никогда он не любил затрагивать эту тему — особенно публично. По собственному горькому опыту знал, чем обычно заканчиваются критические высказывания в адрес власть предержащих или же неблагоприятные для них прогнозы. Излишняя детализация исследуемых исторических явлений также далеко не всегда приводила к желаемым результатам. Наложение и смешение даже двух разных подходов — «мышиной норы» и «птичьего полета» — приводили не к прояснению и упрощению картины прошлого, а, напротив, к ее замутнению и усложнению. Не во всем подтверждались даже наиболее разработанные положения гумилёвского учения.

Так, бросается в глаза определенная непоследовательность в объяснении феномена пассионарности применительно к истории России двух последних веков. Как уже отмечалось выше, из этногенетической схемы Гумилёва вытекает, что начиная с 1800 года и по сей день русская история характеризуется понижением уровня пассионарности, обусловленным наступившей фазой надлома и неизбежным переходом ее в последующие стадии с исчерпанными энергетическими потенциями. На самом деле русская история последних двух веков богата пассионарными событиями ничуть не в меньшей степени, чем в эпоху становления Московского царства или в Смутное время.

Примеры пассионарного всплеска здесь настолько очевидны, что не требуют дополнительных комментариев. Они касаются как российского суперэтноса в целом, так и отдельных пассионарных групп или личностей: всенародный подъем и подвиг в период двух отечественных войн — 1812 года и 1941—1945 годов, — деяния полководцев — Кутузова, Нахимова, Скобелева, Жукова, творческие группы «передвижников» и «Могучей кучки», гиганты русской культуры и науки — Пушкин и Лев Толстой, Менделеев и Циолковский, первопроходцы-пассионарии — Пржевальский и Георгий Седов (список этот можно продолжать неограниченно) Невозможно также отрицать, что в годы революций также аккумулируется (с последующим мощным разряжением) пассионарная энергия масс и когорты выдающихся вождей. Правда, Л. Н. Гумилёв предусмотрел одно отступление от общей линии понижения пассионарности — возврат якобы к прежнему состоянию, который он назвал этнической регенерацией . С ее помощью ученый объяснял появления пассионарных очагов и лиц там и тогда, где их, согласно общей теории фазовой эволюции этногенеза, вроде бы не должно было бы быть совсем.

Безусловно, в гумилёвской интерпретации российской истории содержится скрытый намек на то, что ее почти семидесятипятилетний советский период совпадает с эпохой, неблагоприятной для российских этносов, а принципы, заложенные в основу государственного устройства СССР, в конечном счете и привели к распаду советской империи. В одном из последних интервью (уже после распада страны) ученый утверждал, что более семи десятилетий центральная масть руководствовалась не национальными интересами этносов, а утопической идеологией. В соответствии с директивами ЦК партии Москва перекраивала образ жизни всех без исключения народов, подгоняя его под вымышленную социальную схему. Исходя из сомнительных политических целей, власть насильственно перемещала чеченцев, ингушей, прибалтов и другие народы — в Сибирь, а корейцев, калмыков и немцев — в Казахстан. В свою очередь, русские и украинцы по оргнабору перемещались в Прибалтику…

Стоит ли удивляться тому, что окраины, как только появилась возможность, захотели избавиться от такой опеки Центра? А ведь еще в 1986—1989 годы даже наиболее радикально настроенные литовцы ограничивали свои требования предоставлением большей хозяйственной и политической самостоятельности. Иначе говоря, они были не прочь остаться в реформированном Союзе, если им дадут устроить свою жизнь так, как им нравится. И если бы возможность быть самими собой, жить по-своему была предоставлена всем — литовцам и чеченцам, русским и узбекам, азербайджанцам и армянам, гагаузам и молдаванам — именно тогда, то наверняка не возникло бы полтора десятка суверенных государств, не разгорелась бы гражданская война на Кавказе, не было бы гражданского противостояния в Прибалтике, Грузии, Молдавии. Но центральное правительство продолжило «интернациональную политику социалистического выбора» и в результате не только не смогло удержать окраины, но и Москву потеряло окончательно.

Между тем «парад суверенитетов» не был запрограммирован в ходе этногенеза. Его вполне можно было бы избежать, если бы вполне сознательно не игнорировался сам факт существования в стране разных этносов со своими традициями и стереотипами поведения. В результате процесс распада стал необратимым, а на окраинах дезинтеграция стала усугубляться еще одним негативным обстоятельством. Местными национальными движениями политика правящей элиты стала восприниматься как русская национальная политика. Такая аберрация — величайшее заблуждение, ибо русские точно так же были лишены возможности проводить свою национальную политику, как и все другие народы. Оптимальным же вариантом этнического взаимодействия Гумилёв по-прежнему считал симбиоз : когда этносы живут рядом и порознь, сохраняя мирные отношения, но не вмешиваясь в дела друг друга.