Лев Гумилев - Валерий Демин

12. Сила зла во лжи. Ложью можно преодолеть ход времени (имеется в виду не космическое, а биолого-психологическое время как ощущение мыслящего существа), доказав что прошлое было не таким, каким оно воспринималось и каким оно сохранилось в памяти. Ложью легко превратить свободную волю в несвободную, подчиненную иллюзиям. Ложь ломает пространство, создавая облики (или призраки) далеких вблизи, а близких отдаляя от общения. Ложь делает бывшее небывшим, небывшее облекает в призрачное бытие на пагубу всем живым существам.

13. Лучший друг сатаны — огненный демон Яхве, говоривший с Моисеем на горе Синай; наивысший святой сатаны — Иуда, предавший Учителя; тот, кто следует принципу Иуды, — свободен от греха, ибо все, что он творит, надо звать благом. Эти люди по ту сторону добра и зла. Им поз­волено все, кроме правдивости и милосердия.

14. Христос единый отверг зло, сказав: "Отыди от меня, сатана". Только силою пречестного креста спасена Земля от уничтожения злом (может быть, психической аннигиляции) и ныне готовится к встрече Параклета (Утешителя), который преодолевает пространство, время и злобность душ людских. Он вечно приходит и вечно с нами и все же мы чаем его повседневно. Это тайна, не открытая скудному разуму людей».

Приведенный текст только на первый взгляд кажется простым и понятным (и одновременно более чем неожиданным для рационально мыслящего ученого). В действительности здесь, как и в любом сакральном тексте, множество скрытых значений и неразгаданных смыслов. Один 12-й тезис чего стоит! Это — настоящий этический трактат, лапидарный, как максима священного теста, начертанная на древних скрижалях. Извечная проблема борьбы добра и зла конкретизирована на примере кажущегося торжества лжи над правдой. Сколько раз сталкивался Лев Николаевич с подобной ситуацией в науке и жизни, когда казалось, что ложь заполонила всё. Но он прекрасно знал и понимал также: победа истины в конечном счете неизбежна.

Вместе с Максимом Горьким он мог, не колеблясь, провозгласить: «Ложь — религия рабов и хозяев, правда — бог свободного человека!» В полете мыслей, в распахнутости души, в умении мобилизовать волю и в устремленности чувств Гумилёв всегда осознавал себя свободным человеком — даже там, где его окружали тюремные стены или колючая проволока спецлагерей, или тогда, когда пытались организовать травлю по всем правилам загонной охоты.

Безусловно, у Льва Николаевича имелись основания считать политический режим, сошедший в 1991 году с исторической сцены, бесчеловечным. Разве не из-за господствовавшей на протяжении нескольких десятилетий репрессивной системы провел он 14 лет в тюрьмах и лагерях? Разве не она — система эта — убила его отца и искромсала судьбу матери? Он искренне полагал, что доказавший собственную несостоятельность политический режим рухнул вполне закономерно. Но столь же искренне считал трагедией последовавший вслед за этим распад страны, созданной кровью и потом предков. Свою жизнь он считал неотделимой от истории и судьбы именно этой страны.

Гумилёв предостерегал от бездумного заимствования зарубежного — особенно европейского и американского — опыта. К вящему неудовольствию антипатриотически настроенных кругов, он наглядно демонстрировал, к чему может привести подобное увлечение: «<…> Россия — самостоятельный суперэтнос, возникший на 500 лет позже западноевропейского, в XIV веке. Мы и западноевропейцы всегда это различие ощущали и "своими" друг друга не признавали. Раз мы на 500 лет моложе, то как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, уровень пассионарности предполагает совершенно иные императивы поведения. Конечно, можно попытаться "войти в круг цивилизованных народов", то есть чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой присоединения в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция <…>».

Глава 7

В ОРЕОЛЕ ИЗВЕСТНОСТИ И СЛАВЫ

Несмотря на тотальную обструкцию со стороны официозной (особенно — академической) науки и держиморд от идеологии, имя Л. Н. Гумилёва к началу 1980-х годов было широко известно в Советском Союзе и ряде зарубежных стран. Несправедливо гонимых в российском обществе лю­били во все времена. И чем больше давил на ученого бюрократический и идеологический пресс, тем большим и непререкаемым становился его авторитет, росла популярность не только в научных кругах, но и среди широких читательских масс. История как научная дисциплина уже была немыслима без гумилёвских идей и гипотез, а понятием «пассионарность» оперировали друзья и враги. Вот почему, когда в середине 1980-х годов в стране наметились перемены, когда стало больше открытости и гласности, одним из тех первых это ощутил Лев Николаевич. К нему зачастили журналисты как правой, так и левой ориентации, книги и статьи его стали активно издаваться и переиздаваться. Гумилёва пригласили на Ленинградское (Петербургское) телевидение, где он блестяще провел цикл образовательных передач. После выхода в свет книги «Древняя Русь и Великая степь» Петербургское радио организовало ее чтение. Всего с января 1990-го по март 1993 года прошло 49 передач, каждая от 40 до 50 минут (текст читал народный артист России Иван Краско).

Теперешние его выступления в университете нельзя было сравнить с «первой пробой пера» в конце 1960-х — начале 1970-х годов. Аудитория неизменно была переполнена. Послушать Гумилёва приходили все желающие, нередко приезжали из других городов. Льва Николаевича не мог не радовать такой неподдельный интерес к его учению. Он воодушевленно и безо всяких конспектов вещал перед студентами и аспирантами, а в перерывах окруженный молодежью выходил на лестничную площадку выкурить папироску и продолжал отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. Слушателям Гумилёва навсегда запомнились его обаяние и интеллигентность, неисчерпаемая эрудиция и энциклопедичность, оригинальность суждений, свежесть образов, нетривиальность мысли, сочный язык, лукавые глаза и обезоруживающая улыбка. Выступал Лев Николаевич безо всяких конспектов или заметок «на память», наизусть цитировал обширные фрагменты из разного рода первоисточников, не задумываясь и безошибочно называл сотни фактов и дат. О причинах популярности своих лекций неизменно говорил: «Я всегда говорю о том, что волнует человека, — о нем самом…» И вообще — цену себе знал; иногда бросал то ли в шутку, то ли всерьез: «Я гений, но не больше»…