У свободы цвет неба (СИ) - Аусиньш Эгерт

   У сааланца глаза сделались едва не шире лица, когда он услышал это.

   - Это из ваших священных текстов? - спросила досточтимая с интересом.

   - Верно, - ответил собеседник.

   - Насколько я вижу, эта история известна всем, кроме меня, - констатировала Хайшен. - Но как она относится к этому человеку?

   - Он уверовал и спасся, - объяснили ей.

   - Вот как. - Досточтимая наклонила голову, показывая, что понимает ответ и уважает сказанное. - И если этот священный текст знают здесь все, буду ли я права, если скажу, что все, кого я здесь вижу - настоящие христиане?

   - Безусловно да, - услышала она. - Иначе они не были бы здесь.

   - Тогда я хочу просить о помощи кого-то из присутствующих, - сказала дознаватель.

   - Какая помощь вам нужна? - спросил ее мужчина, в котором она узнала главного.

   - Нужен человек, который может свидетельствовать за оболганного безвинно. Женщина из края, лютеранка, у нас за звездами. Она обвинена в противозаконном колдовстве, некромантии.

   - Лютеранка? - удивился собеседник Хайшен. - Как они тут уцелели-то? Разве не все уехали?

   - Ее зовут Полина Бауэр, - уточнила досточтимая.

   - А, "Ключик от кладовой", - кивнул настоятель. - Мы у них заказывали свечной воск в девятнадцатом и двадцатом году. И делали для них кое-что.

   Сказав это, епископ некоторое время молчал. Потом подвел итог своим, видимо, непростым размышлениям.

   - По нашим правилам должен бы ехать я, но я не могу ни молиться с ней вместе, ни дать ей таинства.

   - Почему? - не поняла Хайшен.

   - Наши священники, дав таинство инославному, лишаются священства и возможности совершать таинства, - пояснил мужчина, - но и оставить душу пропасть я тоже не могу.

   Он повернулся к соотечественнику Хайшен.

   - Гавриил!

   Тот поднялся с места и коротко поклонился:

   - Слушаю, владыко.

   - Готов ли ты в качестве послушания пойти за звезды, чтобы дать надежду и утешение узнице и, если на то будет Божья воля, спасти душу живую?

   - Готов, владыко, - ответил монах дрогнувшим от волнения голосом.

   - Иди собирайся. Потом зайдешь ко мне.

   Гавриила собирали в дорогу священник, дьякон и его соседи по келье, всего шестеро.

   - Евангелие и Псалтырь. Библию не бери, тяжелая она.

   - Иконы возьми бумажные, они легче. Вот "Всех скорбящих радость" с грошиками и "Спас нерукотворный", и хватит. Молитвы помнишь?

   - Помню, отче.

   - Пойдем, свечей тебе в дорогу попросим, их мало не бывает. Обыденное взял?

   - Взял.

   - Ну все, идем.

   За те полчаса, в течение которых Хайшен слушала разъяснения к истории про двух разбойников, Гавриила успели собрать в путь, наставить и даже надоумили его позвонить отцу Серафиму доложиться об отъезде на послушание. Так что в кабинет епископа он вошел спокойный и сосредоточенный, с небольшим дощатым сундучком в руках.

   - Собрался, владыко.

   - Вот и ступай с Богом.

   Епископ поднялся из-за рабочего стола, перекрестил коленопреклоненного инока, под задумчиво-удивленным взглядом Хайшен, благословил и вернулся на свое место.

   Когда посетительница с монахом вышли, он задумчиво сказал келейнику:

   - У нас пришла для ими же осужденной защиты просить. Никак и правда одумались.

   Келейник молча пожал плечами и возвел глаза вверх.

   Все нашивки, кроме именной и "звездочек" за хвосты, я по-тихому спорола и отложила в тумбочку. Асана увидела это на общем построении то ли двадцатого апреля, то ли около того. Дата помнилась приблизительно, потому что рассказывать отделению, кто такой Владимир Ильич Ленин и чем он знаменит, я начала восемнадцатого, а закончила двадцать пятого. Вовсе не из почтительного трепета к имени, а потому, что незадолго до того то ли Исоль, то ли Серг спросили меня в честь какой такой Лены город назывался Ленинградом целых полсотни лет. Тот момент попал ровно на середину истории, я уже успела рассказать про неудачное покушение на царя и казнь заговорщиков, про "мы пойдем другим путем" вроде тоже успела, а про первую ссылку то ли заикнулась, то ли нет. Наутро случилось общее построение, Асана увидела меня и распорядилась переодеть всех недомагов, приданных к отрядам, в форму Охотников без знаков различия, исключая выслугу и именные нашивки. Примерно половина переодетых этому порадовалась, остальные рады не были, но мне было неинтересно ни то, ни другое. Часть мыслей была надежно занята новыми тренировками. Пока что все выглядело просто и понятно: да Шайни учил меня держаться в кругу точно напротив него. Но я понимала, что рано или поздно у него в руках окажется заточенная железная полоса, а меня заставят взять в руки вторую. И будет как с Сайгой, даже хуже, потому что тыкать заточенным железом в живого человека - это не спусковой крючок нажимать. Я не представляла себе, как я вообще смогу это сделать - взять меч и... дальше мысль не шла. От попытки представить в своих руках меч становилось плохо до темноты в глазах. Не то чтобы я сильно любила Унриаля да Шайни, но после суда, на котором выяснилось, что Эрмитаж - не его рук дело, а подписать вмешательство в работу ЛАЭС его заставили, причем получилось не сразу, я совершенно не хотела видеть его кровь на траве стадиона. И рассказать это Нуалю я не могла, а Хайшен была вдрызг занята тем же, чем и князь, и тем же, что беспокоило Дейвина не меньше, чем меня: расследованием в Исанисе. Все попытки повлиять на ситуацию, судя по их лицам, были не то чтобы вообще бесполезны, но давали совсем незначительные результаты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

   Я попыталась позвонить Марине Викторовне и выяснить, что там вообще происходит, прочитав ее заметки на сайте "Света в окне", но она не сказала ничего внятного, только ругалась на магов Академии и назвала Вейена да Шайни сволочью, каких мало. Мне ее слова не добавили ни уверенности, ни спокойствия, но отнести это было некому. Все, с кем был смысл об этом говорить, наверняка чувствовали себя ничуть не лучше, чем я сама. Единственный, кто меня услышал, был Макс, но и он меня не утешил. Он сказал только, что все делают, что могут, и что Димитри принял лучшее решение из возможных, отправив туда наблюдателем Исиана.

   Меня совсем не радовало присутствие в крае бывшего принца Утренней Звезды, я так и сказала Максу. Дело было в нашем баре за территорией, единственном месте, оставшемся таким, как до начала суда в Исанисе, только музыканты поменялись. Он как-то задумчиво посмотрел в свой чай и предложил мне подумать, что заставило принца одного из великих Домов Созвездия явиться в край как частное лицо и просить у Димитри разрешения остаться на территории, контролируемой саалан. Я подумала. Мысли мне не понравились настолько, что я решила ими не делиться. Макс глянул мне в лицо, кивнул и показал мне письмо на сайхенне. Я глянула и узнала почерк Тхегга, мага дома Утренней Звезды. Он писал по поручению не то просьбе совета Дома и хотел, чтобы Макс сообщил Исиану и мне, что Тессе выбелили лицо и в таком виде вернули дому Золотой Бабочки, где жили ее родители, и что нас всех троих очень ждут назад. От письма мне стало тоскливо. Я вздохнула, допила свой молочный коктейль и сказала, что не представляю, чем Исиан после всего сможет помочь Полине. Макс, глядя за окно, как-то отстраненно сказал, что если он не поможет, то вообще никто не поможет из всей миссии, и мы свернули тему. Говорить, что пусть там хоть год сидит, только бы мне его лицо не видеть, я не стала. Максу он был все-таки отцом. А мне... Я хотела бы суметь пожалеть Исиана, но от попыток представить его лицо мне было не лучше, чем от мыслей о заточенном мече в моей руке.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

   Исиан видел, что женщина, которую ему поручил Димитри через Дейвина, сдалась и сломлена. Видел он и то, что она не понимает этого. Он даже слышал, как один маг из следственной группы, хмыкнув тихонько, сказал другому: