Дочь кардинала - Филиппа Грегори

Три старшие дочери Риверс появляются при дворе с высоко поднятыми головами, словно бы их мать и не была признана в измене против нас. Ричард сказал, что они придут выразить мне свое почтение утром, после утренней службы и завтрака, и я очень тщательно готовлюсь к их визиту, выбирая место в красивых комнатах дворца Гринвич так, чтобы стоять спиной к широким окнам, откуда лился яркий свет. На мне надето ярко-красное платье и эннен из кружева цвета темного рубина. Меня окружают фрейлины, и лица, с которыми они оборачиваются навстречу медленно открывающимся дверям, нельзя назвать дружелюбными. Никакая женщина не захочет присутствия рядом с собой красивых юных девушек, боясь невыигрышного для нее сравнения. А эти девушки Риверс явно искали мужей, как и все женщины этого рода. К тому же одна половина двора преклоняла колени перед этими девушками, а другая целовала их кулачки и клялась в том, что эти девочки – самые милые маленькие принцессы на свете. Теперь они стали девочками в услужении новой королевы, и им никогда не доведется надеть короны. Всех присутствующих интересует вопрос, понимают ли они, что из роскоши попали в нищету, и все втайне надеются, что они забудутся и поставят себя в неловкое положение. Двор жесток, как и все королевские дворы, и ни у кого в этой комнате нет причин любить дочерей Елизаветы Вудвилл, которая так долго царила над всеми нами.

Дверь открывается, и все трое входят в комнату. Я тут же понимаю, почему Ричард простил их мать и призвал девочек ко двору: ради любви к своему брату. Старшая, Елизавета, которой теперь было восемнадцать лет, была идеальным сочетанием тонкой материнской красоты и обаяния своего отца. Я бы везде признала в ней дочь ее отца. Она была легка и грациозна и улыбалась всем в комнате, словно приветствуя друзей. Она была высокой, как ее отец, и изящной, словно молодой побег дуба, возле которого наложили заклятье на ее отца. В ней угадываются и другие черты отца: волосы матери были такими светлыми, что даже казались серебристыми, но у этой Елизаветы кудри были более темного цвета, как у отца, золото с бронзой. Один локон выбился из-под эннена и, свиваясь в колечко, спускался на плечо. Я представляю, что, когда она снимает эннен, ее волосы падают на плечи каскадом медово-золотых кудрей.

На ней зеленое платье, словно она, как воплощение весны, входит в этот королевский двор уставших от суетного мира взрослых. Это простого покроя платье с длинными рукавами, а на стройных бедрах вместо золотой цепочки красовался зеленый пояс из плетеной кожи. Я понимаю, что у них не было золота, чтобы купить девочкам драгоценностей для выхода в свет. Елизавета Вудвилл могла опустошить казну наполовину, но бунты – дорогое развлечение, и ей пришлось потратить деньги на вооружение солдат, которых она направляла против нас. Ее дочь, принцесса Елизавета, или, как мне следует ее называть, госпожа Елизавета Грей, надела на голову аккуратную шапочку, ничего особенного, ничего похожего на диадемы, которые она привыкла носить как старшая и самая любимая принцесса, дочь во всем потакающих ей родителей и нареченная невеста наследника короля Франции. Следом за ней идут ее сестры. Сесилия тоже красотка, только эта дочь Риверсов темноволоса и темноглаза. Она рассылает вокруг веселые улыбки, спокойная и уверенная, и темно-красное платье, которое сегодня на ней, очень ей к лицу. Следом за ней идет маленькая Анна, самая младшая из троицы, в бледно-голубом платье, которое оттеняет ее светлые, как у старшей сестры, волосы. Она тиха и спокойна и не излучает уверенности, как старшие сестры.

Они выстраиваются передо мной в ряд, словно караул на смотре, и я отчаянно жалею, что не могу отправить их обратно в святилище. Но они здесь, и я должна их приветствовать, но не как племянниц, а как придворных дам. Я встаю со своего трона, и со мной встают мои фрейлины, но шорох дорогих тканей ничуть не смущает Елизавету. Она переводит взгляд с одного платья на другое так, словно приценивается к материалу. Я чувствую, что краснею. Эта девочка воспитана при дворе матерью, которая слыла признанной красавицей, и мне не нужно видеть снисходительной улыбки на ее лице, чтобы понять, что она считает нас дурнушками. Даже сейчас, в этом рубиновом платье, я для этой девочки не больше бледной тени по сравнению с воспоминанием о ее матери. Я точно знаю, что никогда не смогу ее превзойти.

– Приветствую всех вас, госпожа Елизавета, Сесилия и Анна Грей, – говорю я. Я вижу, как вспыхивают глаза Елизаветы, когда я называю ее именем первого мужа ее матери. Ей придется к этому привыкнуть. Сам парламент провозгласил ее бастардом, а брак ее родителей – незаконным. Ей придется привыкнуть к тому, что теперь к ней будут обращаться «госпожа Грей», а не «ваше высочество». – Вы найдете, что мне будет легко услужить, – вежливо говорю я, словно мы никогда не встречались раньше, словно я не целовала ее прохладные щеки с дюжину раз. – И что этот двор – счастливое место. – Я сажусь и протягиваю руку, и все трое подходят ко мне, опускаются в реверансе и целуют мои холодные пальцы.

Стоило мне подумать, что приветствие прошло должным образом, как дверь снова открылась и входит мой муж, Ричард. Конечно, он знал, что девочек представят мне этим утром, поэтому явно пришел, чтобы удостовериться в том, что все идет так, как надо. Я прячу свое раздражение под приветственной улыбкой.

– А вот и король…

Но меня никто не слушает. Стоило двери открыться, как Елизавета обернулась и, увидев моего мужа, встала из поклона и легко подбежала к нему.

– Ваше величество! Милорд дядя! – сказала она.

Ее сестры, как пронырливые ласки, тут же последовали за ней.

– Милорд дядя! – прозвучало хором.

Он просиял улыбкой, глядя на них, привлек к себе Елизавету и расцеловал ее в обе щеки.

– Выглядишь прелестно, как я и думал, – похвалил он ее. Двух других девочек он целует в лоб. – А как поживает ваша мать? – легко спрашивает он Елизавету, словно интересоваться здоровьем и благополучием ведьмы и изменницы для него привычное дело. – Нравится ли ей в Хейтсбери?

Она жеманно улыбается в ответ.

– Ей там очень нравится, милорд дядя! – отвечает она. – Она пишет, что меняет в доме всю мебель и перекапывает весь сад. Возможно, сэр Джон сочтет, что ему достался беспокойный квартирант.

– Сэр Джон, возможно, сочтет, что его дом стал значительно лучше, – успокоил он ее, словно открытая дерзость нуждается в утешении. Затем он поворачивается ко мне:

– Должно быть, ты очень рада, что твои племянницы теперь рядом с тобой, – говорит он тоном, который однозначно велит мне дать утвердительный ответ.

– О, я в восторге, – холодно отзываюсь я. – Я в полном восторге.

Девочки действительно красивы, этого я отрицать не стану. Сесилия глупа и любит посплетничать, а Анна еще не закончила своего обучения. Я вижу, что по утрам она каждый день ходит на уроки по латыни и греческому. Однако Елизавета являет собой совершенный плод воспитания. Если бы вы взялись составлять список достоинств, которыми должна обладать принцесса Англии, то она непременно подошла бы по всем параметрам. Она хорошо начитана: ее дядя, Энтони Вудвилл, и мать позаботились об этом. У нее были новые, напечатанные книгопечатником Кэкстоном[14] книги, которые посвящались ей, когда она едва выбралась из пеленок. Она бегло говорит на трех языках, а читает на четырех. Она играет на музыкальных инструментах и поет на удивление приятным грудным голосом. Она прекрасно шьет, и я уверена, что она легко может вышить рубаху или белье. Я не видела ее на кухне, потому что я, как дочь величайшего их графов Англии, а теперь и королева, не имею надобности туда спускаться. Однако она, вынужденная жить в святилище и будучи дочерью деревенской женщины, говорит, что может поджарить мясо на вертеле и приготовить рагу и даже такие сложные блюда, как фрикасе и сладости. Когда она танцует, никто не может отвести от нее глаз. Она двигается так, словно позволяет музыке управлять собой, прикрыв глаза, ловя такт и мелодию. С ней все хотят танцевать, потому что рядом с ней все выглядят грациозными. Когда ей достается роль в пьесе, она отдается ей целиком, разучивая свои реплики и произнося их так, словно проживает каждую. Она заботливо обращается со своими младшими сестрами, которые находятся на ее попечении, и отправляет маленькие подарки тем, кто остался в Уилтшире. Она хорошая дочь и каждую неделю пишет матери. Она служит мне безупречно, и мне просто не к чему придраться.

Но почему же тогда, при всех ее удивительных достоинствах, я так ее ненавижу?

Хотя я знаю ответ на этот вопрос. В первую очередь потому, что я глупо, грешно и самозабвенно ревную. Конечно, я замечаю, как Ричард смотрит на нее, как будто она – вернувшийся к нему старший брат, только молодой, полный надежд, веселый и красивый. Он не позволяет себе ни слова, которое я могла бы неверно истолковать, и никогда не говорит о ней иначе как о своей племяннице. Но он, да и весь двор смотрит на нее так, словно она – услада для глаз и радость для его сердца.