Бегущая в зеркалах - Л. Бояджиева

– Да ты революционер, Ехи! Прямо какой-то «эстетический коммунист»: всю красоту делить поровну! Все одинаково совершенны и одинаково прекраснодушны! Восхищают меня утопии, но я боюсь утопистов-фанатиков. Чуть что – за топоры, инакомыслящих рубить. То есть, по твоему, «длинноносых» и «вислозадых»!

– Дани, не стоит передергивать. Я знаю, какая тонкая, порой едва различимая грань, разделяет добро и зло. Но зачастую ухватить это «доброе, светлое», этот прометеев огонь удается лишь тому, кто вплотную подобрался ко злу, вырвал добычу прямо из его алчущей пасти. Я готов рисковать и жертвовать. Готов стать изгоем, мучеником, готов испытать власть славы и обольщение богатством. Мне никуда не деться! Прости, Дани: я уже «зомби»!

– Кажется, я начинаю потихоньку понимать… – задумался Дани. – Извини, что навалился с вопросами. И с этим… ну, про мадмуазель Грави… Прости, – Дани протянул руку и друг ответил крепким пожатием.

– Мы стали взрослыми, стали другими, но будем друзьями, ладно, Дюваль?.. А мадмуазель Грави от меня ушла. Мы жили вместе, но не как муж и жена – по-братски… Я не разу даже не поцеловал ее. И однажды утром я проснулся один.

– И не мудрено, – язвительно заметил Дани, не воспринимающий идею «братской любви», но тут же спохватился, поймав тяжелый взгляд Йохима.

– Никогда, понимаешь, никогда больше не говори об этом, если не хочешь потерять меня. И еще одно, Дани… Попрошу тебя о мелочи – глупость, должно быть… Но – будь добр, не называй меня «Ехи». Это…, – он недоуменно пожал плечами, – как-то не по мне. В общем – мне никогда не нравилось имя, которым наградила меня Корнелия. Звучит расхлябанно… Про Ванду ты знаешь, – с облегчением продолжил Динстлер другим тоном. – Мы были помолвлены в год нашей с тобой поездки во Францию. Она мой соратник, единомышленник, мы идем к нашей цели в одной связке, как альпинисты по высокогорному леднику… К тому же, Дани, это пока секрет, но, кажется, месяцев через пять-шесть мы станем мамой и папой.

– Здорово! Значит детская – не причуда дизайнера. Поздравляю! – Дани бросился другу на шею, но привычного объятия не получилось: вместо сутулого худого хребта под обнимающими ладонями Даниила обнаружились крепкие, не склонные расслабляться мускулы.

5

– По-моему, первый прием прошел отлично. Кажется, профессор пожалел о своей щедрости, осматривая наши апартаменты, – Ванда довольно болтала, снимая тампоном макияж перед трюмо в новой, темно-синей спальне. —

Особенно его потряс твой кабинет. Ручаюсь, он подумал: «это уж слишком»! Ты действительно отгрохал себе грандиозную библиотеку и суперсовременное техническое оборудование – оно здесь никому и не снилось! Не пойму только, почему ты выбрал для себя комнату с окнами на виварий?

– Именно для того, чтобы всегда смотреть на бегающих там собак. Я устал, милая, пора спать, – забрался под атласный стеганый пуховик Динстлер.

Ванда, превратившаяся из рыженькой девчушки в зрелую, цветущую блондинку, расчесала залаченные пышные крендельки, короной возвышавшиеся на макушке. Спать в бигуди необходимости теперь не было – в новом доме имелась прекрасная сушилка для волос. Синий гипюр ночной рубашки специально подобранной в тон обстановки спальни, запах дорогой парфюмерии, следовавший за Вандой соблазнительным шлейфом, поднимали настроение. Она чувствовала себя состоятельной дамой, вплотную приблизившейся к тем кругам, сплетни о которых когда-то завистливо выуживала в светской хронике. Да и муж не обманул ожиданий – он несся вперед как курьерской экспресс – возмужавший, не перестававший удивлять, Готл.

6

…После того как в Граце молодожены обменялись обручальными кольцами перед регистрирующим брак чиновником муниципалитета, и выпили в маленьком ресторанчике по бокалу шампанского, Ванда, вкрадчиво заглядывая в глаза мужу, попросила:

– Обещай, дорогой, сделать мне маленький подарок… разреши называть тебя Готлом. Понимаешь – Йохим – не твое имя, какое-то нелепое, громоздко-провинциальное. А Готтлиб – имя гордое – для человека напористого и удачливо – «любимец Бога!» Не зря же тебе назвали Йохим Готтлиб. Ты зря смеешься – я кое-что понимаю в мужчинах. Для меня ты будешь Готл – правда мило и аристократично?

– Мне все равно, киска. Пожалуй – ты права. Только при посторонних, пожалуйста, без излишней нежности. Сдается мне, что наш образ жизни не будет слишком уединенным, – пообещал Динстлер.

…Ванде не хотелось выключать свет – так шикарно было все в этой новой спальне, так приятно ощущать себя хозяйкой большого комфортабельного дома, потрясшего сегодня гостей, и притом – законной женой! Женой и соратницей человека, которому все прочат блестящее будущее. А ведь кто бы мог подумать! Ванда вспомнила ночь на чердаке сарая, своего нелепого ухажера и ощущение жизненной неудачи, завершившее тот дурацкий пикник.

– Готл, здесь такая же синяя темень, как там, на чердаке – ты помнишь? – Ванда засмеялась. – Ты как мышонок прятался от всех в укромном уголке, а тут явилась я и лишила тебя невинности!

– Ты что-то путаешь, крошка, – муж протянул руку и спустил с ее плеча кружевную бретельку. – Ты заманивала меня весь день этими пухлыми плечиками, загорелыми коленками. Я поджидал тебя там, на сеновале, пока вы целый час болтали с этой… как ее там?

– Мартой… – нерешительно напомнила Ванда, уже сомневаясь в своей версии случившегося тем летом.

– Да, ты была очень, очень соблазнительна!

– Была? – кокетливо надула губки Ванда.

– Была и есть. Кажется, я не устаю тебе это доказывать… – властно притянул к себе жену Готл.

7

– Ну что, доктор Леденц, послушаем ваш отчет… Я жду с нетерпением, Ванда, и знаю, сколько сил потребовало от тебя изучение этих поэм. Пожалуйста, без эмоций, опуская литературоведческий анализ и нецензурные выражения, рвущиеся от души, коротко и четко – с начала до конца. Как бы мы не блефовали для публики, сами-то знаем: авантюра с этими бумагами довольно сомнительная.

Динстлер заперся с «главным фармацевтом» в своем кабинете. На столе лежали материалы, подготовленные Вандой – тетрадки из Майеровского ящика и какие-то научные журналы с закладками.

– Собственно, Готл, ты сам заешь, что все, чем располагаем мы – вот в этом ящичке, в трухлявых школьных тетрадках, да еще написано в форме гекзаметра, как ты определил эти длинные строчки, с постоянными обращениями к мифологическим персонажам и совершенно непонятными намеками… Правда, милый, я чуть не плакала – этот идиот возомнил себя Гомером или еще не знаю кем, но здесь нет и двух нормальных понятных фраз… – лицо Ванды покрылось от негодования красными пятнами.