Умереть в Париже. Избранные произведения - Кодзиро Сэридзава

— За время, проведённое здесь, я научилась подавлять собственные желания, — ответила я наконец, и тогда доктор снова спросил:

— Когда вы возвращаетесь в Японию?

Когда я возвращаюсь в Японию? Его ласковый голос словно разом перенёс меня на мою далёкую забытую родину, я растерялась и, не понимая смысла слов, только бессмысленно хлопала глазами.

— Когда ваш муж планирует вернуться в Японию?

Когда Миямура планирует вернуться в Японию? Мне никогда не приходило в голову спрашивать его об этом, но тут я вспомнила, что, когда, приехав однажды в Париж, позвонила ему из гостиницы, он сказал, что его работа близится к завершению и мы в любой момент можем вернуться на родину… И я поспешно ответила:

— Он заканчивает свою работу, да и ребёнку уже почти полтора года, так что мы уедем очень скоро.

Разумеется, мой ответ был продиктован ещё и желанием как можно быстрее покинуть санаторий.

— А как вы смотрите на то, чтобы полечиться у нас ещё некоторое время? Я посоветовал бы вам побыть здесь до тех пор, пока срок вашего возвращения в Японию не будет окончательно определён. Если бы вы собирались остаться в Европе, вы могли бы зимой снова приехать сюда на лечение, но раз вы уезжаете в Японию, неплохо было бы набраться сил перед отъездом. Ведь вам предстоит долгое путешествие на пароходе…

Я рассеянно слушала доктора и видела перед собой большой, раскрывающий лепестки цветок — неужели я скоро снова буду в Японии? Поэтому, когда доктор спросил меня — согласна ли я остаться в санатории, я утвердительно закивала головой: да, мол, конечно, конечно согласна. Какое счастье — вернуться в Японию всей семьёй! Представляю, как обрадуются родители! Но главное — оказавшись в Японии, я снова смогу заняться самосовершенствованием. Я так хочу стать достойной женой для Миямуры! И я обещала доктору Боннару задержаться в санатории ещё на некоторое время.

С тех пор мысль о возвращении в Японию полностью завладела мной.

Каждый день кто-нибудь из пациентов уезжал домой. Некоторые говорили, что проживут дома только два месяца — май и июнь, а потом вернутся в санаторий. Май и июнь — самое здоровое время в Париже, вот они и проведут эти два месяца дома и, насытившись любовью близких, снова вернутся сюда.

Мадам Рене осудила меня, узнав о том, что я решила остаться в санатории.

— И вы говорите, что любите мужа? — сказала она. — И ребёнка? Не могу не оценить вашу стойкость, но всему есть предел.

Я же завидовала каждому, кто уезжал, и чувствовала себя такой одинокой! Я так тосковала по тебе и твоему отцу! Но, говоря себе: так нужно, чтобы вернуться в Японию, — я терпела, стиснув зубы, терпела из последних сил… Неужели эта француженка не могла понять меня, ведь казалось, она испытывает ко мне тёплые чувства…

— Ну, на вас я уже давно махнула рукой, но мне искренне жаль вашего мужа. Ведь любовь питается только совместными усилиями. Она зачахнет, если вы и дальше не будете видеться. Вы заботитесь только о своём здоровье и совершенно не дорожите любовью мужа. Может статься, что, выздоровев, вы обнаружите, что его любовь уже отдана кому-то другому. И что тогда? Такая жизнь хуже смерти.

Казалось, она нарочно говорит мне всё это, желая уколоть моё самолюбие.

А как же японки, мужья которых уезжают в Европу одни? Ведь они покорно ждут их возвращения. В разлуке моя любовь к мужу становится только сильнее. Какая же это любовь, если она чахнет оттого лишь, что супруги некоторое время не видятся? Конечно, верно, что любовь строится совместными усилиями, но разве жизнь в разлуке не требует таких усилий?.. Но убеждать в этом мадам Рене у меня не было сил, поэтому, слушая её, я молчала и только кусала губы. Очень скоро и она уехала в Париж, а я осталась совсем одна.

На письмо, в котором я спрашивала, когда мы вернёмся в Японию, Миямура ответил, что пока не может сказать ничего определённого, и просил меня не думать об этом. Он писал, что, хотя его работа и близка к завершению, всё время возникают новые аспекты, требующие дополнительных усилий, к тому же в молодые годы вообще не мешает подольше пожить в Европе, это открывает хорошие перспективы для будущего, что же касается университета, то там готовы пойти ему навстречу и продлить срок стажировки, поэтому я могу лечиться совершенно спокойно. Я никогда не получала от Миямуры таких длинных писем, обычно он изъяснялся чрезвычайно кратко. Я хорошо понимала, что его письмо продиктовано заботой обо мне, но вместе с тем у меня остался от него какой-то неприятный осадок. Во-первых, как это ни нелепо, из этого письма я впервые узнала о том, что срок его стажировки заканчивается. Конечно, он постарался продлить его исключительно ради меня. Все эти слова о работе, якобы требующей от него дополнительных усилий, явно подсказаны желанием успокоить меня.

Я почувствовала себя виноватой, меня стали терзать сомнения… Из-за меня Миямура откладывает наше возвращение в Японию, причём откладывает на неопределённое время. Конечно, я написала ему, что чувствую себя хорошо, что температура больше не поднимается, но ведь я не возвратилась на лето в Париж, хотя лечусь в санатории уже целый год… Он мог прийти в отчаяние, решив, что на самом деле мне так и не стало лучше… Только ради Миямуры и тебя я всю зиму боролась с болезнью, и что же, получается, мои усилия напрасны?

В следующем письме была твоя фотография. Ты, в ботиночках, держась за руку мадемуазель Рено, прогуливаешься по саду, но лицо у тебя заплаканное, по щекам текут слёзы. Я понимала, что эту фотографию прислали мне из добрых побуждений, желая показать, какой ты бываешь, когда плачешь, но стоило мне увидеть твоё заплаканное личико, как жалость к тебе словно воспламенила всю кровь в моём теле, и я окончательно потеряла покой.

Я вернусь и обниму тебя. Пусть Миямура своими глазами увидит, какой я стала здоровой и сильной. И мы уедем в Японию, пока моих сил достаточно для морского путешествия. Желание немедленно отвезти тебя в Японию, где ты будешь в безопасности, пронзило меня словно стрелой, я готова была уехать сегодня же и потребовала встречи с доктором Боннаром.

Доктор был очень удивлён, но сказал:

— Вам приходится срочно возвращаться в Японию? Я полагал, вы задержитесь ещё на полгода… А вы, значит, решили уехать? Меня волнует, как вы перенесёте сорокадневное морское путешествие… После того как вы вернётесь в Японию, постарайтесь хотя бы года два жить подальше от моря.

Скорее всего, он не разрешил бы мне уехать, если бы я не обманула его, сказав, что мы должны немедленно возвращаться в Японию. Доктор дал мне последние советы, и, слушая его ласковый голос, я почувствовала, что поступила очень дурно, и глаза мои увлажнились.

— В Японии я сразу же выздоровею. Ведь я смогу есть свою любимую японскую еду. Дышать родным воздухом. Ходить по земле, которая меня взрастила.

Я попыталась улыбнуться, но долго сдерживаемое волнение наконец прорвалось наружу, и я разрыдалась. Я рыдала, не испытывая никакого стыда перед доктором, не боясь, что меня услышат, мне было так горько, так жаль себя! Доктор молчал, но я чувствовала на себе его внимательный взгляд и в конце концов, вытерев слёзы, спросила:

— Скажите, если я буду жить вместе с ребёнком, он не заразится?

Доктор, словно не в силах скрыть волнение, только отрицательно покачал головой, когда же я пошла прочь, улыбаясь, добавил:

— Только не целуйте её.

— Не беспокойтесь, у нас в Японии это не принято.

Я тоже попыталась улыбнуться, но тут доктор энергично приблизился ко мне и крепко сжал мою руку.

— В своих пациентах, — сказал он, — я всегда вижу мучеников, жертвующих жизнью ради победы над одной из самых ужасных болезней человечества. Для того чтобы победить, нужна решимость бороться с болезнью не на жизнь, а на смерть. Взять хотя бы меня. Я, конечно, не пациент, но ведь и я вынужден оставаться здесь, в горах, ибо посвятил этой борьбе свою жизнь… Думаю, что только в терпении можно обрести счастье. Впрочем, восточным людям это можно и не объяснять. Желаю вам здоровья и благополучного возвращения на родину.

Я, забыв пожать ему на прощанье руку, только смотрела на его короткую белую бороду, затем неожиданно для себя самой прижалась лбом к его тёплой руке.

Выйдя от доктора, я немедленно отправилась в контору. Я попросила к завтрашнему утру подготовить мне счёт и заказать билеты на международный поезд до Парижа. Стоял прекрасный вечер. Поднявшись к себе, я увидела, что через распахнутое окно в комнату врываются лучи заходящего солнца, окрашивая белые стены и белую кровать нежно-розовым цветом. Я вышла на балкончик, где в течение года каждый день в одиночестве принимала воздушные ванны. Было ясно, внизу вдалеке виднелось озеро Леман, за ним, на фоне тёмно-синего неба, белели Савойские горы и нежно-розовым блеском сверкала вершина Монблан. Горы Швейцарии, я никогда не увижу вас больше… Я долго смотрела на них, надеясь запечатлеть в своём сердце.