Умереть в Париже. Избранные произведения - Кодзиро Сэридзава

От волнения я лишилась дара речи, только сжимала её руку и, рыдая, повторяла: "Обещаю". Она же спокойно сказала, легонько похлопав меня по руке:

— Не стоит печалиться.

Мне никогда не приходилось видеть такой печати благородства на лице твоей матери, как в тот момент. Пока я засовывала пакет в сумочку, она как бы в шутку сказала:

— Конечно, нехорошо, что я обращаюсь к вам с такой просьбой, это ещё одно свидетельство моей душевной незрелости, но, надеюсь, Господь будет снисходителен к слабой женщине.

Не скажи она так, я, может быть, вернувшись, тут же отдала бы пакет вашему отцу, но, поняв, какие чувства переполняли её женское, её материнское сердце, я оставила его у себя и с тех пор храню вот уже девятнадцать лет.

Я часто жаловалась мужу, что не смогу спокойно умереть до тех пор, пока не отдам тебе этот пакет, хотя бы потому, что не попаду в рай, и муж спрятал его как фамильную драгоценность в домашний сейф, пошутив при этом: "Уж раз он тебе дороже жизни…" Я долго думала, как лучше передать его тебе, и в конце концов решила написать на обёртке, что это мой подарок, и положить в карман косметической сумочки. У меня сразу стало легче на душе, как только я отправила тебе посылку, а в следующее воскресенье мы думаем с мужем навестить мадам Демольер. Ребёнку Роже теперь столько же лет, сколько было тебе, когда ты уезжала в Японию… Ах, написала это, и сразу же глаза на мокром месте… Я так хорошо помню, какой ты была, когда умерла твоя мать, какой ты была в тот день, когда вы с отцом уезжали в Японию… О Боже, молю Тебя, позволь мне хоть один раз собственными глазами увидеть мою дорогую девочку, обнять её… Желаю тебе счастья, моё дитя, пусть всё то счастье, которое должно было выпасть на долю твоей матери, достанется тебе…

Твоя приёмная мать.

Сэнсэй, это письмо многое мне объяснило. Дело в том, что у отца есть благодетель, богатый предприниматель, которого зовут Исидзаки, он нам всё равно что родственник. Бывая у него в гостях, я встречала там жену некоего господина Каидзимы из города Н. А приглашали меня туда очень часто: то день рождения у дядюшки Исидзаки, то в саду расцвели пионы… И каждый раз там бывала госпожа Каидзима. Повзрослев, я стала находить это очень странным. Когда я закончила училище, тётушка устроила по этому поводу банкет, во время которого госпожа Каидзима подарила мне бриллиантовое колечко. Бриллиант был такой величины, что я даже усомнилась в его подлинности. Помню, я ещё возмутилась, посчитав, что нескромно делать такие дорогие подарки совершенно чужому человеку. Но уже тогда во мне шевельнулось смутное, безотчётное подозрение, что госпожа Каидзима как-то связана с моей покойной матерью. Однако я старательно гнала от себя мысль, что эта женщина приходится мне бабушкой, — тем более что таких людей, как тётушка Исидзаки и госпожа Каидзима, я не очень-то уважала. Но, когда я прочла письмо госпожи Биар, мне показалось, будто туман вокруг меня начал рассеиваться, и мне вдруг стало совершенно ясно, что моя мать — дочь госпожи Каидзимы и что она умерла в Париже. Но меня это ничуть не тронуло. Я не сказала о своём открытии ни отцу, ни матери (ведь если бы они сочли необходимым, то рассказали бы мне обо всём сами), зато, выбрав удобный случай, спросила дядю Исидзаки: "Что, госпожа Каидзима родственница моей мамы?" Да и его я спросила только потому, что в доме Исидзаки госпожу Каидзиму скорее недолюбливали, и мне это было неприятно. Тогда дядя рассказал мне в самых общих чертах о семействе Каидзима и о моей матери, а однажды, когда господин Каидзима был в Токио, он даже пригласил меня обедать. Признаться, он мне не очень понравился, ведь я никогда не симпатизировала людям, которые превыше всего ставят материальное благополучие, поэтому после встречи с ним тайно пожалела свою мать, подумала, что она была, наверное, очень несчастна.

Да, едва не забыла о пакете, который сохранила для меня госпожа Биар. После её письма я с нетерпением ждала обещанный ею косметический набор, и вот спустя месяц получила из таможни Иокогамы уведомление о том, что на моё имя получена посылка. Мама предложила съездить за ней, но я заявила, что поеду сама. Я боялась, что мама откроет сумочку и увидит пакет раньше меня, мне казалось, что это было бы нехорошо как по отношению к моей покойной матери, так и по отношению к госпоже Биар. Поэтому я настояла на своём и, пораньше уйдя с занятий (тогда я училась уже в женском университете), поехала в Иокогаму. И сама сумочка, и её содержимое были прелестны, но как только я извлекла из внутреннего карманчика бумажный пакет, запечатанный двадцать лет назад руками моей матери и пожелтевший от времени, сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. Тут же, в пыльной комнате таможни, я торопливо сорвала красную печать и раскрыла пакет. В нём оказалось около двадцати небольших фотографий и письмо. Я жадно впилась в него глазами. Оно было таким грустным и таким простым, что я до сих пор помню его содержание.

Марико! Всю жизнь я старалась стать женщиной, достойной твоего отца. И для меня нет большего счастья, чем умереть, веря в его любовь. Я неустанно благодарю Господа за то, что он ниспослал мне такого мужа и даровал моей дочери такого отца. Надеюсь, что и ты постараешься стать достойной своего отца и будешь радовать его и за себя и за меня. Я так и не сумела стать отцу хорошей женой, но я спокойна, зная, что мои старания не пропали даром и ты сделаешь для него то, что не успела сделать я.

Твоя мама Синно

По дороге я много раз подряд перечитала это письмо. Я не совсем понимала, чем руководствовалась мать, оставляя его мне, но тем не менее была взволнована. Ведь до сих пор я не знала даже её имени. Я с изумлением разглядывала выцветшие любительские фотографии — отец и мать были такими молодыми! Можете себе представить, каким потрясением для меня было увидеть мамин портрет! Потом я долго думала, силясь понять, почему она решила оставить для меня это короткое письмо и фотографии, обременив ими мадам Биар. Я благодарна своим родителям за то, что у меня было такое безоблачно счастливое детство. Может быть, я сказала уже достаточно и нет нужды делиться с Вами впечатлениями от чтения маминых дневников? Прочтя их, я почему-то подумала по-французски: "Повр маман!"[74] Возможно, Вам покажется это несколько нарочитым, но никакими японскими словами я не сумела бы выразить ту глубокую, душераздирающую жалость, которую испытала в тот миг. Узнав о мамином детстве, я почувствовала некоторое облегчение, поняв, что моя безотчётная неприязнь к господину Каидзиме не так уж необоснованна. Жаль только, что мать всё время так цеплялась за отца, так старалась убедить его в своей любви. Мне, а ведь я тоже женщина, кажется, что ей следовало быть более уверенной в себе и не такой безвольной. Боюсь, что отца это тоже немного раздражало и огорчало. Наверное, Вы сочтёте меня непочтительной дочерью, и я заранее прошу за это прощения, но, по-моему, женщина только тогда может сделать мужа счастливым, когда сама живёт полнокровной жизнью. И разве не это главное для женщины? Когда я читала мамины дневники, я всё время думала о том, что отцу было бы гораздо легче, если бы она была более самостоятельной. То ли она этого не умела, то ли была лишена достаточно сильной, нуждающейся в самовыражении индивидуальности, но, по-моему, причина её страданий именно в этом (к тому же в её страданиях слишком много надуманного) и именно поэтому она не сумела сделать отца счастливым. Вот такое впечатление осталось у меня от чтения этих записок. Мама считала отца выдающимся человеком, но именно его незаурядность и мешала ему быть только её мужем, её повелителем, он хотел, чтобы она была для него чем-то большим, чем просто женой, полностью зависящим от него существом. Конечно, их брак был ошибкой, и в этом причина несчастья обоих. Отец всегда считал, что должен нести свой крест, и любил мать, она тоже старалась, как могла, и я верю, что по-своему она была счастлива. Просто ей пришлось слишком много страдать. В конце жизни она обрела спокойное пристанище в вере, и это помогло ей смириться с тем, что она умирает на чужбине, так далеко от своей родины.

Что касается записок отца, то мне нет нужды их читать, ведь все эти двадцать лет мы прожили бок о бок, и я каждый день читала в его сердце. Достаточно сказать, что, когда мне пришла пора выходить замуж, я хотела только одного — чтобы мой муж был похож на моего отца. И было бы странным, если бы у меня вдруг возникло желание прочесть его записки. Но я очень рада, что отец дал мне прочесть мамины дневники, я словно получила разрешение открыто говорить с отцом о своей покойной матери, я думаю, что и ему это будет приятно.

И ещё, я дала прочесть дневники Цукисиро, хотя, наверное, могла бы этого и не делать. Мне хотелось, чтобы он побольше знал о моих родителях. Чтение очень взволновало его, он особенно сочувствует матери.