Умереть в Париже. Избранные произведения - Кодзиро Сэридзава

— Понимаете, завтра мы просим вас посетить управление и штаб, вечером встреча с молодыми любителями литературы — будет исполняющий обязанности консула, люди из банков. Послезавтра каменный Будда в Юньгане, на вечер — приглашение от управления, на следующий день — осмотр рудников в Датуне, а потом ночным поездом отправление в Суйюань. При таком раскладе только и остаётся, что сегодняшний вечер, да и Цугава очень за эту поездку переживает… — убеждал Томоо.

Выходить никуда не хотелось — очевидно, сказывалась усталость после долгого пути. Всё же они заглянули ещё раз к Цугаве и услышали, что речь идёт о том самом месте, куда ему так хотелось их сводить. Цугава уговаривал их настойчиво, с болезненной горячностью, так что приятели в конце концов загорелись и, раз уж так получилось, решили ехать.

Ветер на улице беззвучно вздымал вихри песка, и из крытой машины мир снаружи представлялся неким сновидением. Зыбкие, как это бывает во сне, улицы, ни единого звука, никаких признаков жизни. Некоторое время ехали непонятно где и непонятно куда, потом их высадили у маленького пруда. На поверхности воды виднелись лотосы. Над головой, в уплывающих, растворяясь в вышине, песчаных тучах совсем близко чернело небо, а на нём то появлялись, то прятались большие, словно рукотворные, звёзды. Сначала шли берегом, потом Томоо повёл их узкой тропинкой на ощупь меж высоких стен, похожих на замковые. Было тревожно и любопытно, но Томоо молчал, и ни Харуда, ни Сугимура даже не пытались заговорить с ним.

Вошли в просторный внутренний двор размером двадцать-тридцать цубо, слабо освещённый мерцающим светом из комнат вокруг. Чей-то пронзительный голос подал знак, и со всех сторон встречать приехавших слетелись молодые женщины, их было более десяти. Многоцветные одежды и накрашенные лица яркими пятнами всплывали в полумраке. Томоо что-то произнёс на ломаном китайском, и женщины, выхватив у него шапку, заговорили ещё громче и пронзительней. Они всё плотнее обступали мужчин, чуть не заглядывая им прямо в лица.

— Ну что, полюбопытствуем, — обернулся к ошеломлённым приятелям Томоо и, взяв за руку худенькую девочку, сказал: — Выбирайте кого-нибудь.

— Мы, пожалуй, вон у той вместе попьём чайку, — сообразив, в чём дело, произнёс Сугимура и показал Харуде, который в замешательстве начал было уже сердиться, на круглолицую женщину. Худенькая, прихватив Томоо, исчезла в своих владениях. Круглолицая со смехом повела за собой своих спутников, а оставшиеся женщины игриво смеялись им вслед.

В комнате едва ли было три цубо. Промёрзшая, грязная китайская комнатёнка, у входа — постель с каном в полу для обогрева, единственный маленький стул. Украшением здесь была лишь эта женщина в алой китайской одежде, с ногами, носившими следы бинтования в детстве[77], — молодая, пышущая жизнью. Харуда невольно нахмурился. Женщина, разглядев лица своих гостей, передразнила их серьёзность и в некотором замешательстве продолжала смеяться. Харуда присел на стул, Сугимура — на краешек кровати. Она была застлана расшитыми шёлковыми покрывалами — наверное, именно такие фигурируют в китайских стихах, но из-за въевшейся в них грязи невозможно было даже разобрать узор, и Сугимура просто не мог заставить себя прикоснуться к ним. Наконец, решив, что на хозяйку комнаты они уже насмотрелись, Харуда поднялся. Женщина в некотором недоумении тоже встала, налила чаю и принялась напевать, сопровождая своё пение красноречивыми телодвижениями. Она даже медленно произнесла несколько слов, пытаясь заговорить с гостями, но ничего не вышло — посетители явно скучали, и хмурое выражение не сходило с их лиц. Женщина, усевшись на колени, тянула их за волосы, хватала за нос и всячески дурачилась, но Сугимура лишь поглядывал сквозь очки на Харуду, вымученной улыбкой как бы говоря: ну вот, попались! — а тот, серьёзный, с нитями седины во взлохмаченной шевелюре, явно с трудом сдерживался, крепко сжав рот. Тогда женщина вспорхнула и принялась развлекать их танцами, соблазнительно двигая при этом бёдрами, но они лишь скучающе смотрели на неё, и даже слабой улыбки не появилось на их лицах.

— Бросил нас тут Томоо, двух немых…

— Что ж, придётся потерпеть, — перекинулись они между собой негромко, а женщина, спросив о чём-то, исчезла в коридоре. Харуда поразился, глядя ей вслед: как же эротичны молодые китаянки с такими вот ступнями. Она быстро вернулась и, посмеиваясь, жестами и мимикой стала изображать, что можно увидеть, потихоньку заглянув в комнату Томоо. Началось целое представление. Китаянка расстегнула у Сугимуры воротник и стала побуждать его снять одежду, всячески пытаясь дать понять, что Томоо сидит раздетый; прихлопывая в ладоши, она изображала всё откровенными телодвижениями, тянула Сугимуру за рукав и со смехом показывала на очаг в углу комнаты; Харуду же она подняла со стула, повела к выходу и повернула спиной к комнате, объяснив забавной жестикуляцией, что он не должен смотреть, чем они сейчас будут заниматься.

В её отчаянных усилиях была какая-то артистичность. Некоторое время мужчины смотрели на неё не отрываясь, заворожённые этим зрелищем, а потом Сугимура, вдруг сообразив, начал повторять смутно запомнившееся ему из китайского: "Кань-кань, кань-кань"[78], стараясь объяснить, что они зашли просто посмотреть. Женщина же смехом, жестами и словами всячески пыталась дать понять, что, хоть она и получила деньги, ей неловко отпускать гостей ни с чем. Наконец, убедившись, что её усилия тщетны, она изобразила на лице печаль и не очень умело запела, прерываясь смехом, от которого дрожало всё её тело. Самозабвенно, всем доступным ей мастерством и умением стремилась она порадовать мужчин. Эта пылкая увлечённость постепенно преобразила женщину: быть может, пришедшее им на ум сравнение было чрезмерным, но маленькая китаянка в алых национальных одеждах чудесным образом словно обратилась падшей небожительницей и даже их, двух холодных наблюдателей, заставила позабыть и о грязной комнате, и о том, куда они попали. Увиденное странным образом взволновало их — так может волновать первобытное, примитивное искусство.

— Даже в Пекине у Передних ворот[79] не случалось мне видеть таких великолепных женщин, — восхищённо сказал Сугимура. Харуда кивнул в ответ, а женщина своим птичьим щебетом изобразила их слова и со смехом исчезла из комнаты.

Мужчины понемногу освободились от странного наваждения и перевели дух. Женщина привела Томоо и, поддразнивая, со смехом шлёпнула его по носу.

— Смотрел-смотрел, да и не выдержал, — с хмурым видом недовольно пробурчал тот. При этих словах Харуда и Сугимура словно очнулись от сна, и им захотелось пройтись осмотреть это жутковатое помещение. А практичная женщина всё пыталась жестами удалить Харуду в комнату Томоо, с откровенным бесстыдством поясняя, что их с Сугимурой надо оставить вдвоём, поскольку ей неудобно — ведь он же выбрал её. Но для Сугимуры и Харуды она продолжала оставаться падшей небожительницей, и они твёрдо дали понять, что уезжают.

Берегом пруда компания направилась к оставленной машине.

— Теперь бы в китайские бани, а то совсем захирели. В доме-то ванны нет, — озабоченно сказал Томоо, и эти слова окончательно развеяли атмосферу сновидения. Ветер стих, пески улеглись, на низко висящем чёрном небе причудливо блестели звёзды. В гостинице Томоо принялся громко требовать от хозяйки спирт или ещё что-нибудь дезинфицирующее, и под этот шум Харуда и Сугимура, не произнося ни слова, быстро улеглись спать. Впечатлительность молодости тревожила душу, будила неясные чувства. Вместе с тем в воображении вставала здешняя жизнь Цугавы — в одиночестве, на чужбине, вдали от родины, среди всей этой грязи и пыли. И острой болью сострадания отзывались их сердца.

Спустя некоторое время Харуда вытащил карманный фонарик и принялся искать на матрасе клопов. Несколько штук — круглых, насосавшихся крови — он раздавил белой бумажкой. Сугимура, казалось, спал, но вдруг сказал неожиданно ясным голосом:

— Вот покажем завтра хозяйке, а то как важничала — никаких клопов, и вообще насекомых не водится! — и тихонько рассмеялся.

Утро следующего дня выдалось на удивление погожим. Вчерашние тучи песка, ночное приключение — всё это сегодня чудилось сном. Комнату наполнял тёплый свет, в клетке у окна щебетали птицы. Лазурно-голубое небо заливали солнечные лучи, по чисто вымытому двору носилась собачонка. Из соседней комнаты сквозь порванную оконную бумагу на улицу смотрела девочка лет пяти-шести. Её тёплая красная безрукавочка напомнила Сугимуре его собственного ребёнка, оставленного в Японии. Оказалось, что в этом китайском доме, который они вчера приняли за обычное жильё для приезжих, три помещения занимало консульство Японии, и на крыше развевался японский флаг с красным кругом на белом полотнище. В соседней комнате жил представитель консульства с женой и двумя детьми.