Атаман Семенов - Валерий Поволяев

Разговор закончился неожиданно резко, в ультимативной форме, которой Буйвид, впрочем, не испугался — встречался и не с таким, однако если в течение ближайших двадцати минут не подоспеют гродековские генералы с подмогой, он будет обречен на поражение.

— Если через час ваши люди не покинут пристань, а также места, где они сейчас находятся, мы откроем огонь, — произнес каппелевский полковник с доброжелательной, очень откровенной улыбкой,

— Какие конкретно места? — попробовал потянуть время Буйвид.

— Вы их знаете лучше меня... Честь имею! — Каппелевский полковник вскинул руку к виску и зашагал с пристани прочь.

Артиллерийский поручик молча двинулся за ним. Буйвид оценивающе посмотрел им вслед, словно прикидывал, стоит связываться с каппелевцами или нет, нервно пощелкал кнопкой левой перчатки. Все правильно, если в течение ближайших двадцати минут не появятся гродековские казаки, игру можно считать законченной. Все ставки сгорят.

На пристань тем временем вылетел автомобиль — номерной извозчичий мотор с открытым верхом. На заднем сиденье хмельной морской офицер с узкими погонами на кителе — корабельный доктор — одной рукой обнимал за плечи даму в розовом атласном платье, в другой держал бутылку с шампанским. На каменной площади мотор, устало дребезжа спицами колес, сделал круг, офицер лихо вскинул руку с шампанским и отсалютовал бутылкой казакам. Потом, увидев, что это семеновцы, кисло сморщился и прокричал шоферу:

— Поехали отсюда! Я думал, тут люди встречают возвращающиеся с моря корабли, а здесь — одни сортирные черви, семеновцы.

Автомобиль взревел мотором и лихо попер в гору. Буйвид, ощерив зубы, выдернул шашку из ножен и хотел было броситься вслед за моряком, но, глянув на сопку, где застыли пушки, со звоном вогнал шашку обратно — задача перед ним стояла совсем другая.

Буйвид поиграл желваками и вновь глянул в серое задымленное пространство моря. Нет. Ничего нет. Буйвид ощутил в себе зажатую тоску; в нем словно что-то перевернулось, на тоску напластовалась обида — он окончательно понял, что в этой сложной игре остался один. Без козырей, без сильной масти, вообще без карт, с которыми можно было бы достойно проиграть. Не выиграть, а проиграть, сохранив собственное лицо.

Через двадцать минут он приподнялся на стременах, махнул казакам рукой: «Уходим!» — и поскакал по розовеющим в солнечном свете владивостокским улицам — подальше от пушек, крови, каппелевцев, от самого себя, поскольку ему перед самим собой было стыдно.

Попытка переворота не удалась.

Вечером того же дня братья Меркуловы объявили о создании коалиционного правительства, во главе которого встал старший Меркулов, Спиридон Дионисьевич. Николай Дионисьевич получил пост военного министра.

Атамана Семенова братья надули безбожно.

А Семенов пока по-прежнему ничего не знал — ни о боевом марше верного полковника Буйвида, ни об окончательном предательстве братьев Меркуловых, ни о том, что власти во Владивостоке ему теперь не видать как собственного затылка. Атаман плыл на «Киодо-Мару» на север, нетерпеливо выбегал на палубу и прикладывал к глазам ладонь: не покажется ли наконец исчезнувший в морском пространстве Владивосток? Владивостока не было, и Семенов, ощущая, как тело его становится дряблым, незнакомым, каким-то старческим, возвращался в каюту.

Вечером двадцать восьмого мая атаман вызвал к себе Таскина. Выглядел Семенов усталым, словно его выпотрошили, по сытым розовым щекам пролегли морщины, и, когда Таскин вошел, атаман ткнул пальцем в кресло:

— Садись!

Таскин сел, прищурил глава, как будто хотел рассмотреть атамана получше, тот поймал его взгляд, усмехнулся через силу:

— Что, плохо выгляжу?

— Плохо, — не стал скрывать Таскин.

— Это Колчак мог плавать по морям, по волнам как жук-водомерка, а я — человек сухопутный. — Семенов помял пальцами виски, потом помассировал затылок, затем снова — виски. — Море мне — беда разливанная.

В открытый иллюминатор неожиданно плеснулась вода — в бок шхуне ударила тугая, будто сбитая из металла волна, рассыпалась в брызги, атаман брезгливо стряхнул с лица морось, пробормотал: — Вот за это я и не люблю море. — Рывком захлопнул иллюминатор, засунул в рожки уплотнителя барашки, тщательно завернул их. — А что там бригада наша, в горах которая... Есть от нее прок или нет? Что-то я давно ничего не слышал о ней.

Таскин поднял указательный палец, словно опытный оратор, который просит внимания, на губах у него заиграла блеклая улыбка. Проговорив по-приказчичьи «сей момеит», он запустил руку в карман пиджака, извлек из него тощенькую записную книжку в обложке из козлиной кожи.

— Сей момент! — повторил он громко, перелистнул несколько страничек. — Сей... Та-ак, запись сделана пятого мая тысяча девятьсот двадцать первого года... А четвертого мая, Григорий Михайлович, я вам докладывал по золоту, четвертого мая, у меня записано...

— Не помню, — проговорил атаман с усмешкой, — давно это было.

— Пятого мая я принял новый груз, оприходовано драгоценного металла... два пуда десять фунтов ровно. — Таскин показал запись атаману и захлопнул записную книжицу.

— Два пуда — это немало...

— Не знаю, мало это или немало, но баржу на это золото можно купить.

— Ты не о баржах думай, а о броневиках и бронепоездах.

— Пяток броневиков можем приобрести у наших японских друзей, они нам продадут их по дешевке. Но золото это в несколько раз вырастет в цене, если из него сделать украшения и понатыкать драгоценных камней. Алмазов в наших приморских горах, конечно, нет, но сапфировые и рубиновые друзы встречаются. А это означает — если поискать получше, то и рубины, и сапфиры можно найти.

— Отсюда вывод: как только возьмем власть во Владивостоке, надо будет организовать кучку геологов, собрать ее в кулак, обеспечить инструментом и отправить в горы на разведку камней.

— Я вам говорил четвертого мая, что в горах у деда сидит очень толковый геолог, прапорщик, только за ним глаз да глаз нужен.

— Забыл... — Семенов сморщился. — Напомни!

— Биография у него такая... — Таскин по-крабьи пошевелил в воздухе пальцами, — кривая.

— Передай это дело контрразведке, у себя не держи.

— Контрразведка проверяла его дважды, ничего худого, кроме мелочей, не нашла, но перед самым отъездом у меня побывал полковник оттуда и кое-что сообщил... Не знаю, верить этому или нет?

— Контрразведчики часто преувеличивают, из таракана делают бегемота.

— Но все-таки там люди хорошо знают, где летают мухи и на какие кучи дерьма садятся. В общем, я должен в этом разобраться. А геолог он золотой. От Бога.

— Как его фамилия? — Атаман нетерпеливо пощелкал пальцами.

— Вырлан.

— Жизнь этого Вырлана будет зависеть от наших успехов... или неуспехов. Как ляжет карта. В случае, если мы прогорим, его придется уничтожить.

— И не только его, — поспешил добавить Таскин, — всю артель. Иначе представляете, сколько людей на белом свете будет знать об этом месторождении? Даже в Америке с Японией — и там будут знать.

— Меня это особо не страшит, но если считаешь, что этих людей надо уничтожить, значит, надо уничтожить. Деда только жалко. Да потом, то ли дочка у него подрастает, то ли внучка, не понял я... Ее тоже жалко.

— Жалко бывает у пчелки, Григорий Михайлович. — По лицу Таскина пробежала желтая жесткая тень, подбородок выпятился, как у кулачного бойца.

У атамана от этой фразы раздулись, стали широкими, как у негра, ноздри. Он не любил таких выпадов, но, поразмышляв немного, махнул рукой:

— Ладно, раз считаешь, что надо уничтожить, значит, надо уничтожить. Остается уповать на то, что мы победим.

— Если победим, — подхватил Таскин, — и геолог будет цел, и дедка с внучкой.

— Да, геолог нам тогда понадобится. Дадим ему людей в разведывательную партию, пусть ковыряет недра и отрабатывает кривулины в своей биографии. Орден какой-нибудь придумаем, наградим. — Атаман посветлел лицом и, не выдержав, подмигнул Таскнну.

— Придумаем, наградим, — поддержал шефа Таскин. — Тем более я знаю геолога лично — сам его туда направлял.

— А я знаю лично деда, — произнес Семенов голосом, зазвучавшим неожиданно металлически. Слишком часто меняется настроение у атамана. Нервничает, переживает. Впрочем, состояние атамана было хорошо понятно Таскину.

— У меня тоже есть сердце, Григорий Михайлович, — произнес Таскин, стараясь, чтобы голос его звучал как можно мягче. — Я ведь также видел и девку и деда.

— Ладно, хватит распускать сопли, — обрезал его Семенов. — Раз решили в случае провала пускать в расход, значит — в расход. Тем более нас с тобою самих запросто могут поставить под винтовочные стволы. — Металл в голосе Семенова пропал, послышались дряблые нотки — было видно, что сам он такую возможность все-таки исключает, просто не верит в нее.

Таскин же, стараясь, чтобы лицо его было бесстрастным, подумал: «А что?! Это очень даже может быть».