О Лермонтове: Работы разных лет - Вадим Вацуро

«Легенда о Висковатове» тем не менее продолжала жить, и ей, без сомнения, способствовали документы, подобные процитированному выше письму, налагавшие отпечаток на текстологические споры. Она дожила до наших дней31. Между тем текстологическую работу Висковатова нельзя оценивать исходя из современных критериев; она отразила в себе и достижения и слабости филологической науки 1880-х годов. О слабостях говорили много; достижением же был тот пафос собирательства, который позволил издателям и биографам сосредоточить в своих руках множество утраченных затем источников. К этой стороне дела мы до сих пор еще недостаточно внимательны. В нашем случае это небрежение привело к тому, что текст целой поэмы Лермонтова существует в научном обиходе в ранней своей редакции; поздняя же редакция, опубликованная Висковатовым еще в 1882 году, практически не переиздана и является предметом не изучения, а глобального, но мало обоснованного скептицизма, в то время как есть все основания печатать ее в основном корпусе как дефинитивный текст.

Таков этот исторический эпизод – пример «нецелесообразного решения», вызванного отказом от использования «недостоверных» источников.

Примечания

1 Лотман Ю.М. К проблеме работы с недостоверными источниками // Временник Пушкинской комиссии, 1975– Л., 1979-С. 93-

2 Лермонтов М.Ю.: Две его поэмы – «Литвинка» и «Каллы», 1829–1832 / Сообщил П.А. Ефремов, 1882 // Русская старина. 1882. № 12. С. 685–696.

3 Ныне – ГПБ [РНБ]. Собр. рукописей М.Ю. Лермонтова. № 64.

4 «Каллы», как и «Литвинка», значится в перечне Хохрякова как «копия» «не с автографов». См.: Андроников И. Лермонтов: Исследования и находки / 4-е изд. М., 1977. С. 569–570.

5 Там же. С. 576.

6 Русская мысль. 1882. № 12. С. 16–18.

7 Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. / Под ред. П.А. Висковатого. М., 1889. Т. 3. С. 137.

8 Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч. М.; Л.: ГИЗ, 1926. С. 664, 651, 645, 657.

9 Сб. ОРЯС. 1892. Т. 53. С. V–XXII.

10 См. указание на это обстоятельство в новейшей биографии Висковатова: «К чести Висковатова следует сказать, что многие из ошибок своих ранних публикаций он исправил как в тексте Собрания сочинений Лермонтова, так и в полном, окончательном тексте биографии» ( Фридлендер Г. П.А. Висковатов и его книга о Лермонтове // Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов: Жизнь и творчество. М., 1987. С. 13).

11 Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч. М.; Л.: ГИЗ, 1926. С. 668.

12 Лермонтов М.Ю. Сочинения: В б т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954-1957– Т. 3. С. 80, 318–319.

13 Там же. Т. 1. С. 324.

14 Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч. М.; Л.: ГИЗ, 1926. С. 669.

15 См.: Голованова Т.П. Автографы Лермонтова в альбомах А.М. Верещагиной // М.Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. Л., 1979– С. 7–23; КовалевскаяЕ.А. Акварели и рисунки Лермонтова из альбомов А.М. Верещагиной // Там же. С. 24–79; Глассе А. Лермонтов и Е.А. Сушкова // Там же. С. 80–121.

16 Ср. беглое указание в биографии Лермонтова: «В семье Верещагиной сохранилось и посвящение к„Демону“ в окончательной редакции (см. соч. т. III, стр. 4, 113 и особенно 124) и многое, о чем я говорю в биографии или в примечаниях к произведениям Лермонтова» (Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов: Жизнь и творчество. М., 1891. С. 290).

17 Эйхенбаум Б.М. О текстах Лермонтова // ЛН. Т. 19–21. С. 485–501.

18 Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 5 т. М.; Л., 1935. Т. 3. С. 577.

19 Лермонтов М.Ю. Соч.: В б т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954-1957– Т. 3. С. 319–320.

20 Там же. С. 325.

21 Там же.

22 Лермонтов М.Ю. Соч.: В б т. / Под ред. П.А. Висковатого. М., 1889. Т. 2. С. 48.

23 Лермонтов М.Ю. Полн. собр. стих.: В 2 т. Л., 1989. Т. 2. С. 631.

24 Мелкие разночтения объясняются, вероятно, частью неточностями копирования или набора; в двух случаях (ст. 61 и 154) можно предполагать редакторскую конъектуру по смыслу. Стих 61 копии читается: «Так на молитву сжаты руки!», в печатном тексте – «Как на молитву…»; стих 154 – «укор Судьбы читался в нем…», в печати: «Судьбе…»; заключительные стихи: «Но знал один он, почему / Каллы ужасное прозванье / В горах осталося ему» – в печати переданы: «И знал один он, почему / Каллы ужасное прозванье / В горах присвоили ему».

25 Лермонтов М.Ю. Соч.: В б т. / Под ред. П.А. Висковатого. М., 1889. Т. 2. С. 137.

26 См. анализ их в указанной статье Т.П. Головановой «Автографы Лермонтова в альбомах А.М. Верещагиной».

27 Лотман Ю.М., Лотман М.Ю. Вокруг десятой главы «Евгения Онегина» // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1986. Т. 12. С. 124–151.

28 Лермонтов М.Ю. Соч.: В б т. / Под ред. П.А. Висковатого. М., 1889. Т. 2. С. 230.

29 Цит. по: Фридлендер Г. Указ. соч. С. 13.

30 Там же. С. 237. Ср.: Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В б т. Т. 4. С. 406–407.

31 Традиционное представление о текстологической работе Висковатова сказалось и в очерке автора этих строк, посвященном истории изданий Лермонтова (см.: Мануйлов В. А., Гиллельсон М.И., Вацуро В.Э. М.Ю. Лермонтов: Семинарий. Л., 1960. С. 177–179); и даже в наиболее объективной и осторожной по выводам статье Г.М. Фридлендера «П.А. Висковатов и его книга о Лермонтове», где утверждается, что в «Тамбовской казначейше» Висковатов «сохранил <…> собственные свои дополнения и поправки» ( Фридлендер Г. Указ. соч. С. 13).

Чужое «я» в лермонтовском творчестве

Проблема, обозначенная в заглавии настоящей статьи, конечно, может быть в ней лишь конспективно намечена, ибо она очень обширна и касается самых фундаментальных оснований лермонтовского творчества. Если угодно, это попытка объяснить некоторый мировоззренческий парадокс, который она представляет взору наблюдателя. В самом деле, поэт-байронист, не утративший полностью связи с байронической традицией вплоть до конца своей недолгой жизни, в зрелые годы предстает нам как рефлективный поэт – путь для русской литературы не вполне обычный и даже не вполне естественный.

Это явление уже было замечено в лермонтоведческой литературе, в частности, Л.Я. Гинзбург, которая, как мы увидим далее, попыталась – и не без успеха – объяснить его; однако качество лермонтовской рефлексии представляется нам несколько иным, чем у других русских байронистов, и, соответственно, иначе рисуется его генезис. Раннее творчество Лермонтова, более всего лирическое, развивается под знаком байронической поэмы. Лирический субъект его ориентирован на байронического героя, то есть живет в той сфере запретов и экспектаций, которая предопределена характером этого последнего.

Мы привыкли связывать понятие нормативности с классицистской и просветительской литературой, проникнутой дидактическим началом, – но русская романтическая традиция, по крайней мере в 1820-е годы, ничуть не менее нормативна. Это очень ясно видно на примере прозы этого времени, теснейшим образом связанной с просветительской традицией, – но и лирическая поэзия несет на себе печать того же нормативизма. Для нее существует определенного рода аксиологическая шкала, за пределы которой не может выйти лирический субъект. В «элегической школе» (доромантической по своему происхождению, но сильно повлиявшей на формирование русской романтической лирики) эта шкала предопределяла все литературное поведение элегического героя.

Так, немыслимо было бы представить себе пушкинского Ленского, изменившего Ольге, – и не потому, что это невозможно в логике жизненных отношений, а потому, что самый характер Ленского соотнесен с моделью элегического героя шиллеровского типа, для которого действителен этот эстетический запрет (в отличие, например, от элегического героя Парни). Когда Пушкин намечал потенциальную судьбу Ленского, живущего в деревне, женатого и рогатого, в стеганом халате, – это была очень острая пародия с эстетическим содержанием: представим себе хотя бы героя «Падения листьев» Ш. Мильвуа в виде стареющего патриархального помещика – он сразу же перестает быть элегическим субъектом. Аксиологическая шкала, существующая для героя «байронической поэзии» в ее русском варианте, отлична по содержанию, но не менее жестка: так, нельзя представить себе лермонтовского Демона, осуществившего свои мечтания и соединившегося с Тамарой «в надзвездных краях». Обязательными элементами байронической аксиологии является, например, состояние конфликта личности и общества, – где общество предстает как враждебная сила, а личность правомочна его судить; страдание как мерило ценности личности (очень важная тема для Лермонтова, сохранившаяся у него вплоть до «Героя нашего времени»), любовь, которая аксиологически выше жизни и т. д. Отсюда возникает некая типовая, идеальная модель биографии и поведения субъекта, которая просвечивает почти во всей лирике Лермонтова 1830–1831 годов. Легко заметить, например, что любовное чувство в ней драматизировано и литературно воплощено в целом ряде условных мотивов (трагической гибели, ожидания казни, изгнанничества и т. п.); новейшие исследования показывают, что биография лирического «я» соотнесена у раннего Лермонтова с биографией Байрона, как она предстает в хорошо известных ему «Letters and Journals of Lord Byron», изданных Т. Муром1. Кстати, именно поэтому столь размытыми и легко проницаемыми оказываются границы условных лирических циклов 1830–1831 годов: далеко не всегда удается установить, кто в этих стихах является реальным адресатом (Е.А. Сушкова, Н.Ф. Иванова или кто-то другой): эмоциональный рисунок в них близок, черты лирической героини трудноразличимы; действует единый лирический субъект.