Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

Немного расцветило эту холодную зиму прибытие в порт торгового судна с Занзибара, матросы с которого истоптали все улицы Гамбурга в поисках Биби Салме, пока в один из морозных дней не разыскали ее дом. На этот вечер обычный ганзейский дом на улице Шене Анзихт чудом преобразился в дом занзибарский, где сидели на полу, скрестив ноги, ели, пили и смеялись от души, а разговоры велись на суахили.

В то время как судно «Ильмеджиди» стояло в порту и разгружалось, а потом загружалось новыми товарами, Эмили ежедневно навещали гости с ее прежней родины, эти визиты согревали ей сердце и питали душу.

— Биби Салме, как ты можешь жить в такой холодной и неприветливой стране?

— Биби, возвращайся на Занзибар; все люди там спрашивают о тебе.

Слова эти одновременно были для нее и бальзамом, и пыткой.

— Си саса, си саса. Пока нет, пока нет, — таков был ее ответ.

— Но когда же, Биби, когда?

— Когда мои дети немного подрастут, — уклонялась она от прямого ответа.

И бросала взгляд на Тони, на Саида и на Розу, совершенно очарованных безмерной сердечностью и добродушием, которыми наполнили дом матросы из далекой страны; а у самой Эмили эти матросы породили большие сомнения — стоит ли исполнять ее самое сокровенное желание и возвращаться на Занзибар? Имела ли она право воспитывать детей на своей родине? Разве не было желанием Генриха растить их в Германии в христианской вере?

Она этого не знала; мысль о том, что Генрих может так рано оставить их, никому никогда не приходила в голову. И они еще даже не говорили о будущем своих детей — те были слишком малы. Если бы на Занзибар их привез Генрих, то, естественно, они бы росли там как немецкие, а не арабские дети; если же с ними будет только Эмили, то арабско-мусульманское наследие матери наверняка возобладает. Ведь Эмили была только на малую долю христианкой. И еще меньше чувствовала себя немкой.

Согласился бы ты с таким решением, Генрих? Увезти детей отсюда? Мне так хотелось бы знать твое мнение… Так много надо мне у тебя спросить и так о многом рассказать тебе… Нам так тебя не хватает, Генрих. И детям, и мне.

И письма с далекого острова тоже были получены: от Холе, забывшей старую вражду, от Метле, которая заклинала Салиму вернуться на Занзибар, где и должно ей быть. Но даже если бы Баргаш и позволил ей жить в султанате — Эмили не смогла бы оплатить переезд из Гамбурга.

— Где же мне взять такие деньги? — бормотала она, читая эти строки, которые, как ей казалось, таили в себе угрозу.

В первый раз в жизни Эмили испытывала нужду, даже голод. Она опустошила даже копилки детей, чтобы накормить их чем-то более питательным, чем мясной суп, — а сама обходилась черным хлебом и молоком.

Ей требовались деньги, но ничто и никто не готовил Эмили к тому, что ей придется искать работу. Ее рукоделие годилось разве что только для дома, а кроме него, она вообще ничего не умела, чем можно было бы заработать хоть самую малость. Объявление, что она дает профессиональные уроки арабского языка , пробило в ее месячном бюджете огромную брешь, а на него так и не откликнулся ни один желающий.

Весной была продана вся ненужная мебель, прислуга — за исключением верной Фредерики — уволена, и Эмили с детьми переехала. В Альтону, маленький городок, красивый и уютный, там было много зелени, неподалеку от Эльбы, которую Эмили так любила. Слезы Тони и Саида, пролитые при расставании с обеими собаками, для которых не нашлось места в арендованной квартире на Блюхерштрассе, и с козой — для нее не было сада, — быстро высохли. С детской способностью приспосабливаться к обстоятельствам, они так быстро освоились в новом жилище, как будто здесь родились.

С Эмили дело обстояло иначе, хотя Альтона ей нравилась, да и в лице новой помощницы Хельги она нашла усердную служанку, умеющую приготовить сытный и вкусный обед из скудных и недорогих продуктов и содержащую квартиру в безупречной чистоте. Эмили стала страдать от мигрени, от частого сердцебиения и тошноты, доходящей до рвоты. Иногда ее охватывал такой страх за малышей, что она вскакивала среди ночи и укладывала их к себе в постель, запирала дверь изнутри на задвижку и обнимала Тони, Саида и Розу ночь напролет — чтобы с ними ничего не случилось и они не задохнулись бы во сне.

— Это нервы, моя дорогая фрау Рюте, — объяснил доктор Гернхардт, внимательно осмотрев ее. — И ваши глаза стали видеть хуже. — Увидев выражение лица Эмили, он засмеялся. — Да-да, такое случается в вашем возрасте. Вашим глазам нужна помощь. И, скорей всего, исчезнет головная боль. А вообще я рекомендую вам больше двигаться и еще раз двигаться. Чаще бывайте на свежем воздухе. Может быть, вы найдете себе какое-нибудь отвлекающее занятие, чтобы не сидеть дома и не думать об одном и том же.

Чтобы заказать пенсне, Эмили все же пришлось отнести ювелиру золотую пряжку, украшенную драгоценными камнями. Она получила за нее значительно меньшую сумму, чем та, на какую рассчитывала: оценили только золото, а не искусную работу, — в Гамбурге трудно было найти покупателя на украшения в восточном стиле. Но того, что осталось после покупки пенсне, хватило на уроки письменного немецкого языка, которые она брала у учителя на пенсии, жившего неподалеку от театра Талии. Она ходила к нему пешком два раза в неделю. Как в детстве ее тайно обучал арабскому письму Аднан в забытой библиотеке Бейт-Иль-Тани, так и сейчас ее обучали письму немецкому.

Как Эмили ни считала и ни экономила, денег не хватало ни на что. Холе и Метле сообщали в письмах о грустных событиях: о том, что за это время умерли несколько их сводных братьев и сестер. Среди них были Джамшид и Хамдан, которые в свое время были очень близки Эмили — с ними она провела несколько счастливых лет в детстве, а потом еще были такие чудесные дни в Бубубу. Эмили несколько дней грустила, с тихой радостью вспоминая веселых, всегда готовых к проказам братьев, остроумных и веселых. И только когда Холе в следующем письме между прочим упомянула, что она унаследовала от их незамужней и бездетной сестры хорошенький домик и землю в придачу, Эмили поняла, что в ее беспросветное существование ворвался первый луч надежды.

Холе и Метле регулярно снабжали ее домашними сплетнями и новостями, и Эмили сначала задумалась, а потом составила список почивших в бозе сестер и братьев, от которых она могла ожидать наследство; она оценила — по воспоминаниям — примерную стоимость домов, плантаций, драгоценных украшений плюс наличные — короче, все, что причиталось ей по занзибарским законам как наследнице. В итоге получилась кругленькая сумма, от которой у нее перехватило дыхание: счет шел на тысячи.