«Жажду бури…». Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Система Урбанчича состояла в комбинации гимнастики слуха с внушением; произведением различных звуков различной силы он как бы обучал слуху человека, не умеющего слышать. У меня эта система не вызывала доверия; я слишком был убежден в наличности объективных причин моей глухоты и не менее того был убежден, что внушению не поддаюсь и лечение внушением ко мне не применимо767.
Браун лечил особым массажем, производившимся им посредством специальных изобретенных им инструментов во внешнем и внутреннем ухе. Массаж производил он в течение получаса и более подряд; рука его, двигавшая инструмент, вибрировала с сильнейшим напряжением и изумительной верностью; утомлялся он от этой работы, видимо, очень сильно, но выдерживал ее и после самого короткого отдыха принимал следующего пациента и производил такую же манипуляцию. Операцию эту со мной он производил 6 или 7 дней подряд, с другими пациентами — иногда две и более недели. Я слышал о нем несколько очень хороших отзывов, между прочим — от моей матери, которая была у него и которой он, по ее мнению, очень помог. Но слышал и не сочувственные отзывы. Так, к нему из Киева ездил глухой старик Бердяев (отец Н. А. Бердяева) и вернулся совершенно разочарованный в Брауне.
Тем не менее я решил испытать Брауна и поехал к нему в Триест. Прежде всего он определил мою болезнь как склероз среднего уха, обещал не излечение, но по крайней мере улучшение и дал прочесть свою брошюру, в которой объяснял свой метод. Из брошюры я узнал, что прежде Браун практиковал несколько иной вид массажа, но скоро убедился, что он скорее вреден, чем полезен, и перешел к новому, который производит исключительно хорошие результаты. Так-таки и было сказано в брошюре: скорее вреден, чем полезен. Фраза эта произвела на меня сильное впечатление. Но не ехать же назад! Назвался груздем, полезай в кузов. Александру Македонскому тоже было сообщено, что подносимое ему лекарство скорее вредно, чем полезно (правда, не самим врачом): он выпил его — и выздоровел. В наш скептический век выздоравливают не так легко, от одного приема лекарства, и я начал посещать Брауна. К тому же в его приемной я перезнакомился с добрым десятком пациентов из разных стран, особенно из славянских: Сербии, Болгарии, Черногории, а также из Германии и Австрии и наслышался массу самых восторженных отзывов о Брауне, притом не только как о враче, но и как о человеке; мне рассказывали, что стоит только заикнуться ему о своем тяжелом материальном положении, и он отказывался от гонорара. Последнее было несомненной правдой. Провозившись со мной целую неделю, он назначил мне очень скромный гонорар и сейчас же прибавил:
— Если вам трудно, то я от гонорара отказываюсь.
Я этим, конечно, не воспользовался. Его медицинская искренность и честность для меня не подлежит ни малейшему сомнению. Очень симпатичное впечатление производил он на меня и как человек. Будучи по натуре, очевидно, человеком очень общительным, он во время манипуляций с ухом пациента разговаривает с ним, — разговаривает по различнейшим вопросам: и о своих пациентах (между прочим, незадолго до меня у него был Богданович, уфимский губернатор, впоследствии убитый эсерами), и о политике, и о литературе, — и оказывается очень интересным собеседником. Тем не менее окончательный итог моего отношения к нему как к врачу — отрицательный.
В первый раз после получасового массажа мой слух улучшился изумительно. Я вышел от него на берег моря и прошел несколько километров. Голова у меня сильно кружилась, по временам я боялся, что упаду, но зато мне открылся целый новый мир звуков, давно мной забытых: я слышал и различал различные тона прибоя валов и понимал слова Пушкина:
…шум морской,
Прибрежный ропот Нереиды,
Глубокий, вечный шум валов, —
Хвалебный гимн Творцу миров768.
Слышал я и различал различнейшие голоса птиц и насекомых. И радовался…
Но на следующее утро от этого улучшения не осталось и следа. Вторичный массаж хотя и произвел свое влияние, но меньшее. Через неделю Браун заявил мне, что более производить массаж теперь он считает не нужным. Затем, произведя измерения, доказал, что улучшение слуха значительно, хотя и не таково, как после первого опыта, но зато, говорил он, более прочно и год выдержит, а на следующий год он предлагает мне приехать к нему вновь. Доказывать улучшение слуха измерениями, впрочем, не было надобности: я его чувствовал и в нем не сомневался. Вопрос был только в прочности. Увы, через 3–4 месяца никаких следов лечения не осталось, а еще через 3–4 месяца мой слух стал значительно хуже, причем этот период представлял в моей болезни, уже давно, но медленно прогрессировавшей, скачок, каких я ни раньше, ни позже не испытывал. Поэтому, решив, что Браун уже написал вторую брошюру, в которой объяснял, что и второй его метод оказался скорее вреден, чем полезен, я более к нему не ездил.
Насколько я прав в своем выводе, судить, конечно, не мне; я изложил известные мне факты и сам знаю, конечно, что мои факты — двух порядков, друг другу противоречащих. На следующий год у Брауна была вторично, несмотря на мой опыт, моя мать и по-прежнему вернулась в убеждении, что ей он помог, но я и многие другие результата этой помощи не замечали: глухота моей матери заметно прогрессировала. Не раз я говорил о Брауне с различными врачами, специалистами по ушным болезням: по большей части их отзывы были более или менее скептическими. А через 20 лет, в 1922 г., я говорил на ту же тему в Берлине с одним русским врачом, и тот заявил мне, что он никогда фамилии Брауна не слыхал. А между тем это был тоже специалист по ушным болезням! По-видимому, система Брауна была наукой совершенно отвергнута и даже забыта. А за 20 лет перед тем он был, в своей области во всяком случае, крупной знаменитостью.
Моей матери Браун рассказал очень интересный факт, касающийся меня и остающийся для меня до сих пор загадкой. Через несколько дней после моего отъезда его вызвали — не знаю, в полицию или к судебному следователю, — и спросили, действительно ли лечился у него Потемкин и действительно ли он Потемкин. Браун ответил, конечно, так, как только и можно было ответить: что документов у своих пациентов он не спрашивает, а что
