О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного - Илья Юрьевич Виницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что вижу я?
Здесь общество собралось адское.
Огнём и серой пахнет здесь.
И шеи у вас какие-то пороховые,
и уши, и руки, ноги, и носы
и глаза. Вы все как в столбняке.
Уже зима который час стоит,
не вышло ль здесь убийства.
<…> Воззрясь на картину,
Грудецкий держал
в руке как картину
кровавый кинжал.
Ложилась на землю
и капала кровь,
вращалась земля
и планеты кружились.
Лежал на полу
Степанов-Песков
подобно орлу
без сапог и носков.
Все это позволяет говорить о том, что союз двенадцати участников, охваченных ужасом, вызванным исчезновением их тринадцатого друга, из рассказа Введенского, записанного со слов Липавской, представляет собой описание конкретного тайного дружеского сообщества ленинградских поэтов и философов, восходящего к «ученической компании школы им. Лентовской», продолжающего традицию модернистских артистических «инфернальных» союзов и травестирующего лондонский Клуб Тринадцати, осмеянный в мистическом детективе Честертона33.
Но кто был в этом круге Тринадцатым? Покойный Георг (умер в 1927 году), являвшийся, по словам Д. С. Лихачева, после смерти его ученикам «в воспоминаниях»? «Диктатор» Друскин? Липавский (автор «Исследования ужаса», датируемого началом 30-х годов)? Кто-то другой? Не знаем. Боимся просчитаться в выводе.
* * *
В заключение вернемся к пятничному (последний день земной жизни Христа) сюжету и отметим, что приводимые исследователем соседние с записью о несчастном корабле «фантастические рассуждения» Хармса о «плохом» числе 37 едва ли свидетельствует о собственных нумерологических экспериментах поэта. Скорее всего, истоки этого рассуждения имеют тот же теософский и оккультный (в данном случае апокалиптический) характер, что и другие записи о тайных законах бытия, дурных приметах, простодушных верованиях и путях достижения сверхсознания. Так, они очень близки к размышлениям мистика Алистера Кроули о числе 37, помноженном на 111 и ведущем к «числу зверя». Судьбоносное число 37 упоминается и в известной Хармсу старой книге Карла Эккартсгаузена «Наука о числах», популярной в теософских кругах начала XX века. То есть мы имеем здесь дело не просто с суевериями и индивидуальными нумерологическими выкладками Хармса, а с «фронтальным» усвоением (и испытанием) модернистской оккультно-мистической традиции, в центре которой находятся проблемы случая и рока (фатальные даты, дурное, ужасное время, судьба избранников), а также с характерной для поэта и его единомышленников игровой полемикой с позитивистским скептицизмом, воплощением которого был джентльменский Клуб Тринадцати эксцентричных борцов с предрассудками и приметами, согласными с чувствами «единственной души» литературно-мистической секты поздних обэриутов.
Лев Толстой и конец света, или Как встречать последние времена
Надо надеяться, что придет время, когда все дневники Толстого, все это великое духовное богатство, как одно стройное прекрасное целое, увидят свет и откровения их станут доступны человечеству.
В. Н. Срезневский. Отчет о командировках в Румянцевский музей для приведения в порядок и описи рукописей Л. Н. Толстого, пожертвованных музею гр. С. А. Толстой (1921)
И разве же не актуально звучат эти строки в наши апокалиптические времена?
Осия Сорока. Предисловие к пьесам Вильяма Шекспира (1990)
Сейчас многие стали говорить о конце света, так что я тоже о нем поговорю. Но в своем, филологическом (здесь эдиционно-текстологическом), ключе, если не возражаете.
Тетрадь Г
Готовясь к занятию о дневниках Льва Толстого для курса о «Войне и мире», я наткнулся в первом «дневниковом» томе знаменитого Юбилейного издания (М., 1937; редактор А. С. Петровский) на французское стихотворение о конце света, записанное будущим писателем в Ясной Поляне весной 1851 года (так называемая «Тетрадь Г.»). В тетради это стихотворение окружено французскими выписками из сочинений известного поэта и политического деятеля Альфонса де Ламартина и знаменитого сентиментального романа Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (почему-то в примечаниях местом действия последнего названа Америка, а не африканский остров Маврикий – Ile de France), связанными с рассуждениями Толстого о литературе для народа, о границах между прозой и стихами, социализме и морали, насилии над природой, древнеримской истории и ниспровержении дворянской аристократии, Робеспьере и смертной казни, ненужности наук, любви и смерти, самопожертвовании как «самой обидной форме эгоизма», радости материнства, несчастье и счастье людей добродетельных и тщеславных, уединении, боязни показаться смешным, неэффективном дидактизме и т. д. По сути дела, перед нами своеобразный синопсис толстовских размышлений на протяжении будущих десятилетий1.
В целом французские выписки-цитаты в ранних дневниках писателя выполняли роль эмоциональных ключей-девизов, выражавших и стимулировавших чувства, мысли и поступки молодого человека (похожую функцию такие «проективные» цитаты играли в дневниках ранних русских романтиков Андрея Тургенева и Василия Жуковского2). Так, первый дошедший до нас дневник 1847 года открывался французской цитатой из франклиновского моралистического «Альманаха бедного Ричарда» («Poor Richard’s Almanack»)3 и вводил одну из важнейших для Толстого в будущем тему тайной каузальности – поиск «причин поступков во взаимодействии внешних обстоятельств и внутреннего состояния»4. В дневнике 1851 года он цитирует высказывания римского философа Сенеки, английского романиста Стерна (по-французски), а также многословное рассуждение столь раздражавшей его впоследствии французской писательницы Жорж Санд (без указания ее имени) о невыразимости на письме живых и подвижных мыслей и чувств. Такие цитатные конспекты свидетельствуют не только о круге чтения молодого человека (в своей совокупности они представляют собой прообраз его будущих собраний афоризмов и сентенций), но и о жанровых и стилистических источниках его творчества.
Французское стихотворение, о котором пойдет речь, выделяется в «Тетради Г» своей шутливо-сатирической тональностью:
Quand la fin finale adviendra
Tout à rebours clopinera,
Lors celui-là deviendra riche
Qui plus sera sot, larron, chiche.
Tant moins aura-t-on l’honneur,
Tant plus sera-t-on grand seigneur.
Suffira d’avoir jeune hure,
Petite âme et large serrure.
Laides guenons, singes bottés
Comme patrons seront festés.
Ânes seront assis en chaire
Et les docteurs debout derrière.
В примечании к этому тексту приводится стихотворный перевод, выполненный участвовавшим в работе над томом старшим сыном писателя Сергеем Львовичем Толстым (1863–1947):
Когда наконец век последний придет,
Он все кверху дном повернет.
Кто алчен и скуп, неумен, плутоват,
Тот будет почтен и
