Орлиная степь - Михаил Бубеннов

— Возьми. Это тебе…

И пошел, боясь-оглянуться назад.

Через день Леонид Багрянов возвратился в Заячий колок на тракторе «С-80», который вытащили наконец из Черной проточины. Едва открыв дверцу кабины, он озабоченно крикнул встречавшему его Корнею Черных:

— Ну, как у вас тут, Степаныч? Сеете?

— Сеем вовсю! — отвечал Черных, подходя к трактору. — Дело идет хорошо.

Леонид соскочил на землю.

— Давай я буду сеять, — заговорил он, подавая руку Черных. — Сам знаешь, этот трактор выгоден на севе. От зари и до зари — и дам стога.

После обеда могучий трактор Багрянова с пятью сеялками стоял уже у массива поднятой целины. Три сеяльщика, лебяженские колхозники, быстро и ловко заправляли сеялки, ссыпая в их ящики, кули с отборным зерном. Когда заправка уже заканчивалась, Леонид вытащил из кабины трактора небольшой, но увесистый мешочек и, проходя вдоль сеялок, стал отсыпать из него в каждый ящик по небольшой горстке отцовских семян, а затем перемешивать их с алтайской пшеницей.

Увидев молодого москвича за таким странным делом, лебяженцы, собравшись у крайней сеялки, с удивлением заговорили между собой:

— Колдует он, что ли?

— Подсыпает что-то…

Дождавшись Багрянова, один из лебяженцев, крупный дядя с выгоревшими на солнце усами, в приплюснутом старинном картузе, сгорая от любопытства, спросил:

— Ты чего же это, мил человек, подсыпаешь? Можно узнать? Нас тут интерес берет…

— Своих семян подмешиваю, — ответил Леонид.

— Особого сорта, что ли?

— Особого… На людской крови выращены.

И Багрянов начал сев.

Для людей, где-то ведающих степью, это была очередная «весеннеполевая работа», которую нужно закончить в «сжатые сроки»; для молодых новоселов, поселившихся в степи, это было их но-еым делом, которому суждено надолго остаться в памяти; для Леонида Багрянова это было чем-то вроде священнодействия, таинством, которому он отдался весь, всем своим существом, как отдаются глубоко верующие люди молитве. От темна и до темна он своим трактором-богатырем таскал по мягкой пахоте, уже пообсохшей и начинающей пылить, пять сеялок, сразу засевающих полосу в восемнадцать метров шириной.

С каждым днем становилось жарче. Заячий колок полностью оделся, целина ярко зазеленела, зацветали тарначи и разнотравье. Но Багрянов не замечал зеленой весны. День-деньской он видел только пахоту, от которой над трактором и сеялками поднималась пелена пыли, он видел рычаги в своих руках да ощущал нещадно палящее солнце. Он засевал за световой день каждый раз не менее ста гектаров, выполняя полторы нормы. Обедал всухомятку, на ходу. Когда совсем темнело, останавливал трактор, при свете фонарей осматривал и заправлял его, не отходя от пахоты, выливал на гудящую голову несколько ведер воды, нехотя опоражнивал миску мясной похлебки и, прикрывшись курткой, быстро засыпал на мешках с пшеницей. Задолго до рассвета он опять уже был на ногах. «Железный парень!» — восхищались им лебяженцы.

Леонид не был теперь бригадиром, но был главным человеком в бригаде, потому что делал ее главное дело. Поэтому на нем сосредоточивалось внимание всех, кто имел отношение к севу у Заячьего колка. Молодые новоселы торопились дисковать и бороновать землю — для Багрянова, лебяженцы день и ночь возили семена — для Багрянова; если где-либо заходила р, ечь о работе бригады, то в первую очередь говорилось о Багрянове; всякий, кто приезжал теперь в Заячий колок, направлялся прежде всего к Багрянову. А приезжало сюда, кстати, немало разных людей. Один за другим являлись уполномоченные — из Зале-сихи, из района, из Барнаула… Все чаще и чаще наведывались молодые новоселы из работавших поблизости бригад. Леонид чувствовал, что Заячий колок становится своеобразным степным центром, куда почему-то тянутся молодые сердца.

Однажды утречком, на четвертый день сева, возвращаясь с дальнего края пахоты к северной опушке Заячьего колка, Леонид увидел: у кулей с зерном остановились две «победы» и знакомый «газик» главного агронома Зимы. «Вот тебе на, целые комиссии поехали!» — с недовольством подумал Леонид, размышляя, что бы это могло значить. Остановив наконец сеялки для заправки, он выскочил из кабины и предстал перед Зимой.

Главный агроном, обращаясь к прибывшим с ним людям, сказал:

— Вот вам и сам Багрянов… — А Багрянову представил своих спутников: — Это товарищи — из Барнаула, из краевого комитета партии и земельного управления.

Когда знакомство состоялось, один из приехавших, высокий седовласый человек в свободной, не то охотничьей, не то спортивной куртке и в запыленных сапогах из яловой кожи, спросил Багря-нова, всматриваясь в его лицо:

— Вы писали в Центральный Комитет? Леонид мгновенно догадался, что группа приехавших в самом деле была комиссией.

— Да, писал, — ответил он после секундного замешательства, смело встречаясь со взглядом седовласого человека из краевого комитета партии.

— Вы и сейчас держитесь своих мыслей, высказанных в письме?

— Да.

— И сейчас считаете, что правы?

— Да.

Все приехавшие почему-то заулыбались, а седовласый, оборачиваясь к ним, сказал с некоторым удивлением:

— Глядите, как держится!

— Как же я могу отступать? — от волнения потирая грязные руки, сказал Багрянов. — Не затем писал!

— Отступать не надо, — с одобрительной улыбкой согласился седовласый. — Раз уверен в своей правоте — держись крепко. Пока не разубедят в ошибке.

— А вы… надеетесь разубедить?

— Ну, за этим не стоило бы ехать специальной комиссии, — ответил седовласый. — Твое письмо, как ты уже Догадываешься, из Центрального Комитета переслано нам, в крайком. Оно уже рассмотрено, и мы полностью разделяем и поддерживаем твои мысли.

— Вернее-то, это не мои мысли, а Куприяна Захаровича, — проговорил Леонид.

— Были его, теперь — твои, — возразил седовласый. — Хорошие мысли именно так и ходят по свету. Так вот, дорогой Багрянов, — продолжал он, — очень хорошо, что ты не промолчал, не похоронил своих хороших мыслей, а понес их в партию.

— Значит, здесь будет совхоз? — с нетерпением спросил Леонид.

— Да, будет, — ответил седовласый. — Вопрос уже решен: сорок тысяч гектаров земли вокруг Лебединого озера передается совхозу. Мы приехали, чтобы выбрать место для усадьбы.

— А чего его выбирать? — так и загорелся Леонид. — Взять от колка на восток — вот и все! Прекрасная площадка!

— Это где могила… Зарницына?

— Могила как раз и окажется в центре поселка, на площади… Его именем и назовем совхоз…

— Тоже прекрасная мысль.

— Давайте типовой проект, и начнем строить!

— Загорелся-то! — переглядываясь со своими спутниками, сказал седовласый о Леониде и тут же, заметив, что сеяльщики уже з'акончили заправку сеялок, проговорил: — Мы задерживаем сев… До вечера, Багрянов1 Сей! Теперь уже на совхозной земле!

Вечером Леонид, к превеликой своей радости, узнал, что директором нового совхоза, которому присваивалось имя Зарницына, назначается Николай Семенович Зима.

За день, проведенный в Заячьем колке, Зима успел приготовить все, что требовалось для ведения сева ночью. При заходе солнца Леонид передал свой агрегат Тимофею Репке, и тот вскоре вышел сеять с фонарями. Когда наладилось все дело, Зима и Багряное присели на мешки с семенами и закурили.

— Пойдем на стан, выспись, — сказал после короткого молчания Зима.

— Я здесь посплю, — ответил Леонид.

— Какой тут сон?

— Теперь тепло.

— Но здесь же тебя тревожить будут!

— Ничего, я привык.

Зима неодобрительно покачал головой.

— Завтра возвращайся на свое место.

— Вот отсеюсь, тогда… — возразил Леонид.

— Упрямый ты как дьявол! — сказал Зима с укором. — Может, и моих приказов не станешь выполнять? Что Молчишь?

Не отвечая, Леонид укладывался на мешках.

— О ней ничего не известно? — вдруг спросил Зима тихонько.

— Пока ничего… — помедлив, отозвался Леонид. ,

— Да-а, молодежь! — вздохнув, воскликнул Зима. — Всё вы умеете делать, всё умеете строить: города, плотины, небоскребы! И здорово строите! Залюбуешься! А вот семью не умеете строить. Тут вам еще многому учиться надо!

— Идите, я посплю…

— Врешь, думать будешь.

Стояла тишайшая майская ночь, когда истомившейся от солнечного зноя земле не спится, а только чутко дремлется в лунном свете. Леониду казалось: не только в далекой небесной вышине, но и по всей степи, касаясь свежей, пахучей земли, мягкой пахоты, беззвучно двигалось, повсеместно вспыхивая, переливаясь и мерцая, необычайно могучее, бесконечное звездное половодье. И сам он вместе с кучей мешков, своим боком чувствуя тепло, хранимое семенным зерном, вдыхая его сытный запах, подхвачен звездным половодьем и несется, несется в неизведанные миры.