Опрокинутый мир - Кристофер Прист

И тут вдруг пришло осознание, что той Сери, через которую я пытался понять Грацию, никогда не существовало. Грация, обнимавшая меня так же крепко, как я обнимал ее, не поддавалась определению. Грация была Грацией: смешная, сладко пахнущая, непредсказуемая и изменчивая, как погода. Я мог определить Грацию только через свое пребывание с ней, так что фактически через нее я определял самого себя. Я обнял ее еще крепче, прижимаясь губами к белой шее, пробуя ее на вкус. Когда она подняла руки, чтобы обнять меня, шуба распахнулась, и теперь я ощущал сквозь блузу и юбку ее хрупкое тело; на ней была та же самая одежда, что и в тот последний раз в конце прошлой зимы.

Прошло сколько-то времени, и я разжал объятия и немного отодвинулся, но продолжал держать ее за руки. Грация стояла, глядя в мокрую землю, а затем высвободила свои руки и высморкалась в бумажный носовой платок. После этого ей понадобился новый платок, она достала из машины сумочку и хлопнула дверцей. Я снова обнял ее, только на этот раз легко, почти не прижимая к себе. Она чмокнула меня в губы, и мы рассмеялись.

— Откуда ты взялась? — спросил я. — Я уж и не думал увидеть тебя снова.

— Я тоже не думала тебя увидеть. И долго не хотела.

— А где ты жила?

— Съехалась с одной подружкой. — На какое-то мгновение ее глаза метнулись в сторону. — А как насчет тебя?

— Какое-то время я жил в деревне. Хотел разобраться в себе и в жизни. Ну а потом переехал к Фелисити.

— Я знаю. Она мне говорила.

— Так, значит, поэтому?..

— Да, — кивнула Грация, взглянув на Джеймсов «вольво». — Фелисити сказала мне, что вы все будете здесь. Мне хотелось тебя увидеть.

Все стало ясно: нашу встречу организовала Фелисити. После того уик-энда, когда я привозил Грацию в Шеффилд, Фелисити буквально из кожи вон лезла, чтобы с ней подружиться. Однако они так и не стали подругами в обычном смысле этого слова. Дружелюбие Фелисити было не то чтобы показным, но вполне обдуманным, значимым. Сестрица видела в Грации жертву моих недостатков; помогая Грации, она выражала мне свое неодобрение, а заодно демонстрировала и нечто более общее — свое высокое чувство ответственности и женскую солидарность. Было весьма показательно, что Фелисити не подстроила нам встречу в Гринуэй-Парке. Можно сказать с почти полной уверенностью, что она презирала Грацию, презирала и сама о том не подозревая. Грация была для нее чем-то вроде раненой птицы, существом, которому нужно помочь — привязать к лапе щепку, налить молока в блюдечко. Ну как же не побеспокоиться о бедненькой птичке, если ранил ее твой родной, никудышный брат?

Мы пошли в поселок, держась за руки и тесно прижимаясь плечами, не обращая внимания на холод и ветер. Я внутренне ожил, ощутил, что делаю новый шаг вперед. Я не ощущал ничего подобного с того, пожалуй, момента, как узнал о смерти отца. Слишком уж долго я был одержим своим прошлым, слишком уж я увлекался самим собой. А теперь вдруг все, что во мне назревало, нашло себе выход: вернулась Грация, часть моего прошлого.

Мы шли по главной улице поселка, узкой и извилистой, зажатой между серыми домами. Проезжавшие мимо машины обдавали нас невесомой водяной пылью.

— А можно найти здесь где-нибудь кофе? — спросила Грация.

Она литрами пила дешевый растворимый кофе, очень жидкий и с уймой сахара. Я сжал ее руку, вспомнив наш давний идиотский спор.

Кафе мы обнаружили на крошечной боковой улочке, это была веранда самого обычного дома, приспособленная для коммерческих нужд при помощи большого зеркального стекла и нескольких столиков с металлическими столешницами; точно по центру каждого столика стояла маленькая стеклянная пепельница. В кафе не было ни души, и я начал было думать, что оно не работает, но минуты через две после того, как мы сели за столик, к нам подошла женщина в синем бумазейном комбинезоне и с блокнотом в руках. Кроме кофе Грация заказала два яйца-пашот, пояснив, что сидела за рулем с половины восьмого.

— Так ты что, — спросил я, — так и живешь с подругой?

— В данный момент — да. Вот об этом я и хотела поговорить. Скоро мне нужно будет съезжать, а тут подворачивается одно место. Нужно решить, снимать его или отказаться.

— А дорого?

— Двенадцать фунтов в неделю. Квартплата под контролем. Только это полуподвал, и район не очень хороший.

— Соглашайся, — сказал я, вспомнив о заоблачных лондонских ценах.

— Это все, что мне хотелось узнать, — сказала Грация, вставая. — Ладно, я пошла.

— Что?!

К моему полному изумлению, она и вправду направилась к двери. Но я успел позабыть, что юмор у Грации всегда был довольно своеобразный. Она наклонилась к запотевшему стеклу, нарисовала на нем пальцем какую-то загогулину и вернулась к столику, походя взъерошив мне волосы. Перед тем как сесть, она гибким движением плеч скинула шубу на спинку стула.

— Питер, а почему ты мне не писал?

— Я писал… а ты так и не ответила.

— Тогда было слишком рано. А почему ты не попробовал еще раз?

— Я не знал, где ты живешь. И совсем не был уверен, что эта твоя товарка передаст письмо.

— Постарался бы и нашел, сестра же твоя сумела. — Пальцы Грации завладели пепельницей и теперь бездумно ее крутили.

— Я знаю. В общем-то, есть и другая, настоящая причина… Я сомневался, что ты хочешь что-нибудь про меня знать.

— Зря сомневался. — По ее губам скользнула тень улыбки. — Думаю, я мечтала о возможности еще раз послать тебя подальше. Первое время уж точно мечтала.

— Я ведь и правда не знал, в каком ты состоянии, — сказал я и тут же виновато вспомнил жаркие летние дни, без остатка отданные самокопанию и самоописанию. Тогда я был вынужден выкинуть Грацию из головы, ведь мне было нужно найти самого себя. Правда ли это?

Женщина подошла к нам еще раз и поставила на столик две чашки кофе. Грация загрузила свою чашку невероятным количеством сахара и начала помешивать в ней ложечкой.

— Ладно, Питер, теперь это все в прошлом. — Она чуть подалась вперед и крепко взяла меня за руку. — Я уже отошла. А тогда я совсем запуталась, и какое-то время мне было трудно. Мне нужно было найти какой-то выход. Я встречалась с новыми людьми, много разговаривала. Но теперь уже все в порядке. А как у тебя?

— Да в общем-то тоже.

Дело в том, что Грация обладала для меня неотразимой сексуальной привлекательностью. Во время наших раздоров хуже всего было представлять ее в постели с кем-нибудь другим. Она постоянно использовала это как невысказанную угрозу, которая какое-то время удерживала нас вместе, но в конце концов развела. Когда я окончательно убедил себя, что мы разошлись, мне остался единственный выход: забыть о ней совсем. Мое собственническое отношение к Грации было чисто иррациональным, ведь мы были друг другу не очень хорошими любовниками, но, как бы то ни было, ощущение ее сексуальности наполняло все мои поступки в отношении ее, каждую мою мысль о ней. Вот и сейчас, в этом безликом кафе, о том же самом говорили и ее растрепанные волосы, и свободная, небрежная одежда, и бледная кожа, затуманенность взгляда, внутреннее напряжение. А важнее всего был тот факт, что Грация всегда относилась ко мне с любовью; это отношение сохранялось даже тогда, когда я его не заслуживал или когда ее невроз заглушал наши попытки общаться, как помехи в приемнике радиопередачу.

— Фелисити сказала, что с тобою не все в порядке, что ты вел себя довольно странно.

— Слушай ее больше, — отмахнулся я.

— Ты совершенно уверен, что она не права?

— Конечно, — кивнул я. — Дело в том, что мы с Фелисити не слишком-то ладим. Наши пути далеко разошлись. Она хочет, чтобы я был таким же, как она. У нас совершенно разное отношение к жизни.

— Она рассказывала о тебе ужасные вещи, — сказала Грация, разглядывая свою чашку. — А я хотела тебя увидеть.

— Так ты поэтому сюда приехала?

— Нет… Вернее, не только поэтому.

— И что же она тебе такое рассказывала?

— Что ты снова прикладываешься к бутылке, — сказала Грация, все так же стараясь не смотреть мне в глаза. — И что ты совсем не следишь за своим питанием.

И только-то, подумал я облегченно, а вслух спросил:

— Ну и как, похоже это на правду?

— Я не знаю.

— А ты посмотри на меня и скажи.

— Нет, не похоже.

Грация взглянула на меня и снова опустила глаза. Потом, словно вспомнив, она допила кофе. Пришла хозяйка и принесла заказанные ею яйца.

— Фелисити законченная материалистка. Она совершенно меня не понимает. Все, чего я хотел после нашего разрыва, — это спрятаться, уехать, никого не видеть и как-нибудь разобраться с собою и с миром.

Мои объяснения прервала мысль, вроде бы неожиданная, однако логически вытекавшая из того, о чем я думал в последние дни. Я знал, что не смогу рассказать ей все, во всей полноте, не смогу потому, что эту полноту высосала из меня моя рукопись. Полная правда была там, и только там. Может ли статься, что потом, когда-нибудь в будущем, я покажу эту рукопись Грации?