Опрокинутый мир - Кристофер Прист

В число этих небезразличных наблюдателей предстояло попасть и нам с Сери. Мы уже решили, что после Коллаго устроим грандиозное турне по островам, ни на одном из них особо не задерживаясь.

Но сперва на пути был Коллаго, остров, где даровалось прозябание, и отрицалась жизнь. Я все еще не мог ничего решить.

Наш пароход принадлежал одной из судоходных компаний, связывавших Мьюриси с Коллаго, так что было почти неизбежно, что на его борту окажутся и другие призеры Лотереи. Сперва я и думать не думал об этих счастливчиках, все мое внимание было поглощено Сери и проплывающими мимо островами, но уже через пару дней не заметить их стало просто невозможно. Эти пятеро, двое мужчин и три женщины, держались одной компанией. Младший из мужчин выглядел лет на шестьдесят, ну, может, чуть меньше, а женщины были еще более почтенного возраста. Они ликующе ели, ликующе пили, заливали салон первого класса волнами ликующей общительности, нередко позволяли себе напиваться, но всегда оставались утомительно вежливыми. Подстрекаемый неким злокозненным любопытством, я начал за ними наблюдать; мне хотелось, чтобы кто-нибудь из них сорвался, ну, скажем, ударил бы стюарда или перепился до такой степени, что его бы прилюдно стошнило, однако эти высшие существа, смиренно готовившие себя к обетованной им роли полубогов, были выше такой мелочной греховности.

Само собой, все эти люди проходили через контору Лотереи; Сери узнала их с первого взгляда, но молчала, выжидая, чтобы я сам во всем разобрался. Затем она подтвердила мою догадку и добавила:

— А имена их я толком не помню, совсем голова дырявая. Вот эта женщина с серебристыми волосами, ее звать Териса, мне она тогда понравилась. Одного из мужчин звать вроде бы Керрин, не помню только которого. И все они из Глонда.

Глонд, вражеская страна. Во мне все еще оставалось достаточно северного, чтобы инстинктивно воспринять этих людей как противников, но уже появилось достаточно островного, чтобы тут же сообразить, что это не имеет никакого значения. Как бы там ни было, почти вся моя жизнь прошла в условиях войны, и я никогда еще прежде не покидал Файандленда. В джетранских кинотеатрах шли иногда фильмы про злых глондианцев, но я относился к этой пропаганде без особого доверия. Реальные глондианцы были народом с кожей чуть более светлой, чем, скажем, у меня, у них была более развитая промышленность, и, как свидетельствует история, они всегда отличались непомерным стремлением расширить свою территорию за счет соседей. Не знаю, насколько все это достоверно, но о них сложилось мнение как об очень жестких дельцах, посредственных спортсменах и никудышных любовниках. Их политическая система отличалась от нашей. Мы жили при феодализме, под властью благодетельного сеньора с его стройным аппаратом сборщиков Добровольной десятины, глондианцы же построили себе государственный социализм и считались равными друг другу в не понять каких правах.

К вящей моей радости, великолепная пятерка лотерейных счастливчиков не признала во мне своего. Я отличался от них и своей молодостью, и тем, что со мною была Сери. Думаю, мы представлялись им никчемными молодыми бездельниками, вздумавшими от скуки поглазеть на острова. Никто из них так и не узнал Сери, хотя и могли бы, даже без униформы. Объединенные грядущей атаназией, они не интересовались ничем, кроме самих себя.

Мое отношение к ним постепенно менялось. Сперва мне попросту претила вульгарная манера, с которой они выставляли напоказ свою удачу. Затем во мне проснулась жалость: две из трех женщин были настолько тучны, что передвигались с мучительным трудом, задыхаясь на каждом шагу, и я попытался представить себе их муки продленными в вечность. Чуть позднее моя жалость распространилась на всю их компанию. Я увидел простых, немудреных людей, которым очень повезло, но слишком уж поздно, и которые празднуют свою удачу единственным известным им способом. В конечном итоге я почти возненавидел самого себя — за то, что отношусь к ним свысока, хотя и сам ничем их не лучше, разве что чуть помоложе и поздоровее.

Из-за нашей прочной, хоть и невидимой связи, из-за того, что я тоже был одним из них, меня не раз подмывало подойти к ним и спросить, что они думают о своем выигрыше. Возможно, их мучили те же сомнения, что и меня; я ведь только предположил, что они с восторгом стремятся к бессмертию, и не знал, так ли это в действительности. Но я живо представил себе, как буду вовлечен в их шумную, добродушную, любящую выпить и перекинуться в картишки компанию, и внутренне содрогнулся. И ведь они неизбежно стали бы любопытствовать на мой счет, точно так же как и я не мог не интересоваться ими.

Мне хотелось понять эту свою сдержанность, объяснить ее самому себе, и вот что из этого получилось. В первую руку я не был уверен в своих собственных намерениях и не хотел, чтобы пришлось объяснять свою позицию не то что им, но даже самому себе. Не раз и не два до меня доносились обрывки их разговоров; чаще всего обсуждалась проблема, что они будут делать «потом». Один из мужчин был твердо убежден, что после Коллаго ему гарантированы огромные богатства и влияние. Другой все время повторял, что теперь он «обеспечен до конца жизни», словно малая толика атаназии — это единственное, чего ему не хватало для беззаботного пенсионерского существования, словно это нечто вроде кругленькой суммы, благоразумно отложенной на старость.

Но ведь спроси кто-нибудь меня, к чему я думаю применить внезапно удлинившуюся жизнь, мой ответ был бы столь же невнятным. Скорее всего, я бы мямлил тошнотворные пошлости, что, ну конечно же, буду трудиться на благо общества, а еще вернусь в университет и продолжу свое образование, а может, вступлю в ряды Движения за мир. Все эти планы были бы чистейшим враньем, но я бы стыдился, что принял выигранное в Лотерею бессмертие и не могу придумать ничего такого, что бы в достаточной мере меня оправдывало.

Если же говорить правду, то наилучшим, с моей точки зрения, вариантом неопределенно долгой жизни был абсолютно эгоистичный — избегать несчастных случаев и постоянно оставаться двадцатидевятилетним. Мои конкретные планы на «потом» не простирались дальше намерения побродить по островам в компании Сери.

Наше плавание шло своим чередом, а я день ото дня погружался во все более интроспективное настроение, все больше ругал себя, что ввязался в эту историю. А еще я думал о Сери и жадно разглядывал бесконечно разнообразные острова. Тумо, Ланна, Уинхо, Сэлэй, Йа, Лиллен-ки, Панерон, Джунно — какие-то из этих названий я уже слышал, какие-то нет. Мы зашли далеко на юг, и некоторое время на горизонте смутно проглядывал берег южного, необжитого людьми континента — здесь его северная оконечность, Катаарский полуостров, дерзко вторгалась в пространство Архипелага, — но потом он отступил, и снова возникла иллюзия бескрайнего моря, более в этих широтах спокойного. После диких, зачастую бесплодных тропических островов здешние картины ласкали взгляд: здесь было больше лесов и вообще больше зелени, на склонах холмов виднелись маленькие, аккуратные поселки, мирно щипали траву домашние животные, четко выделялись участки, занятые посевами и садами. Перевозимые нами из порта в порт грузы постепенно менялись: в экваториальных водах это было по преимуществу продовольствие, нефтепродукты и техника, южнее — виноград, гранаты и пиво, а еще южнее — сыр, яблоки и книги.

— А что, если нам здесь сойти, — предложил я однажды. — Рассмотрим все поближе.

Это был Йа, большой лесистый остров с массой лесопилок и верфей. Много ли увидишь с палубы корабля — но мне понравились и планировка Йа-Тауна, и неторопливая, безо всякой суеты деловитость местных корабелов. По холмам Йа хотелось гулять, хотелось сидеть там на траве, вдыхать острый запах земли. При взгляде на этот остров сразу представлялись ручьи с холодной родниковой водой, пестрая россыпь полевых цветов и белые крестьянские мазанки. За долгие часы, проведенные вместе со мною на палубе, Сери успела дочерна загореть.

— Нет, — сказала она, — иначе мы вообще не доберемся до Коллаго.

— А что, кораблей не будет?

— Не будет решимости. Что же до этого острова, сюда мы всегда успеем.

Сери твердо решила доставить меня на Коллаго. Она все еще оставалась для меня загадкой. Мы все время были вместе, но при этом не слишком много разговаривали и очень редко спорили, а в результате сблизились так тесно, что это казалось пределом возможного. Турне по островам было задумано ею абсолютно самостоятельно. Она включила в эти планы и меня, включила так прочно, что была готова полностью их оставить, как только узнала не то чтобы о моих возражениях, а сомнениях, и все равно я ощущал себя в этих планах неким случайным элементом. Ее интерес к любовным утехам был душераздирающе спорадическим. Случалось, что мы заползали на нашу тесную койку, и она говорила, что слишком вымоталась за день или что ей очень жарко, и это было все, а в других случаях она буквально испепеляла меня своей страстностью. Иногда она становилась очень заботливой и нежной, и мне это нравилось. В наших разговорах она проявляла живейший интерес ко всему, что касалось меня и моей прошлой жизни, но о себе предпочитала не распространяться.