Научи меня летать - Виктория Шавина

Юноша ликовал — он настигал соперника, но оказалось, что тот лишь играл с ним. Динозавры шли бок к боку, чужой — на полкорпуса впереди. Неожиданно, он обернулся, клацнул огромной пастью. Хин вздрогнул, непроизвольно задержал дыхание, пальцы правой руки в перчатке с поводьями напряглись, он отвлёкся и не успел развернуться, чтобы удар в бок прошёл вскользь. Соперник всей массой оттолкнулся от ящера юноши и быстрее стрелы умчался вперёд, в то время как его жертву качнуло, едва не опрокинув. Юный Одезри разжал пальцы, динозавр перешёл с бега на шаг, выровнялся. Уан, достигнув назначенной отметки — колючего чёрного куста — послал ящера назад, навстречу юноше:

— Не очень-то приятно проигрывать, — покровительственным тоном изрёк он. — Как ты нахохлился!

— Когда же ты простишь мне бас? — вздохнув, спросил Хин.

— Вот уж не знаю, — легкомысленно откликнулся Сил'ан, объезжая его кругом. — Подумываю, наконец, вручить тебе подарок Лие — оружие моего народа.

— И с удовольствием извалять меня в пыли во время обучения, — подсказал юноша.

— Верно мыслишь, — улыбчиво прищурилось изящное существо. — Разрешаю отказаться.

Хин не стал шутить в ответ:

— Давно хотел тебя попросить, — начал он серьёзно. — Через месяц мне исполнится девятнадцать, для летней эта цифра имеет сакральный смысл. Близнецы устроили традиционное празднование, что-то вроде турнира, и весь день доказывали свою доблесть.

Он умолк, размышляя. Келеф прекратил кружить, ехал рядом, но смотрел вперёд.

— Ритуал предписывает посвятить праздник самому важному, — наконец, сказал юноша.

— Но ты не веришь в ритуал, — напомнил Сил'ан. — Так что делай то, чего от тебя ждут.

— Я хочу поступить иначе, — признался Хин. — Если сейчас я повторю за Лараном, Лодаком и всеми, кто был до них, мне придётся повторять и дальше. А что потом? До конца моих дней прятать себя, притворяясь летнем?

Келеф наклонил голову.

— Надо же, — тихо сказал он. — Какие знакомые вопросы.

— Ты задавал их себе?

— Важно другое: как я на них ответил. Ты обратился не к тому Сил'ан.

Хин сотворил жест отрицания:

— В одиночку поступить иначе — самоубийство, но, если ты поможешь, у двоих всё получится. И пусть сколько угодно считают меня чудаком и глупцом.

Динозавр юноши ускорил шаг, потом развернулся и загородил дорогу. Юный Одезри, не страшась огромной хищной пасти чужого ящера, обдавшей его тёплым и влажным, кислым дыханием, повернулся в седле и прямо взглянул в лицо всадника.

— Помоги мне, Келеф, — попросил он искренне. — Я знаю, что никто не помог тебе. И знаю, ты думаешь, что если я смогу выстоять против давления летней, то стану сильнее, выиграв там, где не одержал победу ты. Это не так. Я не хочу бороться за превосходство, мне порою не по себе оттого, что я не могу выразить свою благодарность — тебе от меня ничего не нужно. Не знаю, может, как ты сказал, тенор и вьётся вокруг, но в нём столько гибкости и силы — неподвластной мне, что без его поддержки могучая с виду опора баса рухнет. Я всё ещё не умею жить сам. Так кто из нас сильнее? Сколько бы немыслимых деяний я ни совершил, ответ останется тем же.

Сил'ан, наконец, посмотрел на него из под ресниц.

— Келеф — не моё настоящее имя, — он помолчал, затем насмешливо прищурился и добавил. — Только не жди, что гости придут в восторг, попав на концерт вместо гулянки и турнира.

— Не поймут. Слишком сложно, — как заведённый отвечал уан на все предложения Хина.

— Хорошо, — сдался юноша. — Тогда ты скажи, что нам играть.

— Сразу бы так и спросил, — довольно прищурился Сил'ан. — Таких скрижалей у нас нет, поэтому я записал ноты по памяти.

Он щёлкнул пальцами, и в залу, ступая медленно и торжественно, вошли черви с пухлыми стопками пергаментных листов в лапах.

— Всего четыре произведения. В первом отделении[33] поразим их виртуозной скрипичной музыкой под твой аккомпанемент на рояле.

— Рояле? — вздохнул юноша.

— На клавесине будешь играть для себя. Я знаю своих соседей. Если на этих людей что и произведёт впечатление, так форте, поэтому не стесняйся утрировать. А вот второе отделение[34] некоторых гостей, пожалуй, усыпит.

— Тогда зачем?

— Оставит роскошное послевкусие. Всё-таки дуэт фортепиано и виолончели. Представь её тягучий звук и свободную стихию в голосе рояля. Те, кто не уснут, будут сидеть, ничего не понимая, но раскрыв рот — словно в утлой лодке посреди шторма.

Уан выхватил из лап червя одну стопку нот, разложил их на крышке рояля.

— Я наиграю и расскажу, а ты запоминай, — поманил он. — В первой пьесе сюиты — темпераментное исполнение, как огневая подготовка перед боем или, не знаю, подбери свои ассоциации, но мы должны сразить их, ошеломить. Во второй «Колыбельной» — вспомни образ тенора или парящую в воздухе тонкую, прозрачную шаль. Третья «Песня» — лёгкая, танцевальная, шутливая вначале, а после напоминает волнение Океана у скалистых берегов. Я вижу одинокий маяк, слышу голоса птиц. «Поло» — у тебя форте, и покажи его как следует! Расскажи мне о тревоге, погоне, а я отвечу пением скрипки о горячей страсти к жизни. Здесь мы вместе — безудержная стихия. И следом «Астуриана»: блики света Лирии на воде — у тебя. У меня — раздумья, тайны ночи и грусть. Мы приведём их в волшебную страну светлячков. «Хота» — лёгкий слепой дождик, не такой как гроза. Светит Солнце, с небес падают редкие капли — им приятно подставить губы и ладони. Праздник. Широкая, раздольная мелодия, напоминающая танцующую полную женщину. А ещё поле, ветер перебирает спелые колосья. Многообразие жизни, брызжущее красками, образами, эмоциями. Юный герой, мы расскажем им о счастье, которое они никогда не испытают, об образах, которые никогда не увидят.

Надани казалось, что она живёт уже вечность. Женщина старалась спать как можно дольше, но каждый раз в окно заглядывал рассвет, а за ним с шумом и голосами людей вваливался новый, непрошенный день. И нужно было снова выдумывать себе занятия, лишь бы не выть и не рыдать, не сходить с ума от тоски, хранить последнее, что осталось — достоинство.

Тадонг часто пил, а пьяный делался разговорчивым. Тогда он и Надани подолгу обсуждали уана: и его неприличное поведение, и возмутительные для мужчины наклонности. Они смеялись над его манерой одеваться и говорить, исполнялись презрения к летням, пресмыкавшимся перед правителем, десяток раз пересказывали друг другу давние слухи, и, хотя каждый помнил их наизусть, не могли остановиться — говорили и говорили, заранее зная, что скажет и ответит другой.