Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

К великой моей досаде, покончила с «фонтанжами» не я, а госпожа де Грамон; благосклонность, коей она пользовалась у Короля, и всеобщее увлечение английскими модами привели к тому, что женщины стали носить низкие прически; однако на этом победы графини и кончились. Я как была, так и осталась единственной женщиною Короля. Он и вправду любил меня и доказывал это со всею страстью, когда мы оставались наедине; я уже достигла семидесятилетнего возраста, а он все еще регулярно исполнял свои супружеские обязанности с неослабным юношеским пылом, более достойным удивления, нежели похвалы.

Старея, я прекрасно обошлась бы без этой чести; я стыдилась своего тощего, поблекшего тела, чувствовала отвращение к телу моего супруга и находила смешным их слияние. Наслаждаться любовью, на мой взгляд, следовало так, как наслаждаются свежим белым хлебом, будучи голодным, или прохладою реки в жару, или ароматом ежевики, дарящей вам свой сладкий сок в колючих зарослях; для меня томление плоти было неотделимо от безумств молодости, от беззаботной щедрости юных тел, забывшихся на свободе, под сенью дерев, в летней тени; я рассматривала эти утехи, даже получившие благословение Церкви, как детские игры, дарящие много радостей их участникам, но утомительные и неподобающие людям пожилым; словом сказать, мне хотелось ложиться в постель с Королем не более, чем играть в жмурки.

И, однако, спастись было некуда. Исповедник мой, узнав, в чем дело, решительно заявил: «Я буду просить Господа, чтобы он помог вам не тяготиться трудной обязанностью, о коей вы мне сообщили: великая чистота кроется в том, что вы можете оградить Богом данного вам супруга от нечистых помыслов и соблазнов, в каковые он мог бы впасть; запомните, что положение ваше обязывает вас служить прибежищем слабому человеку, который без этого рискует погубить свою душу. Какая великая благодать, мадам, совершать из чистой добродетели то, что многие другие женщины вершат из греховной страсти!». Я усвоила сей урок. «Удовлетворяйте вашего мужа, елико возможно, — написала я, в свою очередь, одной новобрачной, — исполняйте покорно и с готовностью все его желания, все прихоти».

Лучшие браки — это те, где супруги умеют терпеливо сносить недостатки друг друга: Король проявил снисходительность к моим политическим промахам и отвращению к жизни при Дворе, мне приходилось спускать ему непомерные аппетиты, постоянную тиранию и, вдобавок, неудобства, причиняемые тем, что союз наш оставался тайным. «Не печальтесь, мадам, — писал мне по этому поводу епископ Шартрский, — положение ваше не есть соблазн или странность, но выбор и цель Господа». Однако иностранные послы по-прежнему смотрели на меня как на куртизанку, а святоши осмеливались упрекать в своих письмах в неправедной жизни. «Не беспокойтесь, — мой епископ знает, чего держаться!» — ответила я как-то на одно из них, вконец устав от несправедливых попреков.

Но как бы ни было, за все эти напасти я бывала щедро вознаграждена, когда видела Короля спокойным и радостным у меня в комнате, куда он приходил отдыхать от государственных забот.

Ему нравилось быть центром маленького кружка молодых дам, которых я собирала у себя каждый день ради его удовольствия, и принимать участие в их остроумных беседах; среди них были кроткая, прелестная Софи де Данжо, пикантная, острая на язык госпожа де Леви, дочь герцогини де Шеврез, моя юная кузина госпожа де Майи и весьма романтичная госпожа д'О, дочь моего старинного друга и воздыхателя Гийерага.

К этим трем женщинам присоединялись иногда еще две дамы, не такие молодые, но весьма языкастые — моя давняя подруга д'Эдикур и госпожа де Браккьяне, в первом замужестве графиня де Шале. Тридцать лет назад их с мужем отправили в изгнание; некоторое время они прожили в Испании, затем перебрались в Италию, где господин Шале умер; графиня была неутешна, но все же утешилась, выйдя замуж вторично, за господина де Браккьяне, носившего также титул князя дез Юрсен; богатая, почитаемая, состоявшая в дружбе с самим Папою, она в один прекрасный день, в результате непонятной политической ссоры с князем, своим мужем, решительно бросила все свои дворцы в Италии и вернулась во Францию где у ней не было даже близких родственников, и восемь лет прожила в благородной бедности, из которой я, узнавши обо всем, вытащила ее.

Мы встретились все трое — она, Бон д'Эдикур и я — с величайшей радостью; как приятно было вспоминать былые наши веселые собрания! Одной только госпожи де Монтеспан не было с нами.

Мы со смехом перебирали истории старых времен, которые наши более юные подруги поощряли своими улыбками и приправляли солью своих острот.

Королю тоже было весело. Госпожа де Данжо пользовалась его добрым расположением духа, чтобы пуститься в одну из своих знаменитых имитаций: она изображала то важного толстяка Поншартрена, то бесстрастного Барбезье, а иногда, по просьбе Короля, и его самого, передразнивая его ответы просителям: «Я подумаю, месье», «Это возможно, месье», «Это невозможно, месье». Госпожа де Леви садилась за клавесин, а графиня де Майи пела.

Я раз и навсегда поставила условие, чтобы в моих покоях никто ни о чем не просил Короля, и только одна Жаннетта иногда позволяла себе поклянчить: «Месье, у вас конфетки не будет?», а потом вытирала липкие пальчики об его камзол. Но Жаннетте было всего пять лет. Она была моей последней «находкою».

Однажды зимой, едучи в Сен-Сир, я заметила на дороге высокую женщину с девочкою на руках, изможденную, в жалких лохмотьях; однако лицо ее внушило мне доверие. Я велела кучеру остановиться, и она буквально бросилась под колеса моей кареты. Это была дворянка из Бретани, разорившаяся вдова с шестью детьми, которые умирали с голоду; она пешком прошла сто пятьдесят верст, чтобы обратиться ко мне с просьбой о помощи. Я дала ей денег и обещала, что мой управляющий будет каждый год выплачивать ей небольшой пенсион из моего личного состояния.

— Ах, мадам, раз уж вы так добры, не могли бы вы взять мою дочку к себе в Сен-Сир?

— Это зависит не от меня, сударыня, — отвечала я. — Приемом в Сен-Сир ведает отец Лашез. Но я вижу, что вашей дочери больше двенадцати лет, а мы берем к себе детей младшего возраста.

— О, если так, — вскричала она, дрожа, как в лихорадке, — у меня есть другая, она вам подойдет. Ей всего-то два годика, это моя младшая. Поверьте, мадам, она вам подойдет; она хороша, как ангел Божий, у ней золотые кудряшки, беленькое личико, пухленькие ручки, а уж какая умненькая!..

— Успокойтесь же, милая, — сказала я. — Мы не можем принять в Сен-Сир двухлетнего ребенка, но я хочу помочь вам; пришлите-ка мне это чудо, и если она такова, какою вы изобразили ее, я ею займусь.

Полгода спустя посыльный интенданта Бретани доставил мне неряшливый сверток; то была Жаннетта де Пенкре, а нынче графиня д'Окси. Она и впрямь была прехорошенькая — ангельское личико, пара любопытных голубых глаз и язычок на зависть любому попугаю. Притом, она совершенно не дичилась, — тотчас обняла меня, а две недели спустя уже называла матушкой. Я решила воспитать ее; я давно уж не слышала в своей комнате младенческого лепета и понять не могла, как это я могла жить без него так долго. По правде сказать, весь мой жизненный путь усеян детьми, точно белыми камешками, по которым я возвращаюсь вспять, к началу, когда предаюсь воспоминаниям.

Герцог Бургундский, старший сын дофина, был прелюбопытным ребенком. Злое кошачье лицо, сутулая фигура, и при этом высокомерие во всем, что отличало его от простых смертных; к счастью, он не был обделен умом, и господин Фенелон, в бытность свою воспитателем принца, мог похвалиться тем, что разумные доводы имели благотворное воздействие на его жесткий нрав. Я плохо знала этого мальчика, так как почти не видела детей дофина: в Версале и в Фонтенбло их содержали и кормили отдельно от Короля и Двора.

Однако все, что я наблюдала хотя бы издали, не внушало мне особого доверия; однажды мне и самой пришлось испытать на себе злой нрав принца. Он сидел у меня в комнате с холодным, отсутствующим видом, и я мягко упрекнула его, сказавши, что он как будто знать меня не хочет. «Неправда, я очень хорошо знаю вас, мадам, — враждебно ответил он, — я знаю вас как нельзя лучше, а еще я знаю, что в вашей комнате находится герцог Бургундский». Этот отпор поразил меня так, что я не нашлась с ответом; княгиня дез Юрсен, подойдя ко мне, шепнула на ухо: «Погодите, мадам, мы еще не то от него увидим».

Чтобы хоть как-то смягчить этого горбатого Телемаха, Король решил женить его по достижении четырнадцати лет и выбрал для этого брака дочь герцога Савойского, внучку своего брата и его первой жены, Генриэтты Английской.

Мари-Аделаиде Савойской было не более одиннадцати лет, когда в ноябре 1696 года она прибыла во Францию. Король выехал ей навстречу, в Монтаржи, и с первого взгляда влюбился в нее. Я не ошиблась в слове, — это была именно страсть, благородная и чистая, но пылкая страсть, которую этот стареющий человек почувствовал к девочке, грациозной и кокетливой, как настоящая женщина. По правде говоря, мы оба сразу безумно полюбили ее, я — как истая бабушка, ибо давно уже созрела для такого рода чувств, Король же, всегда обладавший молодою душой — как платонический воздыхатель и ревнивый собственник.