Театр тающих теней. Под знаком волка - Елена Ивановна Афанасьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Толпящиеся и нелепо суетящиеся соратники-кадеты приносят очень высокий стул. Елена Ивановна опускается на него. Сидит молча, потом начинает плакать. Навзрыд, перемежая рыдания с идущими откуда-то из глубины горла стонами.
Не прикрытая локоном жилка на ее виске слишком заметно, пугающе резко пульсирует. Будто решает, пульсировать дальше или нет. Остановиться. Прекратить. Прекратить разом муку, которую у этой женщины сил нет терпеть.
Сын прижимается щекой к этой жилке, шепчет несколько слов матери на ухо, и снова отходит к одному из соратников отца. А вдова, пристально глядя перед собой, что-то бормочет. Бормотание ее становится все отчетливее, и художник Саввин разбирает обрывки фраз.
«…заступник мой еси и прибежище мое. Бог мой, и уповаю на него…»
Елена Ивановна словно заговаривает свалившуюся на нее отчаянно-непереносимую, непосильную боль.
«…оружием обыдет тя истина Его…»
Бормочет эта немолодая красивая женщина. Бормочет, глядя куда-то вглубь пространства на то, чего нет ни в этой комнате, ни в этом мире. Бормочет и не видит никого вокруг — ни суетящихся недавних соратников ее убитого мужа, ни Гессена, ни собственного сына, ни художника Иннокентия Саввина, которого она отчего-то зовет Савелием и который пытается ей что-то отдать.
— Владимир Дмитриевич нынче днем купил, — запинаясь, бубнит художник. — Для вас… Из кармана выпало… когда… выстрел… на пол выкатилось… для вас… нынче днем…
Слов художника Саввина Елена Ивановна не слышит. И самого Иннокентия не видит. Не видит и дрожащее в его перевязанной носовыми платками руке кольцо с большим прозрачным желтым камнем, несколькими часами ранее купленное только что убитым Набоковым у писателя Сатина, через несколько минут после той сделки упавшего замертво на пороге «Романишес Кафе»
— Не наше… — качает головой Набокова. — Нет-нет! Это не наше… Нам не надо. Не придет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему… Это не наше, не наше… сохранити тя во всех путях твоих…
Художник Саввин протягивает кольцо вернувшемуся к матери Владимиру, но тот столь же решительно отказывается.
— Не наше.
Саввин, не знает, что делать с роковой покупкой Набокова, которую, как знак случившейся смерти, не желают принимать ни вдова, ни сын.
— Уберите, голубчик! — говорит ему Парамонов. — Вы же от всей этой мистики проклятых колец, надеюсь, далеки! Уберите! С глаз долой! После разберетесь.
После… После…
«После чего?» — думает художник. Подходит к Набокову-младшему, кладет тому в карман кольцо с прозрачным желтым камнем. Кольцо, которое так странно вернулось в его жизнь в другой год, в другой стране. Знать бы, после чего?
Художник Иннокентий Саввин берет за руку жену, собираясь уйти. И слышит, как недавний миллионщик Парамонов их останавливает:
— Спешите? Кажется, нам есть что обсудить.
И в ответ на быстрый взгляд коротко стриженной Марианны добавляет:
— Не модный дом. Это, возможно, позже. Когда запустим гаражи и заправки.
Охота духов Водана Агата Делфт. 1654 год. Декабрь
Десять недель ПОСЛЕ …
Сочельник.
В этот день с раннего утра в доме всегда пахнет по-особенному. Подарками в детстве Агату не баловали, некому было дарить ей подарки, но рождественские угощения в таверне «Три миноги» готовили всегда, и этот запах праздника и счастья остался в ней с тех самых пор. А теперь и детям ее достался.
Перед Рождеством Агата всегда печёт овальный хлеб с изюмом и начинкой — kerststol и шоколадные бублички — kerstkransjes, которые вешает прямо на Иерихонскую розу, которая и не роза вовсе, но всегда зелена, что в снежной пелене зимы глаз радует.
Эти ароматы с раннего утра будят детей. Да только в этом году ароматы праздника смешиваются с тяжким смрадом, идущим от больного — запах будто въедается в стены дома. И не дает насладиться ароматом праздника сполна. Или ей всё только кажется, и запах нечистот, которые они с Бригиттой выносят из-под больного день за днем, чудится только ей? Как запах лжи, в которой она теперь вынуждена жить.
Агата старается — на рождественский обед должен зайти глава Гильдии Святого Луки Мауриц с членами Правления — проведать больного художника. Только Глава может выправить им холсты и краски по специальной цене «для членов Гильдии». Красок и холстов почти не осталось, а деньги от проданных картин «Ван Хогволса» как сквозь пальцы утекают. Трехэтажный дом в холода топить, двух детей и троих взрослых кормить, да за калекой ухаживать — мази, притирки, лекари. Деньги только получишь, и их уже нет.
Агата старается. Накрывает стол и попутно, под доносящиеся с улицы звуки трубящего рога, рассказывает Анетте про духов Водана.
— Накануне Рождества духи под водительством Водана устраивают свою дикую охоту на неправедников, на всех, кто был нечестив в уходящем году.
— Ой, мамочка! Боюсь! Боюсь! — смешно закрывает ладошками личико Анетта. И тут же, раздвигая указательный и средний пальчики, подглядывает. — А что дальше?
Это в прошлое Рождество она еще малышкой была. Про духов Водана ей тогда муж рассказывал, и девочка заливалась слезами в три ручья. А теперь лукавит, точно уже не боится, но хочет пережить всю историю сполна. Муж эту историю больше не расскажет. Приходится Агате и бублички скручивать, и продолжать.
— А чтобы отвести злых духов от дома, что нужно делать?
— Нужно факелы жечь и можжевельником домик наш окур… окру… окуркивать, — смешно путает слова Анетта.
— Окуривать, — поправляет дочку Агата.
— Окукивать, — еще смешнее коверкает слово уже успевший перепачкаться в муке Йонас. Мальчик только учится говорить, лопочет без разбору, подхватывая словечки за сестрой.
— А в рог трубить будем? — забегает вперед дочка. До традиции, отпугивая злых духов, трубить в рождественский рог, Midwin-terhoorn, Агата сегодня еще не дошла, но Анетта с прошлого года всё помнит.
— И до самого Крещения в рог трубить будут?!
— Будут.
— Прямо с сегодняшнего дня?
— С сегодняшнего, — подтверждает Агата.
У них самих на чердаке в каморке старый рог из ольхового дерева мужниного рода хранится. Но сегодня и без их рога шума на улицах хватит, если к тому времени дочка еще не уснет. А если кто еще и в колодец дунуть надумает, так шума будет больше, чем от колокола на Nieuwe Kerk. В прошлые годы под звуки рога Агата сама будто в девочку превращалась, хотелось бежать на улицу, забыв про почтенный статус супруги члена Гильдии, младенцев на руках и молоко, сочащееся из груди. Но теперь не до рога.
— А в «бобового короля» играть будем? — не унимается дочка.
