Паутина Судеб - Елена Самойлова

Сильный северный ветер, несущий с собой снег, вдруг поднялся над макушками деревьев, срывая слезы с моих щек и развеивая пепел погребального костра. Волчьи голоса плавно затихали – словно разумные собратья Серебряного, допев свой «куплет», попросту тихонько расходились по родным норам, оставляя людей с чувством отданного последнего долга. Ладислав неслышно подошел ко мне и, приобняв за плечи, легонько коснулся губами моих волос.

– Легкой ему Дороги, Еваника… И светлой памяти.

Я всхлипнула, рукавом вытирая слезы и, отстранившись, шагнула прочь от черного круга остывающего пепелища.

– Мне надо… немного побыть одной. Присмотри за мальчиком, я скоро вернусь. Со мной здесь ничего не случится… Родной лес-то…

Некромант только кивнул, а я уже шла за ворота, толком не видя перед собой ничего. Становилось холодно, и я машинально набросила на голову капюшон куртки, затягивая завязки непослушными от холода пальцами. Справа на тропе мелькнула темная тень, моего сознания коснулся успокаивающий голос Подлунного – названый брат все-таки решил приглядеть за мной, не мешая моему уединению. Он просто дал знать, что будет рядом, если понадобится, и это было, как ни странно, лучшим утешением.

Я шла через лес по заметенной снегом тропинке, и тусклый голубоватый светлячок уныло вился над моим правым плечом, то поднимаясь над низко нависшими ветками деревьев, то опускаясь почти к земле. Подлунный, поначалу следовавший в некотором отдалении от меня, спустя какое-то время приблизился и молча пошел рядом по тропе. Снег еле слышно поскрипывал при каждом моем шаге, дыхание белесым облачком срывалось с губ, мороз ощутимо пощипывал кончики пальцев, когда я выбралась на поляну, почему-то не покрытую снежным полотном. Подлунный остановился у края как вкопанный, недоверчиво принюхиваясь к влажной, остро и пряно пахнущей палой листвой, недавно прошедшим дождем и поздними грибами земле, а я почему-то не задумываясь переступила незримую границу, отделяющую зиму от поздней осени.

В центре почти круглой поляны росло низенькое кривоватое дерево, березка, простирающая обнаженные тонкие веточки к темно-серому небу. Все корни ее были засыпаны облетевшей листвой, да столь ровно, что казалось, будто бы кто-то специально приходил сюда с граблями и аккуратно сгребал листья к корням деревца так, чтобы получилось нечто вроде холмика.

Я подошла к березке и уселась у ее корней прямо на гору потемневшей палой листвы. Уткнулась лбом в подтянутые к груди колени и тихонечко заплакала. Наверное, так уходит детство. Не с первой любовью, замужеством или рождением детей, а вместе с теми, кто тебя вырастил и воспитал. Пока есть человек, к которому всегда можно прийти со своими проблемами, заранее зная, что он над тобой не посмеется и не прогонит прочь, а всегда выслушает и если не даст совет сразу, то хотя бы побудет рядом, – детство продолжается. С человеком, который любит тебя за то, что ты просто есть на этом свете, для которого твои поступки – неважно, какие они, плохие или хорошие, – являются лишь поводом для радости или огорчения, а не для того, чтобы тебя бросить или приблизить к себе…

Подлунный подошел ближе и улегся рядом со мной на лиственную подстилку. Я только всхлипнула, обнимая разумного волка за шею и пряча лицо в густом зимнем подшерстке, остро пахнущем лесным зверем и совсем немного – дымом погребального костра.

Кто бы знал, насколько же я устала… Насколько мне хочется верить, что все, случившееся со мной в последнее время, – дурной, страшный сон, который просто обязан когда-нибудь кончиться. Я так хочу проснуться… и узнать, что не было ни Дикой Охоты, ни погребального костра, ни этого проклятого Колодца, который когда-то давно столь круто изменил мою жизнь… поломал меня прежнюю и слепил заново… подчиняясь последней воле уходящего «на покой» бога сражений.

Я так хочу проснуться… Ну пожалуйста…

Разумный волк вдруг низко зарычал и ощетинился, привставая с земли. Я подняла голову и увидела, как на обшарпанную ветку березы садится довольно крупная птица размером с небольшого орла – такие же широкие крылья, мощные лапы с крючковатыми когтями и довольно жилистое тело, только вот оперение у странной птицы было белоснежным, и лишь голова и кончики перьев отливали золотом. Я смотрела в глаза алконосту, и на миг мне почудилось, что орлиная голова его вдруг становится человеческой, а вместо хохолка появляется золотая корона, усыпанная драгоценными камнями. Только глаза на прекрасном девичьем личике остаются прежними, птичьими – с огромным зрачком и тоненькой золотистой ниточкой радужки. Я привстала, положив ладонь на шею разумного волка, и в этот момент алконост вдруг запел.

Его песня подхватила меня, как бурный поток подхватывает упавшую в него щепку, закрутила и куда-то понесла. Я не могла разобрать ни слова, но почему-то знала, что песня обо мне. О том, что было и есть, и о том, как оно все могло бы быть. И вот к этому «могло бы» я потянулась всей душой, всем сердцем, как будто от этого зависела моя жизнь и все мое существование.

Хочу жить, хочу любить, хочу быть свободной!

Песня алконоста зазвучала громко и властно, пока не оборвалась на самой высокой, пронзительной ноте, а вместе с песней пропало все остальное, как будто я потеряла сознание…

…И очнулась, лежа на кровати.

Я резко села, поморщившись от нахлынувшей головной боли, и закрыла лицо ладонями, пытаясь сообразить, что же случилось. Последнее, что осталось в памяти, – это хлопанье бело-золотых крыльев алконоста, его песня, пробирающая до глубины души, до невольно исторгнутых горьких слез пополам со счастливым смехом. Потом – провал, такой же непроглядный, как и мрак в комнате. Наверное, я все же потеряла сознание в лесу, а Ладислав с Ветром нашли меня и принесли домой. Ох, надо будет им сказать отдельное спасибо за такую готовность возиться со мной столько времени кряду.

– Любимая, все в порядке?

Голос Данте раздался так близко, что я невольно шарахнулась в сторону, да так «удачно», что свалилась с кровати, больно ударившись локтем о доски пола, глухим стуком отозвавшиеся на мое падение. Блеснула искорка, высекаемая из огнива, потом еще одна – и небольшая свеча озарила слабеньким пламенем довольно широкую двуспальную кровать со смятыми простынями и лежащего на ней полуобнаженного Данте, кое-как прикрытого одеялом. Волосы цвета воронова крыла почти занавесили заспанное лицо, когда он садился на кровати, пытаясь понять, что же случилось. А я сидела на полу, прикрываясь сдернутой со стула мужской рубашкой, и никак не могла поверить в то, что я не сплю. Когда он успел очнуться и прийти в себя? Или же это меня так долго не было? Неужто я, очарованная пением алконоста, слишком долго пробыла на той поляне с кривой березой?