Записки нетрезвого человека - Александр Моисеевич Володин

Ильченко Виктор Леонидович (1937–1992) — актер эстрады, заслуженный артист РСФСР, более тридцати лет выступал в дуэте с Романом Карцевым. Вместе с однокурсником по одесскому институту инженеров Морского флота М. М. Жванецким создал студенческий театр «Парнас-2».

С. 127

А по дороге домой, в троллейбусе сложилось подобие стиха.

«Простите, простите, простите меня…»

Другое свидетельство, со слов Володина, записала М. Дмитревская: в середине 1970-х Володина пригласили на спектакль одного московского театра, все в тот же ДК им. Первой пятилетки. Билеты нужно было получить у администратора, но к окошку было не пробиться. И он ушел, бормоча то, что повторял в людской толчее: «простите, простите».

«Простите, простите, простите меня!»

Стихотворение — Ст-19. С. 196.

На вашей планете я не проживаю…

Отголоски повести-сказки А. де Сент-Экзюпери «Маленький принц» (пер. Н. Галь).

С. 128

Почему думают, что смерть — это страшно?

Прозой записано стихотворение «Почему думают…» — Ст-19. С. 280.

С. 129

Арестовали писателя Кирилла Косцинского.

См. комментарий к ОЗ. С. 47.

Это цитата из пьесы Эрдмана «Мандат».

«Тамара Леопольдовна: Мой супруг мне сегодня утром сказал: „Тамарочка, погляди в окошечко, не кончилась ли советская власть!“ — „Нет, говорю, кажется, еще держится“. — „Ну что же, говорит, Тамарочка, опусти занавесочку, посмотрим, завтра как“».

Эрдман Николай Робертович (1900–1970) — драматург, сценарист; автор пьес «Мандат» (1925), «Самоубийца» (1928, не публиковалась при жизни автора), сценариев «Веселые ребята», «Волга-Волга» и др.

С. 130

Жалко телефон.

Прозой записано стихотворение «Жалко телефон…» — Ст-19. С. 178.

Пастернак: «Для вдохновителей революции суматоха перемен и перестановок единственная родная стихия… <…> А знаете, откуда эта суета вечных приготовлений? От отсутствия определенных способностей, от неодаренности».

Слова из романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» приведены неточно:

«А знаете, откуда суета этих вечных приготовлений? От отсутствия определенных готовых способностей, от неодаренности» (курсив наш. — Сост.) (Пастернак. Доктор Живаго. С. 292).

Еще Пастернак: «Я с детства питал робкое благоговение перед женщиной, я на всю жизнь остался надломленным и ошеломленным ее красотой…»

Это из эпистолярного наследия Пастернака (Пастернак. Письмо Н. Табидзе 30 сент. 1953 г. С. 749).

С. 131

Думаю, что Бог навсегда оставил Марию такой, какою она была, когда родила Иисуса.

Однако существует изображение Девы Марии и немолодой женщиной — барельеф над главными воротами армяно-католической церкви в Иерусалиме, на Четвертой остановке Крестного пути (Via Dolorosa), где по преданию Мария в последний раз видела Своего Сына живым. Создан в 1950-е годы (сообщено Варварой Ромодановской).

С. 132

В армии скучается по любимым.

Прозой записано стихотворение — Ст-19. С. 199.

С. 133

«Правда почему-то потом торжествует…»

Стихотворение — Ст-19. С. 172. Посвящено З. Е. Гердту.

Приснился сон. Он (это я) был безалаберный, опустившийся.

Слово «безалаберный» — «бестолковый, беспорядочный» (Словарь Ушакова), ныне почти неупотребляемое, одно из любимых володинских словечек: «…вы намекаете, что он безалаберно живет?» («Пять вечеров»).

С. 134

Поставить фильм по этому сценарию решил один из первых метров тогдашнего кино — Сергей Аполлинарьевич Герасимов.

Из странного симбиоза Володина и Герасимова получился один из самых «неволодинских» фильмов «Дочки-матери» (Мосфильм, 1974). Автор «отмстил» режиссеру по-своему: он выкинул из текста всех последующих изданий сценария преуспевающего ученого Петра Никаноровича Воробьева, роль которого исполнял в картине С. А. Герасимов, сделав его затекстовым персонажем.

О Герасимове есть и в набросках:

«К и н о а р и с т о к р а т и я:

Этот был пузырь не по характеру, а по образовавшемуся положению и званиям. А так — очень образованный, любящий своих учеников, да и меня, человек. Но — режиссер. Он ставил „Дочки-матери“. И незаметно оказалось, что умнее и дальновиднее меня. Началось с того, что он попросил: „Пускай она (героиня сценария) едет не из Ленинграда в Омск, а из Свердловска в Москву. Родился я в Свердловске, а живу в Москве… Вы не против?“

А я же пишу общечеловеческое! Какая разница, откуда и куда едет героиня? Конечно, пускай.

Далее. Он у вас учитель — пускай будет профессор? Вы не против?

А я же пишу общечеловеческое, какая разница, кто он, учитель или профессор?

Потом, на просмотре материала, где этого профессора играл Смоктуновский, я спросил его с изумлением: „Кеша! Что это вы смеялись каким-то нэпманским смехом!“

„А это меня Сергей Аполлинарьевич попросил“.

Я удивленно обратился к режиссеру.

„Сашечка, — сказал он, — давайте сверим концепции. Вот из таких вырастают Сахаровы и Солженицыны!“

Тут-то я все понял: сюжет истории перевернулся диковинным образом. Вместо того, чтобы железная девочка, воспитанная государством, приезжала в интеллигентную семью со своими сложностями и терзаниями их жизни и разметала там все по своему усмотрению — получилось так, что воспитанная государством девочка, Зоя Космодемьянская, приехала из рабочего Свердловска, станового хребта пролетарской России — в загнивающую Москву и, столкнувшись в идейно-нравственной схватке с профессором Сахаровым, одержала полную победу.

Режиссер так и писал в статьях по поводу своего фильма, что советских детей должно воспитывать государство, а не семья, ибо она уродует.

На обсуждении фильма он сказал:

„Вот, говорят, что в нашем обществе нет классов. Неверно! Классы есть! Есть рабочий класс и есть интеллигенция. Ну, что такое интеллигенция? Это люди, которые все время хнычут, стонут, они, конечно, делают дело рабочего класса, вынуждены делать, но… И если бы нас с Александром Моисеевичем спросили: за кого вы, за рабочий класс или за интеллигенцию, то мы бы сказали …“

Я метнул на него несколько молний своими маленькими глазками, и он закончил: „Мы бы сказали: и за тех, и за других“» (ОРК ГТБ. Ф. 18. Л. 35–36).

Помнится, выступая, с официальным докладом на съезде кинематографистов, он (Герасимов. — Сост.) перешел вдруг на поэму Пастернака: «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…»

Строки из поэмы Б. Пастернака «Девятьсот пятый год», глава «Морской мятеж» (1926).

С. 136

Кинорежиссеры любили приглашать Евстигнеева на эпизодические роли ученых.

Евстигнеев Евгений Александрович (1926–1992) — народный артист СССР, актер кино, театра «Современник» с 1957 года и МХАТа с 1971-го, неподражаемый исполнитель роли Куропеева-Муровеева в спектакле «Назначение» («Современник», 1963).

В рассказе «Письмо друзьям» встречаем персонажа, в котором узнается Е. Евстигнеев:

«Он выглядел не по годам немолодо, словно его старил талант. <…> Постепенно гости перестали ждать от него необыкновенного и простили ему неразговорчивость за простоту, усмешечку и знаменитую лысину. Он чувствовал себя прекрасно, уважительно поглядывал на моих гостей, подливал мне и подкладывал, словно не