Варшавская Сирена - Галина Аудерская

В последнюю субботу августа, после взрыва радости по поводу подписания договора с Англией, копать бомбоубежища и траншеи явилось несколько тысяч добровольцев — и молодых, и старых, по большей части совсем непригодных к физической работе. Многие принесли с собой инструменты, кое-кто нетерпеливо ждал обещанные лопаты. Анна с Марией, своей университетской подругой, были направлены в Уяздовский парк, и там прекрасные газоны и клумбы с розами быстро перекопали, парк превратился в будущее поле битвы или в бомбоубежище. Людей было больше, чем орудий труда, кто уставал, на какое-то время отдавал свои заступы и даже вилы желающим поработать. Лопаты скрежетали о гравий, о попадавшиеся камни. На территории, предназначенной для отдыха и веселья, прокладывали траншеи, которые должны были защитить от осколков снарядов, парк становился местом, которое должно было спасти от гибели, от смерти, если б того захотел враг.

Из соседнего кафе приносили воду и даже какой-то освежающий напиток. Все в эту субботу были действительно единодушны, готовы что угодно сделать для защиты города, доброжелательно относились друг к другу; каждый был свидетелем самоотверженности соседа, а сосед являлся очевидцем твоей доброй воли и хорошей работы. Мало было таких, кто работал напоказ или ругался, обвиняя власти в том, что они, как всегда, ни о чем не думают и что неразбериха продолжается. То не хватало бумажных лент заклеивать окна, а сейчас лопат…

Майор Павел Толимир предвидел, что в результате неуступчивости Гитлера мобилизация может быть объявлена в любой момент, к тому же приходили тревожные известия со всех пограничных пунктов. В продовольственных магазинах скупали буквально все, даже пиво, поскольку продажу водки и вин запретили. Кто-то решил, что может не хватить мыла, керосина, и сразу же началась осада хозяйственных и парфюмерных магазинов. Более предусмотрительные скупали все, что было в аптеках, и в течение двух дней, до тридцатого августа, полки и склады магазинов столицы были почти пусты. Серебряные монеты совершенно исчезли из обращения. Мало кто знал, какой процент в них драгоценного металла, но все же они были лучше, чем бумажные банкноты, которые неожиданно затопили город; их с большим недоверием принимали и покупатели, и торговцы, у которых еще остался хоть какой-то товар для продажи. Не покупали только обои и стекло, но зато квартиры были забиты консервами, пачками кофе, чая, риса, соли и сахара. Все торопились сделать на окнах светомаскировку, все копали траншеи и бомбоубежища. Прохожие останавливались перед первыми объявлениями, появившимися на стенах двадцать восьмого августа, но по приказу властей их поспешно сдирали. Анна провела этот вечер в «Мальве», потому что Адам хотел встретиться с уже мобилизованными друзьями.

— Мы знаем друг друга с детства, я с ними должен поговорить. Почему они получили повестки? Им прислали, а мне нет?

— К ужину вернешься? — спросила Анна, провожая его до калитки.

— Вернусь. Через час выходи меня встречать на лесную тропинку возле ручья.

Проводив его, она вернулась на крыльцо. Прабабка подняла голову над кипой газет.

— Не может усидеть дома?

— Нет. Хотя неизвестно, сколько еще мы будем вместе.

Резким движением руки маршальша сбросила газеты.

— Ничего не известно. Ничего. Эти писаки, похоже, считают нас дураками, одна информация противоречит другой.

Какое-то время они сидели молча, погруженные в невеселые мысли. Неожиданно у калитки громко, назойливо зазвенел звонок.

— Кажется, всеобщее безумие докатилось и до Константина, — проворчала прабабка. — Всем известно, что я днем не запираюсь на ключ.

— Видно, это кто-то чужой. Пойду посмотрю.

Это был Мартин, сын дворничихи, с письмом к маршальше. Он не хотел входить, чтобы успеть на тот же поезд, которым прислала его сюда Леонтина. В доме на Хожей, когда принесли срочное письмо, была только одна она.

Он протянул смятый конверт, смешно сморщился и тут же исчез.

— Срочное известие для меня? — удивилась прабабка. — Адрес написан криво, похоже рукой самой Лео. Что могло случиться на Хожей?

Анна почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Мартин сказал, что Леонтина была одна, когда пришло письмо, и что это она послала его в Константин. Значит, дома ничего плохого не случилось, а…

Она не спускала глаз с пальцев, разрывающих конверт. Анна уже знала, что внутри могло быть только одно: мобилизационное предписание, которого так боялась пани Рената.

Маршальша читала предписание очень долго и наконец отдала Анне.

— Поспешила Леонтина, — сказала она, помолчав. — Рената ее не похвалит за это.

— Все равно тогда бы ей самой пришлось отдать повестку Адаму.

— Да, но самой, с соответствующими поучениями, комментариями и, вероятно… не сразу.

— Письмо было адресовано вам.

— Ох, но адрес писала старая Лео. Возьми это, дитя мое. Вы где-то должны с ним встретиться?

— За костелом, в лесу.

— Если там, то не забудь прочесть молитву за его счастливое возвращение. От моего имени и от себя.

Солнце заходило, обагряя кроваво-красным светом стройные деревья, по стволам сосен стекала смола, напоминая старое золото, в лесу пахло нагретой хвоей, слегка увядшими травами, железистой водой родника. Ей пришло в голову, что, возможно, они не скоро окажутся здесь вместе и с сегодняшнего дня этот лесной уголок станет для нее мертвым и пустым. Анна прислонилась к дереву и засмотрелась на красный диск, просвечивающий сквозь ветви. Именно такой, отсутствующей, смотрящей прямо перед собой, увидел ее Адам. Он громко позвал ее и увидел, как Анна вздрогнула, оторвалась от ствола и побежала к нему. Адам тоже ускорил шаги, и они почти столкнулись на полпути. Он обнял ее и начал кружиться, держа ее в руках, пока не споткнулся и не упал. Анна увидела над собой сначала смеющиеся, а потом полные нежности и страсти глаза мужа.

— Любимая, — шепнул он. — Хорошо, что ты есть.

Вверху над ними застучал дятел, захлопала крыльями какая-то птица.

— Хорошо, что пока еще есть, — вздохнула она.

Он нахмурил брови и внимательно посмотрел на нее.

— Ты сказала «пока еще». Почему?

У нее было большое желание отделаться шуткой, не отдавать сейчас повестки, но она подумала, что так поступила бы пани Рената, и неожиданно встала.

— Анна! — настаивал Адам, не понимая, что происходит.

Она подошла к нему, прильнула отчаянно, горячо.

— Тебе надо ехать, любимый, надо ехать.

Какое-то время он молча держал ее в объятиях.

— Когда?

— Завтра. Повестка пришла на Хожую, и Лео сразу же переслала ее прабабке.

— Никто не звонил?

— Никого не было дома.

Он не просил показать повестку и не опускал рук, только, крепче прижавшись к ней щекой, заговорил:

— Смотри: вот ствол дерева. Это его крона. То красное полушарие — это солнце. А выше, очень высоко, — небо. Чистое, спокойное.