Жулик: грабеж средь бела дня - Сергей Зверев

Сазонов всегда обладал великолепной реакцией. Но в этот момент он не думал о себе – резко подавшись корпусом вправо, он прикрыл собой Таню, сидевшую рядом.

Это и спасло ему жизнь: девятимиллиметровая пуля попала не в голову, а в предплечье. Левую руку обожгло пронзительной болью. Однако Леха нашел в себе силы затолкнуть девушку под приборный щиток. Правая рука выхватила из кармана револьвер – тот самый, конфискованный в свое время у Цацы… Приоткрыв Танину дверку, Сазонов нырнул через сиденье и, выскользнув наружу, выстрелил в бывшего мусорилу. На груди Голенкова мгновенно расплылась кровавая клякса, и он, отброшенный выстрелом, свалился на асфальт. Однако нашел в себе силы приподняться и выстрелить вновь. Видимо, рука его дрогнула – пуля вновь прошила лобовое стекло, и из салона «шестерки» послышался низкий звериный вой раненой Пили.

– Я тебя, суку, завалю, хоть потом всю жизнь зону топтать буду! – будто сквозь толщу воды донесся до Лехи слабеющий голос мента. – Я для тебя, уголовная рожа, всегда буду гражданином начальником!.. Я – Голенков!.. Я – капитан Голенков!..

– Бывший капитан… – закусывая от боли губу, поправил Жулик и, уже находясь на грани беспамятства, добавил: – Никогда ты не станешь майором…

Оперативники, прибывшие к месту перестрелки буквально через несколько минут, долго не могли поверить в редкостную удачу. Раненый водитель бежевого «жигуля» оказался тем самым Алексеем Сазоновым, за которым столь долго и безрезультатно охотились едва ли не все милицейские подразделения города. В салоне «шестерки» истекала кровью его сообщница – шестикратно судимая рецидивистка Маргарита Пиляева, более известная в преступном мире как Пиля.

Коренастый раненый мужчина с «макаровым» в руках оказался их бывшим коллегой из Угро Эдуардом Ивановичем Голенковым. Бывший капитан, получивший пулю в грудину, также не подавал никаких признаков жизни. Пощупав ему пульс, милиционеры определили, что он еще жив, после чего немедленно отвезли под охраной в больницу.

А вот личность человека, едва не убившего Голенкова, вызвала у ментов неподдельное удивление. В бежевой «шестерке» оказалась его дочь Татьяна, которая вот уже почти месяц числилась в городском розыске…

– Это я стреляла в него… – твердила девушка и в знак признания своей вины демонстрировала револьвер, в барабане которого не хватало одного патрона. – Мой отец был подлец и мерзавец, и я в него выстрелила. А Леша в него не стрелял, я тому свидетельница…

Естественно, оперативники не поверили девушке. Было очевидно: рассудок ее помутнен. Но Таня упрямо твердила – мол, в папу стреляла я, и в качестве доказательства утверждала, что на рукояти револьвера остались только ее отпечатки пальцев.

К удивлению сыщиков, дактилоскопическая экспертиза подтвердила справедливость чистосердечного признания девушки. Конечно, у оперов были весьма серьезные сомнения и относительно признаний Татьяны Голенковой, и уж тем более насчет «пальчиков» Жулика. По всему выходило, что дочь их бывшего коллеги зачем-то выгораживала особо опасного рецидивиста, решив взять вину на себя. Однако возиться с расследованием не хотелось, и Танино признание было зафиксировано в протоколах…

На первый серьезный допрос девушку выдернули лишь вечером. Она была готова ко всему. К немалому ее удивлению, в следовательском кабинете сидела Александра Федоровна. Как и следовало ожидать, мать особо опасного рецидивиста была опознана по ориентировкам и вместе с котиком доставлена в горотдел в качестве свидетельницы. Так что теперь им предстоял перекрестный допрос. Вид у старушки был очень расстроенный. Как выяснилось, арест единственного сына стал не единственной тому причиной…

– Меня прямо на ступеньках роддома забрали, – всхлипывала Александра Федоровна, шмыгая мягким старческим носом. – Такое несчастье, такое несчастье…

– Авось Леше не дадут большой срок… – осторожно предположила Таня. – Ведь стреляла-то я…

– Я понимаю… Я не о том… Я… новорожденную сегодня увидела. Не наша эта девочка! Точно не наша! Красивая, конечно… Но почему-то слишком уж узкоглазая. Отец у нее, видно, какой-то нерусский: то ли китаец, то ли монголец… – Утерев платком морщинистое лицо, мать особо опасного рецидивиста горестно запричитала: – Не суждено мне уже никогда бабушкой стать…

– Суждено, – успокоила Таня и, приобняв старушку, добавила твердо и уверенно: – Я от вашего Лешеньки ребеночка жду…

…Это и была та самая «приятная новость», которой она так спешила поделиться с Жуликом.

Эпилог

Что простому арестанту здорово, то менту – смерть. Особенно на «общей» хате провинциального следственного изолятора…

В этом Эдуард Иванович Голенков убедился на собственной шкуре. Промаявшись полтора месяца в тюремной больнице, он был препровожден в тот самый следственный изолятор, куда в свое время пачками отправлял подследственных. Менту-«повторнику» была не положена спецкамера для подследственных сотрудников МВД, и уже через полчаса бывший оперативник Угро пополнил ряды «опущенных», заняв подобающее ему место под шконками у параши, именуемое здесь «вокзалом». Мир бывшего подпольного миллионера сузился до размеров маленькой смрадной камеры, населенной исключительно убийцами, бандитами, хулиганами, угонщиками и крадунами. И мир этот был ужасен… В свои тридцать девять лет Голенков даже не подозревал, сколь богатой может оказаться уголовная мысль, если речь идет о наказании бывших сотрудников МВД.

На допросах он слезно просил, чтобы его перевели в «ментовский блок», обещая подписать все, что угодно.

Впрочем, признательные показания в убийстве Коробейника, Наташи и Зацаренного он дал почти сразу. Конечно, портмоне с «пальчиками» и семейной фотографией Жулика были замечательной уликой против профессионального афериста. Однако «макаров», из которого был застрелен Цаца, перевешивал и фотографию, и даже «пальчики». Пистолет этот, изъятый из рук бывшего мусора во время задержания, был подвергнут трассологической экспертизе, которая и показала идентичность этого оружия и ствола, от которого принял смерть директор «Находки». Пистолет, как потом оказалось, стал не единственной уликой: в руки ментов попал и мобильный телефон Жулика, в котором был зафиксирован тот самый памятный разговор…

Бывший опер профессионально оценил ситуацию, и костяшки его шансов с треском слетели со счетов. «Вышак» с автоматической заменой на пожизненное заключение шел по-любому. Но ведь уркаганы могли сильно сократить этот срок еще до суда… Чистосердечное признание виделось арестанту единственно верным выходом. Неизвестно, чем бы закончилось пребывание Эдика в общей «хате», если бы в судьбу его не вмешался Александр Андреевич Точилин, старший следователь Генпрокуратуры по особо важным делам. Получив все интересующие его данные о подпольном монетном дворе, он распорядился перевести Голенкова в одиночную камеру.

Высокопоставленный сотрудник Генпрокуратуры лучился счастьем. Ведь далеко не каждый следователь, даже по особо важным делам, способен в одночасье раскрыть столь масштабное дело! Глядя, как этот «важняк» сыплет цифрами, датами и фактами, городской прокурор лишь удивленно качал головой: и что это за сверхчеловеки работают в Генеральной прокуратуре, и откуда у них такая невероятная проницательность! Как и следовало ожидать, после производства уголовного дела и передачи его в суд Александр Андреевич немедленно получил повышение, став ни много ни мало прокурорским генералом.

Круглолицая вьетнамка Хьен и ее братья по расе стали главными фигурантами этого дела. Следствию удалось доказать, что злополучная вилла в Ницце и номерной счет в «Лионском кредите» имеют самое непосредственное отношение к вдове Нгуена Ван Хюэ.

Конечно, вьетнамцы вполне могли бы выкрутиться и на этот раз, если бы не Кадр: блатному «канале» тоже хотелось скостить себе срок чистосердечным признанием. «Все люди равны перед законом и имеют право на равную защиту закона без любой дискриминации!» – цитировал он на следствии любимый правозащитный документ. – А то что же это получается: я опять на зону пойду, а эти узкоглазые на свободе останутся?!. Везде русского человека эти азиаты обижают!..

Лида Ермошина, проходившая по делу в качестве свидетельницы, красноречиво опровергала слова Кадра. Родитель новорожденной, познав все счастье отцовства, неожиданно признал ребенка своим. В ментуру, прокуратуру и суд Лида приходила исключительно в обществе толстого Кима, шеф-повара ресторана «Золотой дракон»… Любовь к детям, подсознательно заложенная в каждом корейце, перевесила в Киме даже презрение к позорному ремеслу малолетки, до недавнего времени бывшему постоянным источником ее существования. Ким не обидел ее ни разу, так что Мандавошка не имела никаких оснований жаловаться на расовую дискриминацию. И лишь традиционная корейская кухня была единственным, к чему она так и не смогла себя приучить: страстная любовь корейцев к собачьему мясу внушала Ермошиной отвращение… Обнаружив на кухне «Золотого дракона» знакомый ошейник голенковского ротвейлера, она с трудом подавила в себе рвотные спазмы.