Черные бароны или мы служили при Чепичке - Милослав Швандрлик

Поскольку речь шла о мероприятии, ради которого лес не берегли, материала было просто невпроворот, так что плакаты клеились на плакаты, а на них следующие плакаты, так что каждому должно было быть ясно — инициатива здесь на высоком уровне.

— Скорей бы всё это кончилось, — сказал Кутик, когда он, как самый высокий в роте, оклеивал лампу красными флажками, — как вспомню, что нас ещё ждёт торжественный марш на площади…

— Что ты имеешь против торжественных маршей? — спросил Цина, — Я там в прошлом году закадрил четырнадцатилетнюю пионерку, и любовь была прямо до неба.

— Всем торжественным маршам цена — дерьмо, — отозвался кулак Вата, — Я когда долго хожу в сапогах, у меня волдыри выскакивают.

— Ты, сдаётся мне, вообще не хочешь ничего жертвовать для нашего общего дела, — упрекнул его Кефалин, — Никакого восторга в тебе не вижу. Плакаты ты клеил, как попало, флажки из окон вывешивал прямо‑таки неохотно, а теперь даже не хочешь пойти на демонстрацию за достижения социализма.

— Я без этих достижений запросто бы обошёлся, — сказал Вата, — если бы мне только оставили скотину и кусок земли. Только, судя по всему, я пойду вкалывать в Либчицкие мастерские.

— Там тебя перевоспитают, — утешал его Кефалин, — а тебе, собственно, ничего другого и не надо. Либчицкое движение славилось по всей нашей Родине, и там, в мастерских ты станешь маленьким винтиком могучего социалистического механизма, чего тебе ещё не хватает?

— Хрена с два, — ответил кулак, — а тебе я перед уходом разобью морду, чтобы ты не думал, что можно на мне ездить как хочешь. Я твои шуточки буду терпеть ещё самое большее два–три дня.

— И ты думаешь, что в мастерских сможешь избежать влияния зрелых и сознательных товарищей? — спросил Кефалин, — Ты правда полагаешь, что замкнёшься в своей кулацкой ракушке и будешь пассивно наблюдать, вместо того, чтобы присоединиться к титаническим усилиям…

— Как его не пнуть по заднице? — заревел Вата, — Я много стерплю, но это уже слишком!

Он погнался за Кефалином, но тот уже был вне досягаемости его могучих лап. Кроме того, в помещение вошел лейтенант Троник, намеревающийся объявить солдатам подготовку к торжественному маршу.

— Товарищи, — сказал он, — Это, собственно, последнее, чего мы от вас хотим. Мы примем участие в торжественном марше, будем вести себя, как пристало военнослужащим народно–демократической армии, и постараемся, чтобы в наш адрес не было замечаний. Ничего более я от вас не хочу, но и не менее. Для надёжности перед торжественным проходом вы будете обысканы, и обнаруженные ёмкости с алкогольными напитками будут изъяты. А если кто‑нибудь попросту нажрётся, с ним поступят согласно уставу. Надеюсь, вы будете разумны и поддержите честь нашего подразделения.

Солдаты были разумны. Вместе с боевыми частями и толпой гражданских с транспарантами они промаршировали на таборскую площадь. Здесь они дисциплинированно послушали речь председателя местной управы, не употребив притом ни капли алкогольных напитков. Никто не допустил ни малейшей провокации. И лишь один–единственный солдат наплевал на Великую Октябрьскую Революцию, самовольно покинул часть и вместо молчаливых воспоминаний о выстреле с «Авроры» ушёл под руку с любимой девушкой куда‑то к Клокотам. Этой белой вороной был некогда самый сознательный солдат в части и самый активный комсомолец Душан Ясанек.

Было решено, что солдаты смогут покинуть Табор в гражданской одежде. Под руководством офицеров они будут доставлены прямо на Центральный вокзал в Праге, а уже оттуда каждый самостоятельно отправится к месту проживания.

Эта информация в части была принята с необычным пониманием. Некоторые срочно писали домой, чтобы им прислали гражданскую одежду, некоторые же решили купить себе приличный костюм в Таборе.

— Теперь увидим, кто крут, а кто голодранец! — радовался Кунте, — Бывает, ходит такой, как будто у него миллион в кармане, а домой поедет в шерстяных брюках и куртке из клеёнки.

— Бедность не порок, — сказал Кефалин, но ему не поверили. После двадцати шести месяцев прозябания в выцветших тряпках невесть каких армий мира молодёжь страстно желала одеваться модно и своей внешностью поражать окружающих. Каждый день в казармы приходило несколько объёмных посылок, и их разбор заканчивался небольшим показом мод. Экспертом по оценке качества нарядов стал философ Цибуля, а его ассистентом был бывший хулиган Ота Кунте.

Тут же возникли классовые различия. Официант Дочекал расхаживал по расположению в коверкотовом костюме, Саша Кутик щеголял в первоклассной кожаной куртке, а про Кунте и говорить было нечего.

Большие трудности с гражданской одеждой испытывал кулак Вата. В армии он сбросил по меньшей мере тридцать килограммов, и, несмотря на то, что по–прежнему весил сильно за центнер, в присланной из родной деревни одежде выглядел, как голодный сирота. Напротив, Цина и Мацек благодаря регулярному употреблению пльзенского несколько набрали, и, втиснувшись в гражданскую одежду, вызывали серьёзные подозрения в том, что они ограбили какого‑нибудь карлика.

Несколько лучше выглядели те, кто купил одежду в Таборе, несмотря на то, что их считали уклонистами.«Если бы им прислали костюмы из дома», — твердил Кунте, — «То они после первого же дождя расползлись бы по швам».

Хуже всего было интеллигентам. За малым исключением перед армией они едва закончили учёбу, и им не по карману была одежда столь высококлассная, чтобы предстать перед взглядами строгого жюри. Душан Ясанек, например, определённо не выглядел светским львом, а Кунте заключил, что бы Ясанек обналичил весь свой гардероб вместе с обувью, то вышло бы шестьдесят крон, и это ещё дорого. Душана это задело настолько, что у него на глазах выступили слёзы.

— Не сходи с ума, — утешал его Кефалин, — И будь выше поверхностных оценок. Вспомни Сирано де Бержерака, который сказал:«Внутри ношу я элегантности цветок, хоть и не выгляжу, как современный модник…»

— А как же Эвичка? — возразил Ясанек, — Думаешь, я могу у неё так показаться?

— Дружище! — захохотал Кефалин, — Ты за последние два года вообще смотрелся в зеркало? Видел, как ты выглядишь в форме?

А потом настала пора вернуть государству то, что ему принадлежит. Старшины, кладовщики и другие канцелярские крысы развили небывалую активность и их все моментально возненавидели. Это, впрочем, в данный момент было неважно. Важнее было то, что солдаты должны были сдать всё обмундирование и амуницию в том количестве, в котором получили, что не очень хорошо получалось. Множество рубашек и других частей одежды были выменяны на сигареты или алкоголь, что‑то пропало или было утеряно при частых переездах, нельзя не упомянуть и деятельность криминальных элементов, чья привычка обогащаться за счёт остальных не пострадала от военной службы.

Короче говоря, многих вещей недоставало. Само собой, можно было бы за них заплатить, но требуемые суммы многократно превышали фактическую цену исчезнувших предметов, и были так неслыханно высоки, что никто платить не собирался. И оставалось одно. Забыть про воспитание, решительно подавить голос совести и ограбить своих товарищей.

В роте начали красть, и таким неслыханным образом, что это было даже забавно. Кулак Вата ночью был полностью обчищен, но уже через сутки имел всё, что требовал устав и даже кое‑что сверх того. При этом ему пришлось идти на работу без рубашки, потому что краденое бельё было ему так мало, что все попытки впихнуть в него своё могучее тело окончились полным провалом.

У Кефалина остался пустой сундук. Лишь на дне лежал какой‑то поясок, который должен был бы что‑то поддерживать, только вот что бы это ни было, оно тоже безвозвратно сгинуло.

— Тебе надо накрасть всё обратно, — посоветовал Салус, — Если хочешь, я тебе помогу.

Кефалин не хотел.

— Кто добрых советов не слушает, тому не поможешь, — сказал Салус, — Кто о себе не может позаботиться, тот за это поплатится! Когда евреи окончательно придут к власти, олухи вроде тебя сдохнут под забором!

Старший лейтенант Перница снова пил. И не только. К всему прочему он сошёлся с пани Андулой из Чеканиц, на которую у него были серьёзные планы. Пани Андуле опротивел муж–алкоголик, поэтому она искала утеху в других местах, но нельзя сказать, что на этот раз ей повезло больше. Это можно объяснить только тем, что некоторые женщины выбирают определённый тип мужчин. Кунте в связи с этим вспомнил одну даму, проживавшую на границе Голешовиц и Летны, которая хоть и была ростом около ста восьмидесяти сантиметров, испытывала слабость к маленьким, тощим мужчинкам, а все её мужья были жокеями.

Так и пани Андула, которой осточертел алкоголик, бок о бок с которым она жила уже седьмой год, была очарована другим алкоголиком, который был хоть и не хуже, но и никоим образом не лучше.

Перница сиял.«Теперь у меня есть девка», — причмокивал он, — «Прямо такая, как мне нужна. Не женщина, а кобыла! Всем пожелал бы эту стерву испытать в постели!»