Черные бароны или мы служили при Чепичке - Милослав Швандрлик

Полковник Пелынек на следующий день связался с Непомуками и настоял на том, что должен поговорить с командиром. После долгого ожидания, он заполучил к телефону Таперичу и по крайней мере четверть часа излагал ему непристойности, чинимые дерзкими и невоспитанными стройбатовцами. Таперича его терпеливо выслушал, а когда Пелынек закончил, произнёс невероятно спокойным голосом:«Такова жизнь. Насрать на всё это надо, товарищ полковник».

Двадцатого декабря, за день до увольнения, уже никто не работал. Солдаты сдавали последние части обмундирования и снаряжения, распивали спиртное и пели песни всевозможного содержания и уровня. Кто‑то записывал адреса друзей, кто‑то предлагал регулярно собираться»У Пинкасов», и буйное веселье то и дело сменялось сентиментальными воспоминаниями.

— С завтрашнего дня я свободный человек, — твердил Кунте, — Буду ходить куда захочу, в чём захочу и куда захочу, а кому что‑то не понравится, с тем я разберусь.

— Хрена ты будешь свободный, — испортил ему настроение кулак Вата, — С нынешним режимом никогда свободный не будешь. А другого режима в этой дурацкой стране быть не может, потому что так договорено.

— Иди в задницу со своими похоронными речами, посоветовал ему Дочекал. — Я буду свободным. С чаевыми сделаю пять–шесть тысяч, заведу себе классную девчонку, и думать ни о чём не надо будет. Если станет интересно, что там в мире, то поймаю»Свободную Европу», а всё остальное мне до лампочки.

— Это ты так думаешь, — качал головой Вата, — однажды не понравишься какому‑нибудь секретарю, референту или председателю, и конец твоим делам. Потопаешь за милую душу в шахту и моргнуть не успеешь.

— Что же этому пузатому деревенскому мешку никто не заткнёт пасть? — спросил Кунте, — Прямо страшно его слушать.

— Мне вот, Вата, стало интересно, — отозвался Салус, — зачем ты так экономишь и собираешь денежки? Всё равно тебя однажды заберут, наваляют, да ещё и спросят, откуда у тебя столько денег?

— Моё мнение, — сказал Кефалин, — Человек должен все деньги обменять на товары, и тогда ничего не сможет лишиться.

— Вам, козлам, хотелось бы, — брюзжал кулак, — чтобы бы я все деньги обменял на выпивку. То, что я наэкономил, вы бы пропили за один вечер. Только не дождётесь!

— Господа! — вдруг вскричал Цина, — Посмотрите на высокого гостя!

И действительно. От ворот, которые, естественно, уже несколько дней никто не охранял, шагал сам великий Таперича.

Таперича, который, как поговаривали, с Нового года тоже должен был увольняться из армии, ходил по спальным помещениям и изымал полные и недопитые бутылки.

— Я пока ещё майор, — говорил он, — А пока я майор, тут не будет ни бордель, ни какая там пивная.

Никто не протестовал, потому что могучий майор нагонял страх даже в последний день службы. Но вскоре компании будущих штатских снова запели и развеселились, тайком отхлёбывая из припрятанных запасов.

— Я по–прежнему за социализм, — шептал Душан Ясанек Кефалину, — но это должен быть просвещенный социализм. Как ты считаешь?

Кефалин пожал плечами. Он не понимал, с какой стати в последний день службы ему рассуждать о социализме, особенно, когда заместитель командира по политической работе стонет в больнице.

— Ну что, Кефалин? — спросил проходящий мимо Таперича, — Что скажете на то, что завтра будете в Праге?

— Наверное, как‑нибудь привыкну, — сказал Кефалин, — Мысль о том, что обо мне никто не будет заботиться, меня немного пугает, но каждый должен рано или поздно встать на ноги.

— Вы мудрый человек, Кефалин, — похвалил его майор, — Надо было сделать вас ефрейтором или младшим сержантом.

И, не дожидаясь, как отреагирует похваленный солдат на такую оценку, пошёл продолжать свою инспекцию.

До самого вечера пели и болтали, но едва на Табор спустились сумерки, солдаты сидели, как на иголках.

— Господа, мы же не будем здесь торчать? — подтянул изысканно завязанный галстук Саша Кутик, — Прохлопать последний день службы, это был бы прямо смертный грех!

— Само собой, — согласился Кунте, — Девки в Таборе этого бы не пережили.

— Парни, не дурите, — предостерегал их кулак Вата, — Таперича ещё может нам в последний день изрядно насолить. К чему рисковать, когда мы уже одной ногой дома? Что до меня, то я сяду здесь на сундук и буду на нём сидеть до самого утра.

— Нет, вы посмотрите на эту толстую свинью, — удивился Цина, — За женщинами не ходит, водку не пьёт, спортом не интересуется, культурой тоже, вот мне любопытно, почему он так держится за свою жизнь?

Кулак что‑то промычал, и хотя ничего было не разобрать, никто из присутствующих не сомневался, что он только что Цину куда‑то послал. Цина, впрочем, не прислушался к его совету и предпочел пойти в ночное заведение»Хата», где собирался встретиться с дамой своего сердца. За ним отправился Кутик, сразу за ним последовали Кунте, Мацек, Дочекал и многие другие.

— Всё это плохо кончится, — стонал кулак Вата, — Во всей роте кроме меня ни одного благоразумного, толкового человека!

Но даже его причитания не помогали, и солдаты один за другим уходили из казармы в ночной город.

Таперича сохранял ледяное спокойствие, хотя остался в расположении почти один. Было ясно, что он на что‑то подобное рассчитывал. Около полуночи он поднялся и вошёл в помещение, где одинокий кулак Вата по–прежнему сидел на сундуке и горевал про себя.

— Товарищ рядовой! — сказал майор, — Таперича пойдёте со мной.

У кулака внутри всё оборвалось, потому что его пессимизм разросся до чудовищных размеров. В тот раз он, впрочем, был беспочвен. Майор выбрал его своим помощником, и имел на то веские причины. Таперича и Вата отправились в Табор. Первым, кого они встретили, был Ясанек, жмущийся к Эвичке Седланковой.

— Вы пили, товарищ рядовой? — спросил его майор.

— Не пил, — со всей решительностью объявил Душан, — Я был со своей невестой!

— Знал я таких, — сказал Таперича, — Что были с невестами, и накачались, как дирижабль. Дыхните на меня!

Ясанек, поколебавшись, исполнил приказ. Он явно стыдился перед Эвичкой Седланковой.

— Хорошо, — произнёс майор, — Можете продолжать. Вата, идём дальше.

Они дошли до»Белого льва», вступили внутрь и выяснили, что там находятся несколько военнослужащий первой роты, напившихся буквально до немоты. По большей части он держались на ногах, но рядовые Ленчо и Серначек на это были уже не способны.

— Делайте, Вата, то же, что я, — строго приказал майор и схватил глупо улыбающегося Ленчо со стеклянными глазами и перекинул его через плечо, как будто это было пёрышко. Кулак сделал то же самое с Серначеком, но без особой радости.

— А что, если мне эта свинья заблюёт новый пиджак? — спросил он жалобным голосом, но Таперича не отреагировал.

— Все в казарму! — закричал он на остальных, и было ясно, что он говорит серьёзно. Солдаты без отговорок оплатили счета и последовали за майором, несущим полумёртвого Ленчо. В расположении он приказал более–менее трезвым бойцам прийти в себя и присмотреть за теми, кто совсем пьян, а сам вместе с Ватой вернулся в Табор, чтобы обойти все пивные. К четырём часам он частью загнал, частью собственноручно оттащил всю первую роту в расположение. Не хватало только рядового Дочекала.

— Где он может быть? — рассердился майор. И тут же примчался Дочекал.

— За мной гонится Волкодав! — выпалил он, — Мне надо быстро куда‑нибудь спрятаться!

В этом, впрочем, не было нужды. Таперича сам вышел и ждал перед зданием. Через несколько секунд раздалось сопение, и во двор влетел разъярённый Волкодав. Не успел он толком оглядеться, тем более сориентироваться, как могучая лесорубская рука схватила его за воротник и развернула лицом к шоссе. Затем Таперича со смаком вышиб его из того места, где ему нечего было выискивать.

— Таких майоров, — усмехнулся он, — одним ударом семерых бы убил!

В спальном расположении, тем временем, все столпились вокруг Дочекала, желая узнать причину очередного конфликта в Волкодавом.

— Я вам говорил, что склеил хорошенькую дамочку, — рассказывал Дочекал, — а она никак не хотела мне говорить, как её зовут. А теперь уже всё ясно. Это жена Волкодава.

Настала пора покинуть территорию части. Рота построилась во дворе, внутри остались лишь Вата и Ясанек. Единственные на сто процентов трезвые и работоспособные, они должны были подмести помещения и убрать блевотину и другие нечистоты, оставленные пьяными товарищами.

— Это мне за мою порядочность, — жаловался Вата, — Сперва я должен эту пьянь таскать на горбу, а теперь ещё приходится за ними убирать весь этот срам. В нынешнее время лучше быть скотом и ни за что не отвечать!

Ясанек не говорил ничего. Он лишь удивлялся сам себе — как он за два года повзрослел. Когда ему в первый раз пришлось убирать туалет, он думал, что пришла его смерть. А гляди‑ка, теперь он мог бы работать в общественном туалете на Вацлавской площади.