Северянин (СИ) - "Nnik"

          — О чем? — не понял Норд.

          — Ну… что у нас не будет.

          — Не будет чего? — Норд упорно не мог сообразить, чего от него хотят, но разговор ему определенно не нравился.

          — Детей.

          — Детей? Торвальд, ты вообще о чем? — мысль о необходимости воспитывать своих неугомонышей заставила Норда содрогнуться.

          — Я? Да так… Возвращаемся в селение? Или поплаваем еще и одни?

          Норд улыбается и с улыбкой шагает обратно в воду. Торвальд прыгает следом. Очень хочется поиграть в догонялки, но плавает викинг ничуть не хуже оркна, так что не Норду с ним соревноваться. Поэтому он сразу прижимается к большому горячему телу. Контраст прохладной воды и жаркой кожи подстегивает возбуждение. Торвальд наклоняется и целует, Норд сам не замечает, как становится твердым… хорошо… Руки сами тянутся обнять, сжать. Плечи, спина, бедра. Норд урчит в губы Торвальду, не иначе от Берси нахватался, проводит викингу между ягодиц, на мгновение скользнув пальцем внутрь, — вода, конечно, не жирная мазь, но тоже неплохо облегчает проникновение. Торвальд удивленно смотрит на Норда — тот давно не интересовался его задницей.

          — Так?

          Норд качает головой:

          — Я просто, — и закидывает ногу викингу на талию. Стоя не слишком удобно, но это настолько не важно… Ладонь Торвальда скользит по боку Норда, опускается на другую ногу и слегка сжимает, побуждая поднять и ее. Норд держится за шею норманна и забрасывает вторую ногу. Викинг подхватывает Норда под ягодицы и входит. Нет, воды все же мало, решает Норд и довольно стонет, перемещая руки с шеи на затылок: все же волосы Торвальда — его слабость.

          — Шевелись давай, — тихий сердитый шепот в самое ухо, Торвальд кривится от щекотки, а Норд решает добавить и лижет скулу, висок. Кожа солено-горькая от воды. И горячая. Торвальд в свою очередь прижимается губами к плечам Норда, целует шею, плечи, слегка прихватывает их зубами, а его пальцы гладят и сжимают зад Норда, двигая вверх-вниз.

          Жар нарастает, шум моря исчезает за ударами сердец, движение воды начинает восприниматься как продолжение ласк. Чувствуя, как растекается внутри горячее семя, Норд сам изливается. От наслаждения его спина изгибается, и Торвальд теряет равновесие. Роняя Норда, он и сам уходит под воду.

          А вечером сидя у огромного костра, разведенного скралингами, Норд прижимается к боку Торвальда и напряженно вспоминает разговор на берегу. Дети. Он о них и не думал никогда. А Торвальд… У Норда семьи толком никогда не было. А Торвальд… Торвальд был домашним мальчиком. Он знал родительскую ласку и нежность. И, видимо, теперь хотел и сам дарить их.

          Норд теснее вжался в викинга. Нет, он не может позволить. Потому что Торвальд только его. Только. Больше ничей. А ребенок… ребенок… Норд был не готов делить Торвальда ни с ребенком, ни с той женщиной, которая должна будет его родить. На душе стало пакостно.

          — Чего грустишь?

          — Да так. Глупости все, — ведь и правда глупости. Не может же случиться так, что Торвальд оставит Норда ради какой-то бабы?

          — Чего тогда так липнешь ко мне? Норд, это наши привычные. А местные могут не понять.

          — Точнее понять.

          — Ну, или так.

          Норд чуть отодвигается, и к ним тут же подлетает тонкая красивая девушка — дочь главы скралингов. Норд чуть не рычит — только ее тут и не хватало. Она что-то щебечет, протягивая две маленькие кружки, наполненные густым остро пахнущим варевом. Норд принимает напиток и благодарно кивает, но продолжает трещать. Норд встает и отходит, якобы ближе к костру. Хотя ему и правда холодно. Холодно и тоскливо от осознания — его уютная теплая жизнь на самом деле очень хрупка и зыбка. И то, что юношам казалось вечным, может быть ненужно зрелым мужчинам. Только вот… Норду Торвальд будет нужен всегда. А он Торвальду. Глаза начинает щипать — это просто дым, ничего больше. Но так…

          Додумать не получается — на плечи ложатся знакомые ладони и родной голос шепчет:

          — Ты из-за детей дуешься? — и когда он стал таким чутким? — Забудь. Они — просто предположение. А ты настоящий. Тут. Со мной. И больше ничего не надо.

          Норд откидывает голову назад, упираясь затылком в грудь викинга.

          — Пойдем домой?

          — Это невежливо. На нас обидятся.

          — Ну и пусть.

          — Пусть, — соглашается Торвальд и, приобняв Норда, ведет его домой.

__________

* Гимтуресены — инистые великаны.

** Оркн — др. норвежское "тюлень".

*** Калатдлит — так себя называют гренландские эскимосы.

========== Глава 37 ==========

        <right>Любимых убивают все —

За радость и позор,

За слишком сильную любовь,

За равнодушный взор…

(«Баллада Редингской тюрьмы» Оскар Уайльд)</right>

          Норд с отвращением смотрит на рвущееся к небу пламя. Интересно, если он в него плюнет, то огонь хоть подернется? Или даже и не заметит ничего?

          С недавних пор Норд стал ненавидеть Большие Костры. Глупые пустые сборища, ни одно из которых им было нельзя пропустить. Точнее Норду-то можно, а вот Торвальду — нет, он же «Большой Человек».

          Пусть по-настоящему говорить со скралингами викинги так и не научились — слишком уж разнятся языки, чтоб мимоходом уразуметь все, — но многое уже понимали. Норда жутко забавляла привычка этих людей называть все важное «большим»: и костер у них «большой», и Торвальд вон — «большой», и море они «большой водой» кличут.

          — Ты чего смурной такой? — Торвальд и правда не понимает. И это непонимание его уже порядком утомило: ну вот как так можно? Все же хорошо, все просто замечательно. У них есть кров, пища. Жизнь налаживается день ото дня, выменянная у скралингов животина жиреет, дети растут, селение процветает, насколько вообще может благоденствовать столь недавно поставленная деревня. Их с Нордом, в конце концов, никто не трогает. И раньше не особо было, да нет-нет и взглянет кто косо, или шепоток какой пустят. Мелочи все, но напрягали: станется еще с какого умника бучу поднять — убить, может, и не убьют, а вот избить — запросто. И, как полагается, размышляя от таком, Торвальд не за себя переживал — еще чего — а за Норда. Он хоть и стал воином весьма недурным, хоть и научился с мечом управляться залихватски, но все супротив викингов ему не тягаться, тем паче, когда многие на одного. А по-честному к ним бы и не полезли, только так, только скопом.

          А с той поры, что в Винленд перебрались, народу и не до них стало, да и, подозревал Торвальд, смирились все. Скандинавы при всей своей прямолинейности да простоте, порой проявляют чудеса изворотливости и ушлости. Видать, и рассудили: коль уже пошли за ним с Нордом, нечего теперь нос воротить. Жадностью до власти их люди тоже не отличались, но и дурных вожаков над собой терпеть бы не стали. А так — все довольны. Даже и гадостей никаких не говорили, когда один старый воин наткнулся на них во время весьма жаркого поцелуя на берегу моря, чуть поодаль от селения. Тот только крякнул да головой покачал, мол, молодость, что с нее возьмешь? Мог, конечно, чего и подумать, но при себе оставил.

          Только, несмотря на всю благостность здешней жизни, Норд стал жутко дерганый, будто изгрызенный какой тяжкой думой. Да не признавался какой. А это плохо. Торвальд привык, что ему все рассказывают, всем делятся. Даже если он чего-то и не понимал, Норд все равно говорил, вроде как вслух ему думается лучше. А тут молчит, что рыба, только брови хмурит и временами бросает на него отчаянные взгляды, словно потерять боится. Только это глупо, теперь — точно глупо. Нечему и некому разлучать их, точно оно.

          — Я? Я обычный. Это ты больно веселый.