Северянин (СИ) - "Nnik"

          Все вопросительно уставились на Торвальда, тот кивнул и викинги двинулись дальше.

          — Ну что? Перепугался?

          Ловко пронырнув под незамеченной Торвальдом веткой, Норд самодовольно дал норманну стукнуться об нее лбом и назидательно произнес:

          — Не умничай, а то следующий раз дам грохнуться и поднимать не стану.

          Торвальд преувеличенно тяжко вздохнул:

          — Я только вот чего не пойму: тебе эти колючки-переростки совсем не мешают?

          — Это не колючки.

          — Да знаю я… но мелких травм от них поболе, чем от зарослей репейника. А ты как по полю ровному шагаешь.

          Низкий побег перескочить было легко, а вот дряную ветку, торчащую на уровне поиска уже пришлось огибать, так что Норд бы так легко про поле не стал говорить, но…

          — Ты забыл, как я по болотам лазил?

          — Так то — болота, а это — кушари*.

          — Знаешь, сколько на болотах похожих кушарей бывает?

          — Норд, это было… страшно подумать, но уже почти десяток весен минуло, как с болотами мы твоими попрощались, куда ж помнить как по ним…

          Дальше Норд уже не слушал. Десяток лет? Быть такого не может. Или… после побега из Англии почти год они прожили у Олафа, потом еще четыре минуло в Норвегии, пока они все к приходу Олафа готовили — принялся загибать пальцы Норд — несколько месяцев после провозглашения Трюггвасона конунгом, еще с дюжину — скитания по Исландии, прежде чем нашелся корабль, идущий в Гренландию… Туда они по весне прибыли, нынче осень. Четвертая осень с тех пор. Выходит, ровно десять лет со знакомства, да чуть меньше с побега.

          Норд поднял глаза с собственных рук и внимательно посмотрел на Торвальда. Так долго… Столько, что и вспомнить, что было «до» трудно. А уж представить, что может быть какое-то «после» — и вовсе невозможно. Теперь уже только вместе, навсегда, до самого конца, а может, и после, коли есть у жизни опосля, продолжение. Норд задумался: что в его жизни останется без Торвальда. И вышло, что ничего. Все, все, что имеется, им двоим принадлежит, и никак иначе.

          Не приди в грешную голову великого сподвижника христианского, ярого ненавистника язычников, подобрать северного мальчишку себе душу отвести, что с жизнью Норда стало бы? Почему-то в голову шли сплошь нерадостные мысли. В них были боль, страх, болезни, голод, унижения… И ни крупинки счастья, хотя глупость, конечно. В конце концов, Норд — он Норд и есть. И не Торвальд дал ему ум, не он одарил изворотливостью да прозорливостью. Все равно бы выкарабкался, все равно обманул жестокого старика. И подняться бы сумел. Не так, естественно, но по-другому — не обязательно значит хуже. Просто иначе.

          И любовь бы тоже случилась. Может статься, тоже с мужчиной или наоборот с девицей хрупкой. И детишек понародили бы, и зверушку какую завели. Был бы Норд почтенным отцом семейства, потом дедом с множеством внучат… Или подался бы к грабителям да сложил голову где-нибудь в лесу, позарившись на слишком большой куш. А может, и совсем по-иному, так, что и вообразить трудно, сложилось бы. Много у человека дорог есть, только ступив на одну, никогда не узнаешь, какие кочки на других.

          Вот Норд не знал и не жалел. Ни о детях не рождённых, ни о богатствах не добытых. Потому что жалеть — глупо. Норд даже сам на себя рассердился: что за блажь такая, о всякой ерунде размышлять. Да, долго. Да, пугающе долго. Неизменное, постоянное, единственно неменяющееся в их бурной жизни. Не идеальное, порой разлаживающееся, порой болезненное, иногда обидное. Но такое… родное, привычное, нужное… И счастливое. Счастливое ведь, несмотря ни на что.

          А прочее — призраки, бредни. Может, и красивые, но не материальные. От них ни теплом не веет, ни свежестью.

          Торвальд снова спотыкается и Норд подхватывает его под локоть, охает от тяжести, но улыбается. И не хочет отпускать, хоть идти так и не слишком удобно. Торвальд не подозревает, что только что крутилось в мудреной голове друга, но и ему сухая, чуть шершавая ладонь на собственной руке нравится.

          Винная ягода заканчивается неожиданно. Просто раз — и заросли остаются позади, а перед викингами раскидывается море темно-зеленой сочной травы, вдалеке почти черными заостренными к верху пятнами виднеются деревья, слышится тихое журчание воды. Речушка, пересекающая луг, мелкая, с прозрачной ледяной водой и каменистым дном. Там, где нелепыми подводными замками лежат камни покрупнее, вода бурлит, как в кипящем котелке, и причудливо кружатся маленькие бурунчики. Сама вода чистая, вкусная. С жуткого путешествия уже немало времени миновало, но воспоминания о страшном огне жажды, что, казалось, испепелял тело изнутри, выжигая нутро, опаляя горло, иссушая губы и кожу, упорно не покидают, и в питьевой воде викингам видится самое замечательное чудо.

          Только вот этот луг несильно отличается от того, на котором обосновали поселок, разве что моря нет. А это плохо. Потому что людям нужно мясо, нужен лес. Луг можно распахать, но для этого еще нужно привезти быков, лошадей… Большая часть прихваченного скота погибла в море. Остались лишь пара тощеньких коровенок да пегая кобылка. Тоже хорошо, но с ними не разгуляешься. Животные отходили дольше чем люди, и пока совершенно не понятно, когда коровы снова дадут молоко, и лошадь сможет стать в упряжь.

          Но есть хочется уже сейчас. А в таких привлекательных зарослях ягод водятся только мелкие зайцы — вкусные, но их на толковую похлебку надо целую уйму. Зерна они не мало привезли, но часть надо оставить на посев, часть — скормить лошади, если хотят, чтоб она еще на что-то сгодилась. Зима не за горами, здесь хоть и теплее, чем в Норвегии, но зима — она везде зима, и ее надо пережить. А до поздней весны о плавании к старой земле и думать нечего — не дойдут. Вот и встает вопрос: чем кормить людей, если ржи мало да мяса взять негде?

          Судя по хмурому лицу Торвальда, его этот вопрос занимал ничуть не меньше.

          — К деревьям пойдем? — с сомнением спросил Норд.

          — А смысл? Идти далеко, а настоящим лесом там и не пахнет. Так, три сосенки…

          Норд задумчиво пожевал губу, взлохматил и без того растрепанные волосы, нащупал пару запутавшихся палочек, с чертыханием вытащил их и злобно уставился на далекие елки.

          — И что делаем? Я одну рыбу жрать не согласен. Да и Один его знает, вдруг здесь море зимой замерзает?

          — Ну… море — это вряд ли. Мне кажется, тут проходит то же течение, что делают земли Бранда пригодными к жизни.

          — Да? Ну, это хорошо, конечно, но рыба… — скривился Норд.

          — Бедный, бедный мой мальчик! — Торвальд трагично заламывает руки, Норд в отвращении высовывает язык и отвешивает викингу подзатыльник. Тот сразу теряет напускную игривость, взгляд его становится серьезным. — Да не может же такого быть, чтоб здесь не было никого, кроме этих треклятых зайцев!

          Норд нахмурился.

          — У меня такое чувство, что мы на острове.

          — Да? — приподнял брови Торвальд. — С чегой-то?

          — Не знаю. Зверья мало… очень мало. И никого крупного не видно.

          — И что?

          — Ну… не знаю. Торвальд, чего ты от меня хочешь? Я не великий путешественник, откуда мне знать, как оно на островах должно быть?

          — Норд, ты уж определись: тебе кажется, что мы на острове, или ты не знаешь?

          Норд скривился:

          — Мне кажется, что мы на острове. Но я не знаю, почему.

          — Норд, ты — ходячая головная боль.

          — Дурак.

          — Да ты сам себя послушай. И задумайся. Ну и… Норд, какая в сущности разница, остров это или нет? И почему, если это остров, то здесь должны быть одни зайцы? И Англия, да простят меня боги, и Исландия, и Гренландия — острова. И что?

          — Да не знаю я!