Северянин (СИ) - "Nnik"

          Луг, впрочем, не одному Норду по вкусу пришелся. Выросшие средь серого скалистого холода севера викинги глядели кругом широко распахнутыми восторженными глазами. Зелень средь осени — чудо чудесное, о таком только скальдам песни слагать! Словно боги оценили стойкость горе-мореплавателей, уважили за выдержанное с честью испытание и преподнесли дар великий — лучшую жизнь. А что жизнь на этой земле будет лучшей, никто не сомневался. Когда-то они приплыли в Гренландию, обманувшись сладким звучанием имени ее, но сейчас страшно не было. Что, что, Фенрир* вас раздери, плохого может случиться в столь благословенном краю, где природа будто льнет к человеку, лаская его теплым ветерком и нежным шелестом листьев?

          На такой земле только последний лентяй помрет, а трудиться викинги готовы. Рыть дома себе, что Норду так напоминали лисьи норы, только с крышами добротными, ставить изгородь кругом поселения. Прикидывать, где по весне рожь сеять, где репу сажать.

          Норду любо-дорого смотреть на разрастающуюся деревню было, на поздоровевших людей, ладные домики и… Торвальда. Крепкого, властного, решительного. Такого, что и спорить не захочется никому, кроме самого Норда, конечно. Как так они местами поменялись? То был блистающий Норд, ловко крутящий людьми и событиями, и Торвальд, что «при нем». А теперь викинга все слушают, его слово почитают. А Норд… довольствуется укромным местечком в его тени. Ну, почти довольствуется. Ему вроде много и не надо, но привычка быть в ответа за все и вся, кажется, никогда его не оставит. Поэтому на людях он никогда супротив ничего не говорит, а ночами, после жарких объятий и тягучих стонов, лениво скользя пальцами по мерно вздымающейся влажной груди норманна, тихим вкрадчивым голосом советы раздает да журит за неверно, по его мнению, сделанное.

          — Чего ты сегодня этой глупой бабе, Хертрюд, наказал с остатками пшена разбираться, а?

          Торвальд фыркает и сдувает с потного лба челку, морщится:

          — А чего б и нет?

          — Сопрет она половину, вот что, — как дитю несмышленому объясняет Норд. Не отрывая пальцев от кожи, он ведет руку выше, слегка надавливает на кадык. От неприятного ощущения Торвальд сглатывает. Норду нравится, как при этом дергается горло у него под ладонью. Улыбнувшись, он щекочет яремную впадинку. — Пшено, оно и так дорогое шибко, а здесь у нас, все еще дороже, ибо мало его и взять неоткуда.

          Покачав головой, Торвальд ловит шаловливую ладонь и, перетащив ее себе на живот, прижимает:

          — А ты чего предлагаешь? Совсем без присмотра оставить? Так еще пуще растащат, оглянуться не успеешь.

          — Да я что, спорю, что приглядывать надо? Только почему Хертрюд?

          — А кого еще? Я б Фрей поставил, да на ней и так столько бултыхается — как вообще справляется непонятно.

          Уголки губ Норда приподнимаются, он трется кончиком носа о теплое плечо.

          — С нашей Фрей, конечно, никто не сравнится. Но она не единственная толковая баба здесь.

          — Да что ты?

          Норд не ведется на издевательский тон и серьезно отвечает:

          — Да, есть. Назначил бы Сольвейг. Она и умна, и честна, что тут главное.

          Торвальд прикрывает глаза и вспоминает Сольвейг — за ней долгое время ходил Торстейн. Высокая, статная, в ней все от розовых щек до сильных стройных ног, что так легко несли ее по земле, пылало здоровьем. Красавицей не слыла, но мужчинам она нравилась до одури, притягивая их, маня своей свежестью, молодостью, бесшабашной любовью к жизни.

          — «Умная», «честная», говоришь?

          — Угу.

          — Да, славная девушка, славная…

          — Да… — тягучий, какой-то сытый ответ.

          — И красивая даже…

          — Красивая, — так же расслабленно повторяет Норд.

          — Влюбился?

          — Влю… Чтоб тебе турс** на голову рухнул, что за глупости несешь?

          Торвальд хохочет и, крутанувшись, придавливает Норда к лежаку:

          — Просто ты такой забавный: вроде так серьезно толкуешь о важном и при этом ластишься, как лизучий щенок.

          Норд фыркает и, поерзав, обхватывает бедра Торвальда ногами.

          — Ты бы предпочел, чтоб я сидел на лавке с мрачной рожей?

          — Ну уж нет! — Торвальд мягко вжимает бедрами Норда в лежак, скользит по нему вверх-вниз, и тот едва не мурчит, как довольный кот. — На лавке не надо…

          — А где ж тогда? — пальцы Норда путаются в прохладных прядях, ерошат светлую шевелюру.

          — Мог бы… — дыхание у Торвальда сбивается, — сразу… еще… когда назначал… сказать…

          — Не-а, — весело отзывается Норд и, притянув голову норманна к себе, коротко целует обветренные губы. — Ни к чему прилюдно отчитывать тебя, як дурного мальчишку.

          — А тут… — плавный толчок: по остаткам масла и семени легко идет, прерывистый выдох, — значит, можно?

          — Тут — можно.

          — Пламя Локи! Норд…

          — Ты от разговора-то не отвлекайся!

          Торвальд снова ругается и обиженно стонет — до чего не честно! У него разума сейчас вовсе нет — хорошо так, а этот мелкий оратор о чем-то важном говорить хочет!

          Норд, видя недовольство друга, злорадно хихикает и принимается тарабанить ему на ухо список дел на завтра, но вскоре и сам сбивается, делает несколько судорожных вдохов, начинает сначала, плюет на сие бессмысленное дело и упоенно отдается процессу куда более интересному — толкается навстречу, покусывает настрадавшееся от его болтовни ухо, лижет его и до синяков сжимает плечи Торвальда, изливаясь.

          Лениво так… шевелиться не хочется, но если Торвальд надеется, что сможет так от скучных разговоров сбегать — то зря: заставить Норда замолчать, когда тот решил высказаться и Ригу*** не под силу.

          — Так что? Назначишь Сольвейг?

          — Ётун тебя дери, Норд! Я сейчас и правда заревную.

          — Дурак ты, Торвальд.

          — А ты умник великий! — викинг ворчит, но Норд ничуть не смущается:

          — Именно. Так что слушайся.

          Торвальд вздыхает и утыкается носом Норду в подмышку, тот слегка сдвигает руку и опускает ладонь на лохматую макушку.

          — Все сделаю, только поспать дай.

          — Спи, — разрешает Норд, и Торвальд моментально проваливается в пряную сладкую темноту, полную родного тепла и запаха, а сам Норд задумчиво перебирает волосы спящего и ругается на свою непоседливую душу.

          Все ж хорошо так, что вроде и лучше некуда. Обследовав местность, они убедились, что кусты вокруг облюбованной ими поляны — это заросли винной ягоды, той самой из которой южане готовят дорогой хмельной напиток. По всему выходило, что снес ветер их много на юг, к землям, что Лейф называл Винлендом****. Край, одним своим видом обещающий благодать неслыханную.

          Но все же что-то Норда грызло, гадкое ощущение, что не может все так гладко быть, не бывает дармового счастья, а значит, заплатить еще придется. Почему-то Норд в этом даже не сомневался. И сон не шел. Ужасно хотелось убедить себя, что это лишь дурная привычка вечно быть настороже сказывается, что бурная молодость так отдается теперича.

          — Все, Сольвейг — хранительница пшеницы. Доволен?

          Норд рассеянно кивает и продолжает вглядываться в шелестящую зелень.

          — Слушай, вы ограду возводить собираетесь?

          — Ограду? – хмурится Торвальд. — Зачем?

          — Всегда ж делаете.

          — Ну, так то коли защищаться может прийтись. А тут от кого прятаться? Не от кого. Людей, окромя нас, здесь нет. Зверья даже опасного не видели. Чего зря силы да дерево тратить?

          Норд еще раз обводит кусты взглядом и, вздохнув, отворачивается.

          — Да просто селение как голое. Мало ли, что случиться может?