Черный ворон (Черный ворон - 1) - Дмитрий Вересов

- Строительный, наверное.

- Напрасно. В прорабах наломаешься не хуже работяги, а в зарплате еще и проиграешь. Иди на экономический. Сядешь у нас в плановом - чисто, светло, чаек-кофеек, все на "вы". И дело живое, интересное, надо только втянуться.

- Хорошо. Пишу "на экономический".

- Число, подпись... Все. Последние две недельки тебе повкалывать осталось. Поздравляю... И вот еще что - зайди в местком. Там тебе тоже что-то сказать хотят.

- Что?

- Не знаю. Будет время - потом ко мне загляни, расскажешь. Любопытно... Муж-то у тебя кто?

- Студент. Хороший человек.

- Да уж видно, что не из плохоньких. Ну, иди, везунья.

В месткоме Тане пришлось писать еще одно заявление - на комнату в только что отстроенном семейном общежитии квартирного типа. Ключи ей выдали прямо в месткоме. После работы Таня не удержалась и съездила в Гавань, взглянуть на свое о новое жилище. При ближайшем рассмотрении комната оказалась полуторакомнатной квартиркой со встроенными шкафами и минимальной, но достаточной меблировкой на двоих. Размещалась квартирка на пятом этаже огромного двенадцатиэтажного комплекса с магазином, кафе, спортзалом и прачечной самообслуживания на первом этаже.

Вечером Таня позвонила Дмитрию Дормидонтовичу домой и поблагодарила его. Он ее довольно сухо поздравил и заверил, что не имеет к этим приятным событиям ни малейшего отношения. По его тону она поняла, что дальнейшие звонки были бы для него нежелательны.

В субботу при участии прораба Владимира Николаевича и его "Москвича" Таня и Ваня перевезли свой нехитрый скарб на новое место. В воскресенье устроили веселое новоселье. Были Андрей Житник, Танины подруги по прежнему общежитию и Владимир Николаевич. По разным причинам никто из "мушкетеров" прийти не смог.

Ванечка напился и заснул прямо в ванной.

Ill

- Да кончайте, девки, выть, как по покойнику! - Таня улыбнулась сквозь слезы. - Я жива еще пока. Все образуется.

Нинка с Нелькой все не унимались. Рыдали в голос, тыкаясь носами друг в друга и в Таню, притихали иногда, утирая слезы с красных глаз, шмыгали и снова заливались плачем.

- Зачем ты, Танька, ну зачем? - Нинка всхлипнула. - При муже, при жилье, при деньгах достаточных?

Зачем? Как объяснить им да что сказать? Он держался еще, пока жили там, в старухиной комнате "Видно, само убожество, в которое окунулся он тогда, после свадьбы, совсем к тому непривычный, заставляло его собраться, стиснуть зубы. Даже помогал ей, герой, правда, в чем полегче - с ведром на помойку бегал, в магазины иногда поутру, перед библиотекой, - хотя покупал все больше товар, за которым не нужно было давиться в очередях. Вермишель всякую, скумбрию в томате, соль, спички. Потом, за ужином, заводил умные разговоры и с укоризной посматривал на нее, что беседу не поддерживает, а только кивает головой и норовит поскорее завалиться спать. Отужинав, ласкался к ней, откидывал одеяло, целовал всю, ну и прочее. А она, усталая после смены, магазинов, готовки, стирки или мытья полов в коридоре... не гнала его, конечно, пускала, но на ответные ласки сил не доставало. Лежала колодой, засыпая в процессе, как говорится...

Может, это и была первая трещинка? Нет, наверное, за выходные все наверстывалось, и с лихвой. И еще, ей казалось, что за тот неполный месяц, который они прожили в старухиной конуре, он начал что-то понимать, учиться отличать ее, живую, которая может и уставать, и ляпнуть невпопад какую-нибудь глупость, и срываться иногда по пустякам, от того безупречного образа, в который он влюбился. Учиться любить ее такую, какая она есть. Взрослеть.

Должно быть, рано, слишком рано вошло в их быт благополучие, воплощенное в их новой служебной квартирке, непривычное, почти сказочное для нее, но для него - не Бог весть что, несравнимое с комфортом родительского дома. Так, социалистический ширпотреб. Вот та коммунальная дыра, да и общага строителей на Покровке - это была экзотика, романтизьм, как сказал бы Житник. Вроде как аристократ переоделся простолюдином и совершает этакую волнительную экскурсию по трущобам... Однажды, когда она принесла домой зарплату, он как-то косо посмотрел на нее.

- Что ли, мало тебе? - спросила она весело.

- Нет, слишком много, - без улыбки ответил он. - Понимаешь, вроде хватает на все необходимое. Скучно. А вот если бы у нас была нужда настоящая, если бы мне пришлось бросить под самый конец университет, пойти куда-нибудь в дворники, в сторожа, чтобы заработать на кусок хлеба, на лекарство больному ребенку... Как у Достоевского...

- Ну и шуточки у тебя! - сказала тогда Таня. - Живи и радуйся.

Только потом она подумала, что он, может быть, и не шутил вовсе. И еще Таня успела заметить, что люди, окружавшие их на прежнем месте, были для ее мужа как бы не вполне реальными, воспринимались им скорее как живописные картинки физиологии городского дна. Что и говорить, они были колоритны - один Циолковский чего стоит! Только она такого колорита насмотрелась на несколько жизней вперед, и ей этого даром не надо было. А вот Ивану оно было в новинку, он не успел еще вдосталь нахлебаться, и переезд их в отдельное жилье, знаменовавший для Тани подъем на новую, праздничную ступеньку жизни, для него обернулся окончанием "романтизьма" и возвратом в будни, только менее комфортные и более обременительные, чем прежде, при родителях.

Новое жилье Таня осваивала практически в одиночку. Что ж, профессией отделочника она владела исправно, потому переквалифицироваться в "доделочники" ей труда не составляло. Тем более что почти сразу после переезда начались занятия на подготовительных курсах, и у Тани высвободилось много времени и, главное, сил. Она переклеивала обои в комнатах, перекрашивала кухню, меняла там линолеум, выстелила кафельной плиткой крошечную ванную, прибивала отваливающиеся плинтусы и закрепляла розетки, подвешивала люстры, карнизы и шторы - и все собственноручно, только на сантехнические доделки пришлось вызывать слесаря и платить ему. Ивана, который теперь строчил дипломную работу и катастрофически запаздывал, она старалась не беспокоить, да и сам он помочь не вызывался, а только ворчал, что, дескать, и по-старому неплохо было, что все комнаты краской провоняли и что довольно гонять его с места на место и мешать работать. Впрочем, когда Таня вынесла последнюю порцию ремонтного мусора, намыла полы и окна, самым нарядным образом расставила скудную мебель и постелила на стол парадную скатерть, посередине поставив вазу с букетом мимозы, Иван оторвался от писанины, выполз из маленькой комнатенки, где ему был оборудован кабинет, и похвалил ее.

- Молодец ты у меня... Теперь бы слопать чего-нибудь.

Тогда она впервые в жизни сильно обиделась на него. И именно поэтому не сказала ему что-нибудь язвительное, не погнала за продуктами в магазин, а молча оделась и спустилась на улицу, не поленившись пройти несколько кварталов до кулинарии и купить там дорогущих цыплят табака, а потом отстоять очередь в универсаме и приобрести для мужа бутылку марочного сухого вина. Он жадно ел и пил, не замечая ее угнетенного настроения, потом поцеловал ее сальными губами и, сказав: "Спаси-бочки!", отправился на боковую. Таня стала мыть посуду, и под журчание воды из глаз у нее закапали слезы. Потом она выключила воду, вытерла тарелки, руки, глаза - и подумала, что не имеет права дуться на Ивана. Он же не хотел ее обидеть, просто у него сейчас голова другим занята, более важным.

После ванной, уже в халате, она вошла в комнату. Над его кроватью - или половинкой, поскольку кровати были придвинуты одна к другой - горело новое чешское бра, прибитое ею накануне. Иван читал журнал. Таня залезла под одеяло, подобралась поближе к мужу, прижалась к нему.

- Мяу, - сказала она.

- 0-ох, - выдохнул Иван, - устал я. Давай спать.

И выключил свет.

Такая усталость тянулась у Ивана до конца мая. Таня перестала мяукать, а сексапильное шелковое белье, подаренное Нинкой на свадьбу, за ненадобностью было затолкано в самый дальний угол шкафа.

Во сне к ней стал приходить высокий, плечистый молодой мужчина, лицо которого было закрыто черной бархатной маской. Он молча и легко, словно пушинку, брал ее на руки и уносил далеко-далеко, на берег океана. Он гладил ее, совсем как когда-то Женя, ласкал сильными руками. Она отвечала на его ласки, льнула к нему, бездумно, страстно - и просыпалась вся в поту в тот самый миг, когда прекрасный незнакомец начинал входить в нее. Сгорая от стыда, от ощущения громадной, неизбывной вины, она вслушивалась в сонное дыхание лежащего рядом Ивана и лишь через несколько секунд сознавала, что это был лишь сон, что она не изменила ему.

"Не молчи", - сказала она в одном из своих снов незнакомцу. "Не могу, молча ответил он. - Ты узнаешь меня по голосу". - "Я слышала твой голос? Видела твое лицо?" - "Да".

Таня нередко ловила себя на мысли - поскорее бы он сдал свой чертов диплом! Но когда этот день наконец настал, все сделалось только хуже. Еще с площадки она услышала из-за своих дверей гам, громкие голоса с явно нетрезвыми модуляциями. Первое, что она увидела, войдя в комнату, была залитая красным вином скатерть. Потом - потное ухмыляющееся лицо Ивана, еще каких-то двух незнакомых парней, толстую девицу с грязными сальными волосами и в рваных джинсах.