Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Хотя миротворцы и приуныли после «похоронной речи», как назвал Маршалл выступление Фрая, и у журналистов пропал интерес, конференция все же приступила к серьезному рассмотрению проблем, связанных с законами и обычаями войны 118. Делегаты почувствовали подлинную заинтересованность, когда начали обсуждать и готовить проекты документов по вопросам, имевшим прямое отношение к их профессии и присущим войне, как одной из привычных сфер жизнедеятельности человека: о правах и обязанностях нейтральных государств, о силовом взыскании международных договорных долговых обязательств, об открытии военных действий. Они проявляли гораздо больше рвения, чем на первой конференции, будто вопрос стоял не просто о войне, а о войне надвигающейся. Заседания комитетов созывались два раза в день, зачитывались пространные документы, выслушивались мнения и оценки экспертов, разрабатывались новые проекты, велись нескончаемые конфиденциальные переговоры в поисках компромиссов. «Со времени сдачи экзаменов на адвоката я не работал так много и напряженно, как в последние шесть недель», – сообщал Маршалл Бюлову.

Снова обсуждалась проблема сбрасывания метательных снарядов и взрывчатки с воздушных шаров, и делегаты, не желая создавать себе головную боль, продлили запрет еще на пять лет. Все согласились с неприкосновенностью нейтральных территорий, что особенно интересовало бельгийцев, и была разработана конвенция из двадцати пяти статей, устанавливавших соответствующие правила и процедуры. Необычные дискуссии разгорелись по поводу новой проблемы, возникшей вследствие предательского и внезапного нападения Японии на Россию в 1904 году. Они завершились принятием конвенции, запрещавшей открывать военные действия без предварительного неукоснительного предупреждения в форме объявления войны или ультиматума, сопровождаемого угрозой объявления войны. Другая конвенция из пятидесяти шести статей обновляла формулировки законов и обычаев сухопутной войны. По результатам венесуэльских событий 1902 года была принята конвенция, запрещавшая использование силы при взыскании международных долговых обязательств, кроме тех случаев, когда должник отказывается от арбитража. Этот документ свидетельствовал о значительном достижении в сфере международного права.

Ожесточенные дебаты разгорелись по вопросам морской войны, среди которых центральное место заняла проблема захвата коммерческих грузов. Британия была решительно настроена на то, чтобы сохранить за собой право захвата без каких-либо ограничений, считая его важнейшим средством блокады. Германия в равной мере стремилась к тому, чтобы ограничить это право международным призовым судом и другими инструментами вмешательства. С другой стороны, Германия отстаивала, а Британия желала ограничить право на использование субмарин и подводных контактных мин. В отличие от американской делегации, Грей перенял подход Мэхэна к проблеме иммунитета частной собственности. Он инструктировал своих делегатов в том плане, что Британия не может согласиться с принципом, «логически приводящим к аннулированию торговой блокады». Он использовал аргумент, который не мог прийти в голову даже Мэхэну. Британия не может согласиться ни с чем, писал он, что «снижает ответственность за войну устранением некоторых опасений, удерживающих общественность от ее допущения». В более простом варианте это означало: Британия не могла согласиться ни с чем, что, ограничивая вредоносность войны, могло побудить людей к тому, чтобы относиться к ней с меньшей озабоченностью. Британские либералы всегда должны были находить нравственные основания для оправдания политического своекорыстия, и эту практику довел до совершенства и искусно, хотя и замысловато, применял сэр Эдуард Грей.

Восемь конвенций, относящихся к морской войне, устанавливали правила, права и ограничения в использовании средств причинения вреда противнику. Тринадцать статей запрещали применение подводных контактных мин, если они не обезвреживаются через час после установки. Еще тринадцать статей регулировали морскую бомбардировку береговых объектов. Пятьдесят семь статей определяли деятельность международной призовой палаты. Часть конвенций касалась прав захвата, сущности контрабанды, прав и обязанностей нейтралов в море, но формулировки были настолько неудовлетворительные, что все эти вопросы заново рассматривались на конференции морских держав в Лондоне на следующий год.

В сфере арбитража движущей силой были преимущественно американцы и их госсекретарь Рут, юрист по профессии, обеспечивавший идеями Чота. Рут намеревался трансформировать трибунал, учрежденный в 1899 году, из опционального органа для тяжущихся сторон, согласившихся на арбитраж, в постоянно действующий международный суд, состоящий из постоянных судей, разрешающих проблемы согласно международному праву «юридическими методами и с осознанием юридической ответственности». Президент Рузвельт поддерживал идею трибунала без твердой убежденности в его целесообразности, признавшись Руту во время работы конференции: «Я не слежу за событиями в Гааге»119. Со своим приятелем Шпеком фон Штернбергом, германским послом, он был более откровенным, как, впрочем, со всеми немцами. Рузвельт сказал Шпеку: он не проявляет интереса к дискуссиям в Гааге, поскольку испытывает отвращение к той белиберде, которую распространяют профессиональные поборники мира.

Американское предложение об учреждении постоянного международного суда натолкнулось на серьезную оппозицию, одним из препятствий стало бразильское контрпредложение, чтобы в нем были представлены все сорок четыре нации, участвующие в конференции. С другой стороны, для главных европейских держав, по словам одного комментатора, была омерзительна перспектива того, что решения за них будут принимать «разлагающиеся государства Востока 120 вроде Турции или Персии… или юристы-полукровки из Центральной или Южной Америки». Самая главная закавыка заключалась в том, что речь шла о принудительном арбитраже. «Окончательный ответ зависит от того, какую конференцию мы проводим в Гааге – за мир или за войну?» – писал Маршалл в Берлин 121. Поскольку его страна отвергала идею принудительного арбитража, ответ, очевидно, ему был известен. Однако он не совершил ошибку своих предшественников и не замкнулся в изоляции. Напротив, как говорил Чот, германский дипломат демонстрировал приверженность принципу арбитража и блокировал любые практические меры. Конференция пыталась составить перечень безобидных проблем для принудительного третейского суда, которые ни у кого не вызывали бы возражений, но решение так и не было принято, когда против него проголосовали представители восьми государств. В результате была принята конвенция о мирном урегулировании международных споров, содержащая девяносто шесть статей, из которых ни одна не соответствовала принудительному принципу. Международный суд так и не был учрежден.

Не сразу делегаты пришли к согласию и по другой проблеме – о созыве третьей конференции. Приверженцы Гааги верили в необходимость утвердить принцип взаимозависимости наций созданием постоянной международной организации и проведением регулярных форумов. Время, когда нации существовали как отдельные суверенные образования, давно миновало, и теперь, прежде чем разъехаться, они намеревались добиться гарантий, что такие встречи будут регулярными. Противники, которыми были главным образом представители европейских держав, не хотели, чтобы кто-то ограничивал их свободу действий и вторгался в суверенность принудительными методами мирного урегулирования. Они не желали давать обязательств в отношении созыва третьей конференции отчасти и по той причине, что на ее проведении настаивали американцы. Госсекретарь Рут, веривший в то, что последовательная цепочка неудач неизбежна на пути к успеху и встречи в Гааге дают определенные позитивные результаты, инструктировал Чота добиваться резолюции о созыве третьей конференции. Ему также поручалось перехватить инициативу и организацию форума у России. Чоту пришлось преодолевать сопротивление многих делегатов, в том числе и Нелидова, которого удалось сломать только угрозой предложить резолюцию публично на пленарной сессии. В итоге делегаты приняли резолюцию, рекомендовавшую, что следующая конференция будет созвана «по истечении периода времени, аналогичного тому, которое миновало после предыдущей конференции», то есть через восемь лет.

Оценивая итоги конференции в письме Рузвельту, Рут особенно отмечал: в Гааге был сделан значительный шаг вперед в том, чтобы «практическое поведение наций в большей мере согласовывалось с их заявленным стремлением к миру». И это желание мира, похоже, было подлинным. Дважды оно заставило нации послать своих представителей в Гаагу. Дважды врожденное человеческое желание мира и покоя перебороло другие устремления. До нового международного порядка, в котором нации откажутся от свободы прибегать к насилию и войне ради безопасности в соответствии с принятыми законами и международным правом, было еще далеко. Прогресс, достигнутый в этом направлении в Гааге, как говорил потом Чот, был в силу обстоятельств «постепенный, робкий и деликатный»122.