Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание - Марк Еленин

Новиков объясняет: он и вверенные ему офицеры и солдаты, оставшиеся верными идеям борьбы с большевиками, решили уйти в горы, чтобы вести партизанскую борьбу. Врангель расцветает — вот пример, достойный подражания! Он обнимает, троекратно целует полковника в небритые щеки, пахнущие почему-то борщом, благодарит за службу и, приосанясь, объявляет, что полковник Новиков производится в генералы. Несколько человек из свиты тоскливо кричат «ура». Новиков, не стесняясь, вытирает рукой слезы. «Жаль, нет ни одного представителя прессы, разбежались, как крысы с тонущего корабля», — думает Врангель, подзывая адъютанта.

— Озаботьтесь, генерал, чтоб история командира героического Смоленского полка немедля попала в газеты («Какие? Где? Кого сейчас интересует история белого движения? Разве что «Times»?), — говорит он громко и торжественно.

Происшедшее только что тут, на глазах многих людей, радует и бодрит Врангеля. Он весь во власти щекочущих его самолюбие ощущений. И поэтому не сразу замечает обратившегося к нему человека, вышедшего из-за спины новоиспеченного генерала.

Человек сравнительно молод, ему нет и тридцати. Он чем-то напоминает Врангелю... его самого счастливых времен студенчества в Горном институте: высокий, с длинным, аристократическим, смуглым лицом и светлыми, веселыми и бесстрашными глазами. Врангелю импонирует, что даже в партикулярном молодой человек держится необычайно прямо, как отменный боевой офицер. Одного только не может понять Врангель: почему этот приятный молодой человек здесь и чего он хочет? Хотя фамилия Венделовский, которую тот называет, кажется главнокомандующему очень знакомой. Врангель заставляет себя сосредоточиться и прислушивается.

— Княгиня Куракина Татьяна Георгиевна, урожденная баронесса Врангель... — говорит молодой человек. — Письмо... Меня две недели не допускали к вам, ваше высокопревосходительство.

Врангель вспоминает все: товарищ сына Татьяны… Климович... Фон Перлоф... Неподходящее время для проверки...

— И что же вы хотите, господин Венделовский? — спрашивает он будто мимоходом.

— Продолжать борьбу, ваше высокопревосходительство! Я поклялся!

— Прекрасно! — ободряюще улыбается Врангель. — Вы хотите остаться со Смоленским полком? — Это была ловушка, одна из тех, которые обожал командующий.

— Готов, если вы приказываете и благословляете меня! — ответил Венделовский не задумываясь.

— Вашу руку! — В глазах Врангеля мелькает сомнение. Чувствуется, он колеблется, прежде чем принять какое-то решение, — это совершенно несвойственно ему, да еще и на людях особенно. Выпустив руку Венделовского, Врангель говорит подчеркнуто громко, чтобы все слышали: — Благодарю вас за патриотизм! Будем бороться вместе, господин Венделовский! — И, обернувшись к адъютанту, отдает распоряжение: — Прикажите, генерал, погрузить господина Венделовского на «Корнилов».

По шатким мосткам Врангель переходит на катер. Катер тут же отходит и направляется в Килен-бухту...

Через полтора часа он возвращается. Тепло. А на солнце даже жарко. Море как зеркало. Над головой голубое небо. С площади удалены все лишние. Врангелю докладывают: войска погружены. Сейчас начнут грузиться заставы. Последняя связь с фронтом прервана. Служащие городского телеграфного узла заявили, что занимают нейтральную позицию, обслуживать воюющие стороны отказываются («И не накажешь мерзавцев!»).

Врангель медленно шествует вдоль строя юнкеров, вглядываясь в лица, как бы вспоминая что-то о каждом. Остановившись в центре каре, он благодарит юнкеров за службу. Голос звучит сильно и уверенно:

— Мы идем на чужбину, но идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, с сознанием выполненного до конца долга. Мы вправе требовать помощи от тех, за общее дело которых мы принесли столько жертв... («Не то говорю и не теми словами, — думает он. — При чем тут союзники? О нас надо было бы».)

Недовольный своей речью, Врангель отдает приказ грузиться и юнкерам.

Из гостиницы выпархинает дама в меховом манто, накинутом на декольтированное вечернее платье. Бежит к пристани по ступенькам, едва не падая. Опускается на колени у ног Врангеля. Он силится поднять ее («Черт возьми эту юродивую!»), но дамочка не дается, она будто приросла к каменным плитам.

— Благословляю вас! Благословляю, вождь! — выкрикивает она. — Не выпускайте из рук меча! Господь вас храни!

— Встаньте! Поднимитесь, прошу вас. — Врангель искоса поглядывает, какое впечатление производит эта сцена на окружающих. («Прощание народа с вождем, — думает он. — Полковник Новиков и эта... Что ж! Выглядит весьма эффектно. И никакой паники. Суровая деловитость и порядок. Это вам не Новороссийск, господа Слащевы и Кутеповы! Вот оно, достойное отступление. По-врангелевски!») — А почему вы, мадам, не уезжаете? Извольте, я распоряжусь.

— Ох, господин генерал, господин генерал! Я схожу с ума! — Дама поднимается и валится розовой грудью на руки Врангеля, дыша часто и прерывисто явным запахом хорошего коньяка. — У меня ма-ма, мамочка! Старая! Не могу же я бросить ее? Как быть? Я совершенно одна. Посоветуйте, бога ради, Яков Александрович.

Захлестнутый потоком слов, Врангель не сразу понимает, что его приняли за другого. И за кого — за Слащева, черт возьми! Красотка пьяна. Да она просто пьяна! Он холодно отстраняется и быстро идет навстречу главе американской миссии адмиралу — Мак Келли, которого принесла неведомая сила в самый неподходящий момент.

— Я всегда был горячим поклонником вашего дела, — произносит американец, с трудом выговаривая слова. — И более, чем когда-либо, являюсь им сегодня.

Они долго жмут друг другу руки и рассеянно улыбаются. Врангель в серой офицерской шинели и фуражке Корниловского полка (одетый попроще, чтобы не выделяться) смотрит поверх головы Мак Келли на группу телеграфистов и дежурных офицеров, которые, суетясь и толкаясь, лезут по трапу небольшого пароходика «Херсонес», дымящего черными смолистыми клубами, точно его топят резиной. Идут строем на погрузку ординарцы, предводительствуемые незнакомым ротмистром.

Врангель поворачивается к стоящим почтительно позади Шатилову, Коновалову и Скалону, желая узнать, почему нет любимого им ротмистра Валентинова, но Шатилов, предвосхищая вопрос, говорит, что Валентинов, посланный вечером к Кутепову, не вернулся: погиб, видимо, — думая про себя, что Валентинов вполне мог и не погибнуть, а, нарушив приказ, отправился в Ялту, где у него бедствует семья.

На белых ступенях Графской пристани высокая фигура Врангеля выглядит весьма внушительно. Главнокомандующий осматривает спокойный морской горизонт. Там, за ровной полоской, Константинополь. Не так и давно, кажется, он приехал оттуда...

Был светлый день, Врангель поднимался по белым ступеням Графской пристани, где ждал его хорошо отрепетированный спектакль. Играла музыка. Парадным строем проходили войска, сверкали на солнце золотые ризы, поднимался к небу сладкий дымок кадильниц. Приветственно рукоплескала новому вождю празднично одетая толпа. Летели к его ногам цветы. Он знал, что так не будет вечно, и все же надеялся, был уверен в себе, верил, что сможет совершить то, что не удалось ни Колчаку, ни Деникину. Полгода оказалось достаточно, чтобы убедиться в провале. Но его ли это провал? Где, в чем ошибка? Был ли он недостаточно жесток или недостаточно либерален? Как бы поступил на его месте другой избранник, тот же Кутепов, тот же Слащев?.. Солдафон или сумасшедший — кто нужен был кусочку России, который остался на Юге от недавно громадной и могущественной империи?.. Но на кого опереться? Кто поможет?.. Как там сложится, за морем? Загадывать трудно... Сейчас важно одно: он должен вести себя как главнокомандующий, как вождь, который отступает на время, под влиянием обстоятельств, который продолжит борьбу за победу белого дела, за торжество идеи.

На катер садятся Шатилов, Коновалов, Скалон, адъютанты. Несколько лейб-казаков становятся вдоль бортов. Врангель картинно опускается на колено, берет щепотку земли, целует ее и прячет в платок.

Катер отваливает от Графской пристани, идет к крейсеру «Генерал Корнилов». Врангель, оборотясь к Севастополю, застывает на корме, у Андреевского флага.

Обогнув с носа трехтрубный крейсер, катер швартуется к его правому борту. Команда выстроена («Слава богу, на флоте еще сохранилась видимость порядка»). Врангель легко поднимается по узкому трапу. Оркестр играет встречу. Командир отдает рапорт. Все торжественно и впечатляюще, как в прежние времена. Врангель считает себя обязанным и тут произнести короткую речь: русская армия вынуждена оставить родную землю, но борьба будет продолжена, необходимо сохранить единство рядов, дисциплину, веру в своих командиров.

Моряки нервничают: до речей ли, пора уходить. Главнокомандующего провожают на корму, в отведенную для него каюту. Врангель идет по палубе, трапам и сложным переходам. Видимость порядка оказывается иллюзорной: все палубы, трюмы, кубрики крейсера переполнены самой разнообразной публикой. Тут и офицеры армии и флота, казаки-конвойцы, чины канцелярий и штабов, чиновники правительственной администрации. Все устраиваются, суматошатся, толкаются, ругаются из-за лучших мест. На главнокомандующего никто не обращает ни малейшего внимания. Около камбуза Врангель к ужасу своему обнаруживает более трех десятков свиней. Обалдело останавливается и адмирал Кедров. Командир крейсера вынужден оправдываться. Однако делает он это спокойно и уверенно, чувствуя силу своей позиции.