Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание - Марк Еленин

Но, о боже, во что превратился слащевский любимец! Птица, похоже, тяжко и долго болела и теперь доживала последние дни. С совершенно голой, иссиня-белой грудью, на которой не осталось ни одного перышка, злобно нахохлившийся, с головой, ушедшей в крылья-плечи, попугай все время широко раскрывал серый клюв, точно зевал, точно ему все время не хватало воздуха. Увидев Белопольского, он переступил с ноги на ногу по жердочке. С круглого и печального желтого глаза его словно сошла пленка. Попугай чуть приободрился. Из горла вырвался клекотный, задушенный звук. Попугай помотал головой. «Урр-р-ааа», — произнес он и яростно вырвал перо уже из-под крыла.

Федор Бенько как-то незаметно исчез. Тяжкая дрема охватывала Андрея, но он боролся с ней, готовый сразу вскочить при появлении генерала, готовый отрапортовать о желании выполнить его любое задание. Задраенный иллюминатор и задвинутая дверь не пропускали более никаких звуков. Андрею казалось, он под водой, он тонет и медленно опускается на дно моря...

— Ваше сиятельство... Ваше сият-во... Ваше высоко-броль. — осторожно касался кто-то плеча Белопольского.

Андрей оторопело вскинулся. Перед ним, почтительно вытянувшись, стоял Федор Бенько.

— А?.. Что? Я заснул? — спросил досадливо Андрей.

— Так точно-с!

— А генерал где?

— Не могу знать-с!

— Врешь, каналья?! Ведь врешь?

— Так точно-с! У себя в каюте-с. Сердит, страсть: не подходи лучше! А теперь отдыхать легли.

«Сколько же у него кают? — мелькнула мысль. — И зачем? Прячется? От кого и почему?.. Вероятно, боится чьей-нибудь пули, — быстро пришла догадка. — Хорошо, видно, запомнил дело Романовского. Да, он просто боится».

— Доложил обо мне? — спросил Андрей.

— Так точно-с!

— И что генерал? Какие дал приказания?

Бенько, расслабившись, переступил с ноги на ногу. Сказал, словно извиняясь и недоумевая:

— Так что так... Смею доложить, ваш-бродь, никаких приказаний не будет. Генерал сказали: пусть все валится к черту и князь Белопольский, капитан российской армии, могут считать себя свободным от службы...

Офицеры на палубе корабля, как казалось, смотрели на князя Белопольского с издевкой.

Сжимая в кармане шинели ребристую рукоять револьвера (он так и не засунул револьвер в кобуру после того, как, размахивая им, пробивался на транспорт), Андрей сбежал по трапу на берег. Ему захотелось застрелиться тут же, на набережной, на глазах людей, ставших свидетелями его позора: Слащев, которому он верой и правдой служил столько лет, с которым участвовал и в боях, и в попойках, с которым разделил тяжесть ухода из армии, не задумываясь предал его, отбросил, как загнанную лошадь, заявил во всеуслышание о его ненужности, не пожелал даже выйти попрощаться, сказать несколько слов, молча пожать руку, наконец... Такое не забывается, не прощается... Это подло, низко, неблагородно... Он ведь поклонялся своему генералу, готов был отдать жизнь за него. Андрей, торопясь, шел по пристани, не зная, куда он направляется, не зная, что он сделает в следующее мгновение. Рука по-прежнему сжимала ребристую рукоять револьвера. Остановившись внезапно, он достал револьвер из кармана. Внимательно и медленно стал доставать из гнезд барабана патроны. Оставил один. Потом, чуть подумав, вернул в гнездо второй. Ладонью левой руки крутанул барабан. Вздохнув и воровато посмотрев зачем-то по сторонам, быстро нажал курок... Выстрела не последовало. Андрей снова крутанул барабан и снова, приставив наган к виску, спустил курок... Сухой, короткий щелчок прозвучал издевательски громко. «Живи, сволочь!» — сказал себе Андрей и зашагал дальше.

Очнулся Андрей в полуподвальном ресторане, в переполненном зале с расписанными черным и золотым стенами, где густо застыли в давно непроветриваемом воздухе табачный дым, запахи духов и пудры, сапог и потных человеческих тел. Откуда-то издалека, словно из другого мира, доносились звуки застуканного до дребезга рояля, и щемяще-приятный баритон декламировал нараспев:

Есть так мно-ого жизней достойных.

Но одна-а лишь досто-ойна смерть.

Лишь под пулями в рвах споко-ойных

Ве-еришь в знамя господне, тве-ерд!..

Андрей сидел один за столиком. За мутным окном серело и дымилось позднее зимнее утро. А ведь когда он уходил с корабля, едва начинало темнеть. Что же произошло с ним вечером, ночью? Где он был, что делал?..

Андрей поднял голову, посмотрел вокруг тяжелым, помутневшим взглядом. В зале было довольно много военных, и это удивило его — ведь все они должны были быть на судах. Но в большинстве зал заполняла хорошо одетая публика — меховые манто, шляпы с перьями, бобровые воротники, палки с набалдашниками из слоновой кости, шелка, ослепительные декольте.

Андрей сидел почему-то один, хотя все места вокруг были заняты. «Наверное, буянил», — мелькнула мысль. «Вместо того, чтобы застрелиться». И в этот момент в дальнем углу зала, будто специально, раздался короткий хлопок выстрела. Дико завизжала женщина, вскочив на стул. Шарахнулись люди, опрокидывая стулья и столики. Андрей инстинктивно кинул руку на правое бедро, но револьвера в кобуре не было. Не было и портмоне с небольшой суммой денег. И перстня, подаренного дедом в день окончания училища. «Напился, подлец, до бесчувствия, ободрали, как липку». И сразу он вспомнил о чемодане, оставленном в гостинице. Гостиница находилась рядом — рукой подать! — но Андрей, терзаемый сомнениями, не сразу заставил себя встать и пойти туда: чемодан представлялся ему то совершенно ненужным, то весьма необходимым — если он все же решит не стреляться, а уехать, ибо там были самые нужные вещи и все то немногое, что напоминало ему о прежней жизни...

Свежий, прохладный воздух немного отрезвил его. Зябко поеживаясь и убыстряя шаги, Андрей без сожаления думал о том, что и шинель свою он оставил где-то. Хорошо, в номере у него запасная, почти новая. А если и ее украли? «Тогда стреляться. Ничего не остается, — подумал он. — Не уезжать же без шинели». На незастегнутом френче звенели кресты...

Маленькая третьеразрядная гостиница, где Андрей несколько дней назад остановился благодаря печальной славе имени генерала Слащева, недавно переполненная народом, гудевшая, как потревоженный улей, поразила его необычайной тишиной. На первом этаже, где размещались портье, чахленький ресторанчик и кофейня, царил разгром — точно внезапно ворвались сюда дикие звери, желающие переломать и переколотить наскоро все, что подвернется под руку. Несколько убитых, мужчин и женщин, было стащено к лестнице и наспех покрыто ковровой дорожкой. Метрдотель, с залитым кровью накрахмаленным пластроном, сидел в кресле, виновато-испуганная улыбка навеки закостенела на его восковом лице. Валялись распоротые кожаные чемоданы, белье, шубы, какие-то бумаги и тысячи никому не нужных врангелевок.

Андрей с благоприобретенной осторожностью солдата начал подниматься на второй этаж. На площадке лежала женщина. Ее юбки были задраны на голову, полные бедра нагло светились белым холодным свечением, а между коленями — штыком в пол — воткнута винтовка. Ясно, гостиница стала легкой добычей какой-то банды.

У Андрея похолодело сердце. Он заглянул в свой номер. Номер оказался, как он и предполагал, пустым. Через разбитое окно порывами задувал ветер, отбрасывал занавеску, гонял по полу сор. Андрей заглянул под кровать — там лежал прежде его чемодан и портплед, — но и их, конечно, не было, украли, сволочи. Он выпрямился и чуть не упал, поскользнувшись на зловонной куче, прикрытой разбросанными повсюду фотографиями его, князя Белопольского, семейства, что он все годы войны таскал за собой... Сжав зубы, Андрей вытер сапоги занавеской, плюнул от омерзения и вышел в коридор.

Вокруг царила настораживающая тишина. Он двинулся коридором, резко распахивая ногой двери в номера — одну за другой, не отдавая себе отчета в том, что делает, что еще хочет увидеть в гостинице. В последнем по этажу большом угловом номере он заметил женщину, сидящую вполоборота к окну и спокойно взирающую на море. Профиль женщины, породистый, аристократический, показался Андрею прекрасным, возраст — неопределенным, от тридцати до пятидесяти. И лишь приблизившись, Андрей понял, что перед ним старуха. Она медленно повернулась всем корпусом в его сторону, спросила равнодушно:

— Что вам, капитан? — Взгляд ее голубых, почти бесцветных глаз был печален и беззащитен. — Если пришли грабить, вы опоздали, compris?

— Нет, нет, ради бога, — воскликнул Андрей. — Успокойтесь, madame, пожалуйста, я умоляю вас! Но что здесь произошло?

— Все погибли.

— Кто?

— Казаки. Я хочу умереть! Убейте меня, капитан! Зачем жить мне, старухе? — Она беззвучно зарыдала.

Андрей стоял как потерянный, во власти внезапно охватившего его чувства жалости и восхищения старухой, сострадания к ее горю и ее желанию уйти из жизни.

— Разрешите представиться, madame? — спросил он, снимая фуражку и тщетно стараясь проглотить ком, застрявший в горле, — Белопольский, Андрей Николаевич.