Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В этом доме нет сердца, отец! — глухим голосом сказала Русудан и вздрогнула, сама испугавшись своих слов.
«Что? В этой семье нет сердца? Она ведь так сказала?»
— Как ты сказала, Русудан? В этом доме нет сердца? Ты ведь так сказала, правда? — И так как Русудан ничего не ответила, Нико вскочил со скамейки. — Ничего не понимаю! Да, да, я абсолютно ничего не понимаю!
Пауза.
— Реваз все знает! — спокойно, как-то слишком спокойно сказала Русудан и взглянула отцу в глаза.
«…Прошлой ночью ни он не спал, ни я. Не бойся, отец, твоя дочь не заведет любовника и не сделается сварливой… И Реваз не станет пьяницей».
И Нико покраснел. Даже уши у него порозовели. Он нахмурился, застыв в оцепенении, потом вдруг почва стала уходить у него из-под ног, и он снова опустился на скамейку.
Трещину дала семья Нико Диасамидзе. А все началось с Лили. Хотя почему с Лили? Это сын Нико положил начало бедам семьи Диасамидзе. А теперь Русудан совсем ее свалит с ног.
Один раз ударит и свалит…
«Мы с тобой будем жить в Хемагали. Как только построим совхоз, директором назначат другого, и я буду работать только в лаборатории. Ты станешь учить в школе детей рисованию. Вполне возможно, что ты откроешь среди них талант, и тебя за это будут очень ценить… Я спросила про Татию и Сандро. Спросила, а он рассердился: Татия и Сандро? Заладила одно и то же — Татия и Сандро! Они и без тебя проживут в Тбилиси. Нико и Текле присмотрят за ними. И довольно об этом говорить. Это ты не хочешь оставить Тбилиси, ты ненавидишь деревню, а цепляешься за Татию и Сандро… Ложь все это!
Может быть, я поспешила? Нет! Я все взвесила и только потом решила.
Тяжела эта дорога, но по ней многим пришлось пройти, пройду и я».
— Ты не поспешила, Русудан? — со страхом в голосе спросил Нико и закрыл глаза, почему-то подумав, что с закрытыми глазами ему лучше будет слышен голос Русудан.
— Нет, я все взвесила:
и что я твоя дочь,
и что я жена Реваза Чапичадзе,
и что я мать Татии и Сандро…
Взвесила и уже после того решила.
Нико отчетливо расслышал каждое сказанное ею слово и еще крепче зажмурил глаза. Сердце ему словно стиснуло обручем, разум отказывался понимать, уши — слушать. Он хотел было что-то сказать, но язык у него начал заплетаться, скамейка закачалась, и вместе с ней закачался Нико. Вот-вот он упадет, помогите же ему!
— Отец! — громко позвала Русудан и, положив ему руку на грудь, потрясла его.
Нико открыл глаза. Проведя рукой по лбу, он тряхнул головой, словно отгоняя мучившие его мысли, и встал со скамьи.
— Со мной будь что будет! А вот твоя мать? Она и так стала как безумная, а как теперь эту новость перенесет…
— Все останется по-старому, отец, — спокойно сказала Русудан. — Мы с Татией будем жить в Тбилиси, а Реваз с Сандро в Хемагали. Как раньше они иногда приезжали в Тбилиси навестить нас, так и теперь будет… Да, все останется по-прежнему, отец…
— А что Реваз едет со мной в Тбилиси?..
— Знаю, чтобы со Звиадом повидаться. Может быть, он уговорит его приехать в Хемагали. Ревазу нужен и агроном, и физкультурник.
Русудан встала со скамьи.
— Вы завтра едете в Тбилиси, а мы с Татией послезавтра — в Гагру.
— А как же Сандро и Дареджан?
— Сандро предпочитает оставаться в деревне. Тут ему и лошадь, и Сатевела, и футбол, и Коки. Нам с Татией в Гагре Дареджан не нужна, так что она останется здесь.
Открылась калитка, и во двор вошел Реваз. Он было направился к дому, но, увидев Нико и Русудан, подошел к ним.
Русудан поспешила в кухню.
Потом все произошло так, как и говорила Русудан.
Нико и Реваз отправились в Тбилиси.
Русудан и Татия — в Гагру.
Сандро и Дареджан остались в Хемагали.
Глава пятая
Маленькая Екатерина, как хорошую мостовую, выложила принесенными с Сатевелы белыми камнями всю дорожку от ворот до самого дома.
Потом она принесла из совхоза саженцы шелковицы и посадила их в ряд по обеим сторонам этой дорожки.
Сейчас они под снегом.
В этом году уже в октябре на хребте Санисле лег снег.
Вскоре, легкий, сухой, скрипящий под ногами, он покрыл все Хемагальское нагорье и низину.
Скрылись под снегом тропинки и дороги, заросли колючего кустарника, и только в плюще слышался свист прятавшихся там дроздов.
В камине тлеют угли. Около него на низкой треногой скамеечке сидит большая Екатерина. На столе — стопка школьных тетрадей, но она их не проверяет. Екатерина смотрит на догорающие угли и думает о своем.
«Что-то у моей Эки изменилось настроение, определенно изменилось!»
В комнате тепло, но большая Екатерина все же накинула на плечи шаль. Эту теплую и легкую шаль ей связала Эка.
Екатерина отодвинула в сторону неисправленные тетради, взяла вязанье и, перебрав спицами, снова уставилась неподвижным взглядом на тлеющие угли.
«Как изменилось у моей Эки настроение, определенно изменилось: глаза у нее так и лучатся. И цвет лица то и дело меняется. А уголки губ подергиваются. Спит беспокойно.
Нашила себе платьев. Не сама, как раньше… Поехала якобы по служебным делам в Тбилиси. Думает, что скрыла от меня истину? Глупенькая! Но большая Екатерина не заикнулась ни о чем и даже не поинтересовалась тбилисскими новостями.
А походка у нее какая стала?»
Такими какими-то испуганными шагами маленькая Екатерина никогда не ходила. Пройдя двор, она, напевая, вбегала в дом, подробно рассказывала большой Екатерине новости и чуть ли не силой вырывала у нее из рук работу — раз Эка пришла домой, большая Екатерина должна отдыхать. И сновала она то в доме, то в кухне, то во дворе, то в огороде.
А теперь?
Уже давно не слышала большая Екатерина ее пения.
