Тайная история Марии Магдалины - Маргарет Джордж

«Отныне это наша пища, — подумала Мария. — Многим из нас будет нелегко к ней привыкнуть». Иаков и Иоанн, безусловно имели возможность пить лучшее вино из отцовских погребов, Иуда — на это указывает его образованность — тоже человек обеспеченный. Иоанна вообще привыкла к дворцовому столу. Петр и Андрей, уважаемые граждане Капернаума, никогда не бедствовали, да и Иисус, когда жил в Назарете, тоже.

Мария вгрызлась в кусочек засохшего сыра и вспомнила тот сыр, который всегда ела дома, — козий, подкопченный овечий, белый творог; все это они ели с петрушкой и луком, положив на большие ломти свежего хлеба. Когда сыра было вдоволь, она принимала это как должное. Но раз его больше нет, значит, нет. Нечего и думать об этом, сплошной соблазн и искушение.

Далеко внизу она видела Магдалу или то, что казалось ей Маг-далой. Во всяком случае, темневшую густую рощу, обозначавшую северную границу города. Весь день Мария беспокоилась о паломниках из Магдалы, которые, по словам Иуды, пострадали при нападении солдат Пилата. Кто они? И почему Пилат приказал напасть на них?

Конечно, это не Иоиль. Вряд ли бы его понесло в паломничество в Иерусалим. Тот Иоиль, которого она знала, не был склонен к подобным вещам. Другое дело, ее родные — Сильван, Илий и Натан…

Да, они могли пойти. Прошло много лет с тех пор, как Илий побывал в Иерусалиме, и он наверняка был бы рад повторить это благочестивое путешествие. О! Только бы они не пали жертвами солдат Пилата!

— У тебя встревоженный вид. — Мария перехватила внимательный взгляд Иуды.

— Нет, ничего.

— Я чувствую, тебя что-то беспокоит. Поделись со мной.

Помедлив, Мария призналась;

— Я беспокоилась о моих близких в Магдале. Надеюсь, что их не было среди галилеян, пострадавших из-за Пилата.

Иуда кивнул. Он подошел к ней поближе и потянулся, чтобы коснуться ее руки, но заколебался и ограничился словами:

— Нет ничего постыдного в том, чтобы переживать за тех, кого мы любим, даже если они отвергли нас.

И это говорит Иуда? Как-то не похоже на него.

— Я знаю это, — сказала она, помолчав.

Склонив голову, Мария быстро прочитала личную молитву о безопасности Илия и Натана и почувствовала, что Бог ответил ей.

Путники продолжали взбираться к простиравшемуся высоко над озером каменистому плато. По пути им попадались рощи оливковых деревьев, как ладони подставлявшие солнцу свои широкие листья, но долины Галилеи и ее буйная, пышная растительность остались позади.

— Остановимся здесь, — объявил Иисус на закате, когда они подошли к краю маленькой долины, где имелся колодец.

Далеко внизу под ними поверхность озера вновь приобрела другой оттенок: на сей раз оно стало красным, как кирпич. Впервыe за долгое время перед ними не было просителей, домогающихся внимания Иисуса, носилок с калеками, жаждущих исцеления, и учителей Закона с каверзными вопросами.

— А ведь, кроме нас, тут никого нет, — заметил Филипп, — Сдается мне, это случилось в первый раз с тех пор, как мы были в пустыне с Иоанном Крестителем.

Стоило ему вспомнить об этом, и в сознании Марии вдруг возникла тревожная картина… или мысль… или видение. Нечто, связанное с Иоанном.

В последнее время они ничего о нем не слышали: говорили только, что Иоанн Креститель отправился в Самарию, где по-прежнему проповедовал и крестил, но уже вне пределов досягаемости имевшего на него зуб Ирода Антипы.

«На самом деле, — подумала Мария, — при всем своем диковатом облике и необузданном языке Иоанн далеко не такой вольнодумец, как Иисус. Он проповедует неистово, но сама его проповедь вполне традиционна: покайтесь, творите добрые дела и будьте добры сами. Он не призывал к отречению от своей семьи или обычного образа жизни. Тогда как Иисус…»

Мария с Иоанной наломали у дороги веток, набросили на них плащи и устроили себе постели. Казалось, что на таком ложе не скоро заснешь, но вышло по-другому. Усталость, накопившаяся за эти дни. мигом сморила ее.

Пробудилась Мария неожиданно, в самое темное время ночи. Сна, на удивление, не было ни в одном глазу. Она приподнялась на локтях и обвела взглядом холмики фигур, спящих у костра, или, точнее, того, что от него осталось. Сердце ее сильно билось, ибо не менее отчетливо, чем спящих товарищей, она видела Иоанна Крестителя. Он отчаянно жестикулировал и что-то выкрикивал, но слов Мария не слышала. Пророк отбивался от нападавших на него солдат, выворачивался, пинал их ногами, но они одолели числом, скрутили его и куда-то поволокли. На миг взор ее затуманился, а потом возникла другая картина: теперь Иоанн Креститель предстал находящимся в темнице, закованным в цепи, бессильно уронившим голову на колени и, похоже, лишенным всякой воли к сопротивлению побоями или голодом. Его волосы висели жидкими прядями, открывая кое-где голый череп: то ли они клочьями выпадали от невзгод, то ли их вырвали.

Иоанн поднял голову и увидел Марию. Да, он смотрел на нее в упор!

— Скажи Иисусу, — прошептал он. — Скажи Иисусу! — Пророк умоляюще протянул руку.

— Что сказать Иисусу? — спросила она вслух. — Я ничего не знаю.

— Ты видишь меня. Здесь, в темнице. Скажи Иисусу. Это дело рук Ирода Антипы. Это его злодеяние. Он хочет, чтобы я умолк.

«Но где ты?» — хотела было спросить Мария. Но пока формулировала в уме вопрос, картина перед глазами опять сменилась, тюремная камера съежилась и исчезла, а на ее месте предстала могучая крепость, вздымавшаяся на круче посреди безжизненных песков и камней пустыни. Прежде Мария никогда не видела этой цитадели, и ничего, указывающего на то, где она находится, вокруг не наблюдалось. Разве что… Она мысленно велела картинке увеличиться и увидела вдалеке берег и поблескивающую воду. Не Галилейское море, а незнакомое, продолговатое озеро, окруженное безжизненной пустыней. На берегах не было ни растительности, ни признаков человеческого жилья.

Даже никогда не бывавшая там Мария сообразила, что это, должно быть, Мертвое море, соленый водоем, лежавший далеко на юге.

Потом ей вновь явился заточенный в темницу Иоанн. Должно быть, он тоже увидел Марию, ибо, шатаясь, поднялся на ноги и воззрился на нее.

В следующий миг видение пропало. Не осталось ничего, кроме догорающего костра и спящих товарищей. Единственным, что нарушало тишину, было их сонное дыхание.

«Скажи Иисусу!..»

Что ему сказать? Конечно, все это был просто сон, хоть он и показался очень живым и правдивым.

«Однако ведь у меня уже бывали видения — взять, например, тот случай, когда мне явилась прародительница Валла.

Но нет, это, конечно, была лишь игра воображения — она мне привиделась, а не явилась. Я думала о ней, а потом мои собственные мысли вернулись ко мне будто бы со стороны, в виде этого якобы видения».

Вот и сейчас что-то в этом же роде, внушал Марии голос рассудка. На миг ее кольнул страх: а не вернулись ли демоны? Но нет, нынешние ощущения не имели с теми ничего общего.

А вдруг это правда послание?

«Когда ему сказать?» — попыталась она спросить Иоанна, но дотянуться до него не смогла. Больше он не появлялся.

В конце концов Мария решила подождать до утра, ведь Иоанн не настаивал на срочности, не просил что-то предпринять. Просто просил сказать Иисусу. Вот она и скажет. Завтра.

Задолго до рассвета Мария услышала, как кто-то поднимается. Должно быть, в конце концов она заснула, и ночь истаяла медленно, как плавно текущий ручей. Иоанна рядом с ней еще мирно спала.

Мария встала, думая о том, как хорошо побыть несколько минут наедине с собой. Окрашенное светом зари озеро виделось сверху размытым пурпурным пятном.

— Вот я пред Тобой, Господи! — приступила она к молитве. — Услышь меня, о Всемогущий. С тех пор как этот удивительный человек. Иисус, избавил меня от демонов, жизнь моя переменилась. Я следую за ним, ибо верю, что он вершит Твою волю, но если это не так, открой мне правду, а потом придай мне сил, чтобы уйти от него. Ибо признаюсь, меня неудержимо влечет к нему. Однако в моей жизни меня уже притягивало столь многое, что впору запутаться, — демоны, любовь к дому и семье, и желание исцелиться, и желание быть любимой, и желание быть Тебе истинной дочерью и служить Тебе… Помоги мне разобраться в себе. Господи.

Вознося молитву, Мария как бы замыкалась в некоем тесном, сугубо личном пространстве, словно сотворенном Богом специально для нее еще в начале мира.

Там не было ничего, что настраивало бы ее против Иисуса, ничего, что могло вызвать тревогу: лишь общее ощущение обволакивающей доброты, заботы и нежности. Даже боль от потери Иоиля и Элишебы притупилась: она не прошла, но стала чем-то таким, что можно принять и вытерпеть.

Матери Моисея пришлось отказаться от сына, Анне — от Самуила, и даже матери Иисуса пришлось отступиться от своего чада. Значит, порой бывает необходимо, чтобы мать вверила дитя Господу.