Психолог, или ошибка доктора Левина - Борис Минаев

– А вы не знали? Да, он недолго работал в ЦК КПСС. В экономическом отделе.

– Интересно. Ну продолжай.

– Ну вот. И я стала представлять эту смерть. Понимаете? И мне совсем, ни капельки не было страшно. И я очень удивилась: как это так, папа умирает, а мне не страшно?

– То есть ты себе задала этот вопрос?

– Нет, не вопрос. Я просто отметила про себя, что мне не страшно. Ничуть. Ни капельки. Мне хотелось, чтобы его сбила машина. На улице. Случайно. Когда мы гуляем. чтобы в этом никто не был виноват. Да, глупая смерть. Ну и что? Зато в этом нет ничьей вины – моей, маминой. Только машина виновата. Я понимала, что это будет очень некрасиво, и думала: я отвернусь, закрою глаза и не буду ничего видеть.

– Кать, а ты себя ругала, била себя по щекам, не знаю, наказывала себя как-то?

– За что?

– Ну вот, за эти… картинки.

– Нет. Но мне хотелось, чтобы меня наказали. Чтоб вдруг вошла мама и ударила меня… по щекам, по попе, не знаю.

– Кать, ты не устала? – вдруг спросил Лева.

– Нет, не устала.

– Может, пока остановимся?

– Нет. Я же сказала… Лев Симонович, я хочу, чтобы это было в последний раз. Чтобы вы ушли, и все. Вы не волнуйтесь, все со мной будет теперь хорошо.

– Странно. Странно, Кать. Мне кажется, мы с тобой только сейчас… дошли до самого главного.

– Вот именно поэтому.

– Ну ладно. Хорошо. Пусть будет по-твоему.

– Короче, вы правильно спросили. Я понимала, что это ужасные мысли, но стыдно мне не было. Я хотела, чтобы мама как-нибудь сама об этом узнала, наказала меня, но она же ничего не знала… Вот. И я продолжала думать, воображать. Однажды я подумала: а если я сама столкну его под машину?

– Как столкнешь?

– А вот так. Руками. Мы будем переходить дорогу… Я увижу эту машину. Сделаю вид, что бегу. Он начнет мня ловить. А я…

– Кать, а вот сейчас, когда ты это рассказываешь, тебе это не неприятно?

– Очень. Очень неприятно. Это самое ужасное, что со мной было в жизни, я только потом поняла. Меня оправдывает только то, что я была совсем маленькая. Совсем глупая.

– И что дальше?

– Дальше все это стало повторяться. Все ярче, все быстрее. Мы идем, я делаю вид, что бросаюсь под машину, он бежит за мной. Я толкаю… Его сбивают. Кладбище. Потом опять – машина, кладбище, цветы. Мы с мамой счастливы. Я счастлива. Ну вот. И это стало так больно, что я решила попробовать. Ну потренироваться… Чтобы избавиться. Не знаю. В общем, закончить это. Потому что мне стало так плохо, я даже не знаю, как описать. Эти мысли, они меня совсем измучили. Я есть стала плохо, с мамой почти не разговаривала. Мне казалось, что она что-то знает. И вот мы идем с папой по улице, останавливаемся на дороге, вот здесь, на Кутузовском проспекте, где Триумфальная арка, мы там гуляли… Вот я смотрю на него. И думаю: ну, вот сейчас я его убью. Вот сейчас. И начинаю рыдать. Плакать. Папа стал меня жалеть, гладить по голове, целовать, успокаивать. Купил мне мороженое. А я все реву, реву… Ну вот. И с тех пор все это прошло. У нас с ним что-то изменилось. Я его полюбила. Просто забыла на некоторое время весь этот бред, выкинула из головы. Мы с ним действительно стали очень близки, ближе, чем с мамой. Он мне все что-то рассказывал, про машины, про дома, про людей, про компьютеры, сказал, что обязательно купит компьютер, в общем, я успокоилась. А потом… Прошло два года. Или три. Мне было лет десять или одиннадцать… Мне было так хорошо с ним, и, короче, однажды я решила все ему рассказать. Чтобы он меня простил. Понимаете? Мне казалось, что, если я ему не расскажу весь этот бред, не смогу дальше нормально жить. Я так полюбила отца, что не могла больше ему врать. Мне казалось, что я не могу ему врать… Что я обязательно должна все это рассказать, чтобы стать чистой. Ну чистой, понимаете?

– Понятно.

– Ну вот. Мы с ним куда-то пошли, и я ему все взяла и рассказала. Он сначала не верил, смеялся, а потом замолчал. Мы сидели в каком-то саду, ну напротив Поклонной горы, там яблоневый сад, знаете?

– Нет, – сказал Лева.

– Вы сходите, да. Обязательно сходите, – горячо сказала Катя. – Это очень хороший сад, очень красивый. Там такие яблони. Когда они цветут, это вообще сказка. Только лавочек нет. Мы сели на траву, на его пиджак или на куртку, он стал вдруг курить, никогда при мне не курил, и спрашивать, как давно это было, что я думала… И я все ему рассказала. Он очень долго молчал.

Лева осторожно поправил одеяло в ногах у Кати.

– А? – вздрогнула она. – Вы что-то спросить хотели?

– Нет, – сказал Лева. – Одеяло просто поползло. Я поправил.

– Понятно, – сказала Катя. – Постельный режим.

– Извини, Кать, – сказал Лева. – Я тебя отвлек. В самый важный момент.

– Да нет, наоборот, хорошо, – ответила она просто. – А то что-то я… увлеклась своей историей. Не надо увлекаться. Никогда не надо увлекаться.

– Это точно, – сказал Лева. – Ну так что было дальше?

– Нет, погодите, – быстро сказала Катя. – Вы не поняли.

– Что я не понял?

– Вы не поняли, что тогда произошло. Вернее, я плохо рассказала. Я хочу вам объяснить. Дело в том, Лев Симонович, что тогда, вот в этом саду, где были такие белые цветы, красота неземная, мы сидели с ним на его пиджаке или на его куртке, я ему рассказала всю эту детскую гадость, освободилась, да? Это был, как бы сказать, тот момент, когда я больше всего его любила. Он был молодой, красивый, такой модный. И еще совсем не толстый. Светило солнце, да? Я смотрела на него со слезами на глазах, и мне казалось, что если он меня не полюбит, вот сейчас, окончательно, бесповоротно, то моя жизнь кончится. Я никогда потом ни к одному мужчине такого не испытывала, понимаете? А он молчал. Он все молчал, молчал, молчал…

Потом встал и сказал: пошли. Видно, напугался очень.

Я шла и все смотрела на него, не знала, что сейчас надо спросить. Придя домой, он меня попросил ничего не рассказывать маме и никогда больше не думать об этом, не вспоминать и не говорить. Но я четко видела, что он потрясен. Он был потрясен тем, как я посмела думать такое.

И тем более произносить вслух. А мне ведь хотелось только, чтоб он понял, как я его теперь люблю. Красивая история, правда?

– Кать, послушай, ты вот это имела в виду, когда сказала, что вы помирились и в то же время не помирились?

– Да, это. Я имела в виду, что он ничего мне не сказал в ответ, понимаете? Он не дал мне броситься на шею, заплакать… Ну вот это. Он испугался, что если я брошусь на шею, заплачу, буду прощена, выкину это из башки, ему придется как-то иметь с этим дело. Ну, может, я еще кому-то расскажу, да? Как детскую глупость. Как что-то, что уже можно рассказать. А он не хотел, чтобы я рассказывала. Он не хотел вообще больше никогда об этом слышать. Как будто не было ничего. И он промолчал. Оставил это со мной. Понимаете?

– Да.

– А мне кажется, не понимаете. У вас там свои какието… идеи.

– Да нет у меня никаких идей, Кать, – сказал Лева. – Я просто думаю: что я должен был сделать для того, чтобы ты мне с самого начала все это рассказала?

– А что бы это изменило? – вдруг сказала Катя. – Почему вы так уверены, что это что-нибудь бы изменило? Весь этот бред?

– Ну посмотрим, посмотрим… – сказал Лева. – Может, ты и права. И это просто история. Только ты ее до конца не рассказала.

– В смысле?

– Ну, как дальше?

– А дальше никак. Все вернулось к тому, что было с самого начала. Папа очень нежно ко мне относился, заботился, все по-прежнему. Я его очень любила. Уже совсем по-настоящему, как взрослая девочка. Он был такой красивый, богатый, знаменитый. Ну в узких экономических кругах. Не в этом дело. Когда у мужчины успех, это же видно. Я любила его и за это тоже. За успех. Но между нами всегда было что-то… Ну что я чуть-чуть, но больная. Такая маленькая болезнь, о которой не надо говорить. Одного пальца нет. На ноге. Ну или я не знаю, не болезнь, нет, но какая-то стыдная история. Обкакалась на глазах у всех. Или украла что-то, а об этом узнали. Семейный скелет в шкафу.

– Ну так и есть, – задумчиво сказал Лева. – Семейный скелет в шкафу.

– Это я, в смысле? – засмеялась Катя. – Я скелет в шкафу?

– Ну да, – подтвердил Лева. И даже кивнул в знак согласия. – Ты. Ты и есть этот скелет. И больше ни мама, ни папа с тобой об этом не говорили?

– Нет, – сказала Катя. – А вы думаете, мама узнала?

– Думаю, что в тот же вечер. Или на следующий день. Не позже.

– Вот как интересно. А мне казалось, он ей решил об этом не говорить…

– Вряд ли. Ребенок – это мамина проблема. Так принято. У нас. А может, везде. Но так принято.

– Понятно.

Лева решил не думать о том, что сейчас произошло. Не думать сразу. Не пытаться лихорадочно расставлять все по полкам. Он даже не пытался понять, насколько тут все адекватно и правдиво, в этой байке. Главное, что она рассказала. Захотела.

Ему захотелось двинуться чуть дальше. Потому что вполне могло так быть, что сейчас весь путь свободен. Вообще. До самого конца.