Sindroma unicuma. Книга1. - Блэки Хол

- Не смей! Попробуй только! - рванулась я, но он с силой оттолкнул.

Староста нарочито неторопливо разорвал фотографию, сложил половинки и порвал их, потом повторил еще раз и красивым жестом подбросил обрывки вверх, словно конфетти.

- Пфык - и все! - завершил представление жестом фокусника. - А ты боялась.

Я бросилась на него и вцепилась в волосы, царапаясь.

- Скотина! - ожесточенно боролась с Касторским, а глаза застлала пелена слез. Хотя сделанного старостой не возвратить, озлобленность накрыла меня с головой.

Касторский заорал, и один из дружков оторвал меня, швырнув в темный угол.

- Ну, сейчас ты отработаешь, мразь! - зашипел староста. - На всю жизнь запомнишь, кто твой бог и господин.

На его скуле алели царапины. Поедая меня садистским взглядом, Касторский потер запястье и, наступая, начал закручивать знакомую воронку.

Я затравленно озиралась, отползая от него. Из головы вылетели все разученные заклинания. Как спастись? Нужно быть смелой, а не какой-то жалкой крыской! В фильмах в последний момент обязательно наступает озарение, и находится выход, или, на худой конец, появляется долгожданный спаситель. Где же он?

Закрыла лицо от пощелкивающего хлыстом старосты. Животный страх затопил сознание. Я мечтала об одном - сжаться, уползти, забиться в угол. Нет, видимо, не смогу воспитать в себе героя.

Картины настоящего переплелись с прошлым. Сначала показалось, что ко мне, размахивая плеткой, приближается тетка в неизменном траурном платье. Разгневанная родственница исчезла, а вместо нее, пощелкивая зубами, точно волки, меня окружили многочисленные интернатские собратья. Их образы рассеялись, вытесненные размывчатыми и искаженными фигурами Касторского и его дружков.

Зато хлыст старосты, опустившийся со свистом, был более чем настоящим. Иллюзия оказалась великолепно скроенной. Раз! - плечо и спину обложила нестерпимая боль, вышибающая слезы из глаз. Я глухо застонала и закусила палец.

Дрожала, свернувшись в комочек. Самое главное - беречься. Это правило усвоилось на всю жизнь, со времен жития у тетки, а впоследствии в интернате. После "воспитательного" входа в интернатское братство у меня два месяца болели ребра, и лишь к концу третьей недели красно-фиолетовые кровоподтечные синяки приобрели желтушный цвет. Я сумела перетерпеть "темнушку" и выжить. Как сказал позже интернатский старожил Алик, пытавшихся вякать и сопротивляться, забивали до полусмерти.

Два! - вдоль спины разлили расплавленный металл. Одуряющая боль выедала глаза, заставляя слезы литься, не переставая. Не выдержав, я заскулила, как побитый щенок.

- Понравилось? - послышался возбужденный голос. - Болт, подними ее!

Меня рывком вздернули, удерживая под мышки. Староста подошел и задрал мой подбородок, заглянув в глаза. Наши взгляды встретились, и в зрачках стоящего напротив человека не нашлось ни капли разума. В них горел огонь безумия.

- А давайте-ка снимем с нее дефенсор! - пришла к Касторскому неожиданная идея. - Говори, где он, а то сам найду. Или ребятки с удовольствием поищут. Правда, Болт?

Я замотала головой.

- Значит, не хочешь сказать? Будем раздевать тебя, или сама разденешься?

- Мразь!

- За мразь ответишь, но сначала почитаем твои тайны, - сказал староста, потирая в предвкушении руки, и приказал второму дружку: - Крест, найди её дефенсор.

Тот, ухмыляясь, направился ко мне, а Касторский с истеричным хихиканьем закружил вокруг.

Я брыкалась и пиналась, выдираясь из удерживающих меня рук. Понимая с безнадежностью, что терять мне нечего, закричала так, что оглохла сама.

- Заткни су*у, - на краю сознания услышала недовольный крик Касторского. - Будет орать, и сюда сбежится весь институт.

Меня встряхнули, а потом тот, кого назвали Крестом, щелкнул пальцами и развел ладони в стороны, после чего в глазах потемнело, и я провалилась в черную бездну.

***

У него не было имени. В чуждом мире, куда оно было выдернуто против воли, его нарекли Злом или Чудовищем. Абстрактные понятия не значили для него ровным счетом ничего.

Его заключили в физическую оболочку, заперев в отвратительнейшей примитивной четырехмерности. И все-таки его облику больше подходило имя Зло.

Зло бесновалось, поняв, что его навсегда лишили возможности вернуться домой. Скудоумные существа, бахвалящиеся своим серым веществом, вырвали Зло из его мира с помощью древнего и тяжелого ритуала, а вызвав, сообразили, что недооценили призванную ими сущность.

Зло заточили, лишив возможности перемещаться по смердящему четырехмерию. Всунули в пасть крошечное владение, ограничив территорию яркими лентами пространства, разъедающего темную сущность Зла.

В своем мире оно было свободно подобно ветру и как все порождения ночи перетекало из одной формы в другую, прожигая в праздном безделье пространство и вечность. Здесь же, в неволе, Зло научилось ценить свои возможности. Да-да, Зло вовремя притворилось глупым тупым монстром, спрятав и укрыв от примитивных существ свои способности. Оно сумело сохранить их и приумножить, приспособив к хилой телесной оболочке. С видоизмененной силой Зло стало бы всемогущим в убогом четырехмерии, если бы не рабское клеймо, насильно удерживающее в заточении.

Зло скучало. Оно научилось спать и зевать и пугало изредка заходящих в его владения двуногих существ. Временами Зло впадало в меланхолию, а иногда в неистовство, круша и превращая в небытие все, что попадалось под руку. И тогда на него объявляли охоту. Существа приходили на территорию Зла и пытались с помощью ярких огней загнать его в западню. Зло посмеивалось над нелепыми попытками и издевалось, подшучивая. Для этого оно даже научилось смеяться. Но однообразные развлечения быстро надоедали Злу, и, устроившись в крохотной темной трещинке на потолке, оно наблюдало за озадаченными двуногими.

Сейчас Зло находилось в состоянии временного анабиоза, хотя в родном мире Злу было невдомек, что такое сон и храп. Неожиданно его инертное состояние было прервано слабой вибрацией.

Неуловимые колебания повторились, раздражая обоняние. Они наэлектризовывали и поднимали шерсть. Зло привстало и навострило уши. Из слабых вибрирующих звуков, доносящихся сквозь толщу стен, сочились боль и ужас. Зло принюхалось и расплылось ожиданием на стене.

Пульсирующие колебания усилились, они были полны отчаяния и безнадежности. Зло притаилось и насторожилось. Ему почудилось знакомое и близкое в вибрирующих нотах.

Последний безысходный пронзительный звук обрушил слуховые отверстия Зла. Узнав и вспомнив, оно, со стремительно нарастающим гневом и яростью, набрало полный мешок воздуха и затрубило во всю мощь, обрушив силой своего негодования несколько тоннелей в подвалах, заставив содрогнуться стены института, разбудив стража и выгнав в морозный вечер голубей, прибившихся на ночлег под крышей.