Дневник Елены Булгаковой - Елена Булгакова

Это такое же бездоказательное обвинение, как бездоказательно оправдание. Как можно доказать, что никакого моста М. А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу — интересную для него по материалу, с героем, — и чтобы пьеса эта не лежала в письменном столе, а шла на сцене?!

Виленкин остался у нас обедать.

Вечером пришел Яков. Разговор с Мишей. Миша думает о письме наверх.

Поздно — Борис. В городе уже знают о запрещении.

Условилась с Калишьяном по телефону, что приедет завтра днем.

Это все вчера. А сегодня — тишина мертвая. За весь день позвонил только Виленкин, сообщил, что уезжает на два дня. Калишьян не позвонил.

Вечером вчера неожиданно без звонка Марика, Катя Топленинова. Очень трогательно, с подарками с Сельскохозяйственной выставки — Мише.

За ужином — звонок Бориса, а потом звонок Ольги из Пестова. «Только накануне узнала от Калишьяна, с тех пор думаю только об этом. Позвонила, чтобы услышать твой голос».

Спрашивала, как Миша, рассказывала, что все актеры, которые в Пестове, убиты.

Сегодня днем Сергей Ермолинский, почти что с поезда, только что приехал из Одессы и узнал.

Попросил Мишу прочитать пьесу. После окончания — крепко поцеловал Мишу. Считает пьесу замечательной. Говорит, что образ героя сделан так, что если он уходит со сцены, ждешь — не дождешься, чтобы он скорей появился опять.

Вообще говорил много и восхищался, как профессионал, понимающий все трудности задачи и виртуозность их выполнения.

Пришла Марика, пообедали. Миша лег отдохнуть. За весь день — ни одного звонка.

Потом около десяти — Борис Эрдман. Посидел немного, очень занят. Вышли все вместе, Миша пошел к Сереже, а я, проводив его немного, домой.

Миша все время мучительно раздумывает над письмом наверх.

Утром звонки: Бориса, потом Калишьяна с извинениями, что до сих пор не позвонил и не пришел. Хотел придти сегодня в 5 часов 30 минут, но я попросила раньше или позже — в это время Миша спит. Потом — Виленкин, после звонка пришел. Миша говорил с ним, что у него есть точные документы, что задумал он эту пьесу в начале 1936 года, когда вот-вот должны были появиться на сцене и «Мольер», и «Пушкин», и «Иван Васильевич».

1 час ночи. Калишьян не пришел. Телефон молчит. Не звонит никто, не приходит никто. Миша сидит над итальянским языком.

Я — по хозяйству. Но завтра должна придти новая — приходящая, интеллигентный человек — по газетному объявлению.

Почти подряд три звонка:

1) Петров — замолчал у трубки, когда я сказала, что М. А. болен и прошу его мне сообщить, какое дело.

2) Некая Чиркова из Большого театра хочет лично вручить М. А. пакет.

3) Некая Горская, хочет непременно, чтобы М. А. уделил ей несколько минут, она хочет с ним посоветоваться. Она же позвонила еще через полчаса, но М. А. не подошел к телефону.

Потом Сергей Ермолинский с предложением ехать на дачу к Сесиль. Миша отказался — нет купанья.

Звонок из газеты «Московский большевик» — о «Батуме». Сказала, что пьеса не пойдет нигде. Пауза. — Простите… простите, что побеспокоил…

Вечером пришел Борис.

Звонил Виленкин, узнать, как у нас. Советует увезти М. А. куда-нибудь, но обязательно уехать из Москвы. Сказал, что Григорий Михайлович объяснил ему, что чувствует себя безмерно виноватым перед М. А., что до сих пор не пришел. Занят ужасно ремонтом, даже жену не мог встретить. Придет обязательно.

Рассказывал, что Федя очень удручен был, когда узнал.

Рано (для нас), в одиннадцать часов приехал без звонка Калишьян. Убеждал, что фраза о «мосте» не была сказана.

Уговаривал писать пьесу о советских людях. Спрашивал: а к первому января она будет готова? (!)

Попросил дать «Бег», хотя тут же предупредил, что надежд на ее постановку сейчас никаких нет.

У Миши после этого разговора настроение испортилось.

О деньгах и квартире — ни слова.

Сегодня в газетах сообщение о переговорах с Германией и приезде Риббентропа.

Вечером Виленкин, а потом Миша пошел к Сереже Ермолинскому.

Звонил Долгополов необыкновенно бодро: ну, что хорошенького? Когда сказала — запрещена пьеса, — не мог поверить: что Вы?! Ведь я о ней слышал совершенно необыкновенные отзывы и от Храпченко, и от Москвина, и от целого ряда еще лиц… Ради бога, простите, что я так бестактно позвонил.

Звонила Нина Николаевна Литовцева — удивительно сердечно. Мне было приятно, к ней у меня всегда чувство симпатии, она всегда была ровна, несмотря ни на что.

Потом я позвонила Виленкину, что 25-го приду в Театр возвратить командировочные деньги и за мой билет. Из-за всех неприятностей стала рассеянна.

Чищу изо всех сил квартиру, мне легче, когда я занимаюсь физической работой. Читать могу только что-нибудь очень утешительное и беспечное.

Миша упорно заставляет себя сидеть над языками — очевидно, с той же целью, как я над уборкой.

От Леонтьевых — дам — дружеские, ласковые письма.

Сегодня в газетах — пакт о ненападении с Германией подписан.

Днем мы зашли к Федоровым.

Вечером — убирала квартиру.

Полотер, уборщица, мальчик на подмогу, приходящая домработница — словом, ад. Миша сбежал на целый день.

Днем я заехала в МХАТ, отвезла обратно тысячу — командировочных, бумаги и 250 руб. за мой билет в Тбилиси. День 14-го обошелся нам больше 600 руб. В Театре все глядят на меня с сочувствием, как на вдову.

Звонила Ануся, приехала из Гагр, звала придти.

Сегодня — сбор труппы в Большом и первое заседание по декаде. Миша был. Слова Самосуда (о «Батуме»): а нельзя ли из этого оперу сделать? Ведь опера должна быть романтической.

Вечером — звонок Феди: «Знайте, что всеми мыслями, всеми чувствами я с Вами».

Вечером позвонил и пришел Гриша К. Хочет уходить из МХАТа, мы отсоветовали ему.

Сегодня без конца телефонные звонки. Из Союздетфильма — чтобы Миша сделал сценарий из пьесы «Батум» и, несмотря на мое сообщение — запрещена, — все-таки непременное желание увидеться. Оля — два раза, необыкновенно нежно, со слезами, о Мише, о нас обоих. Калишьян — с сообщением, что запрещение не отражается на материальной стороне и что деньги я могу придти получить, когда угодно. Второе — что Храпченко приглашает Мих. Аф. для разговора. И что он, Григорий Михайлович, считает целесообразным пойти. Я спросила: а это не будет такой же бестолковый и бессмысленный разговор, как вел Керженцев после «Мольера»? Тогда Мих. Аф. еще хуже будет себя чувствовать? — Нет, нет, ни в коем случае.