Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

Образ Сиены? Это – суровая ясность.

Но я забежал вперёд.

Мне и к концу дня трудно поверить в то, что я невольно переломил избитую схему восприятия, избежал в Сиене первоначальных недоумений, которыми особенно донимала меня замкнутая, ревниво ограждавшая свои художественные секреты Флоренция, где – как, впрочем, и в Риме тоже – болтливы были лишь гиды; о, проводники по воплотившейся в священных камнях, запутанной, как флорентийской, так и римской истории, по сути демонстрировали равнодушие к подспудным художественным движениям. Озабоченные исключительно закручиванием интриг – трагических или фарсовых, но непременно эффектных – они сводили далёкие жизни правителей и художников к борьбе злодейств и сказочных подвигов, что, впрочем, было вполне естественно в устах тех, кому ничего не грозило за завлекательное расцвечивание и выбалтывание чужих тайн. Однако в Сиене, которую исторические бури тоже не миновали, голоса гидов, доносившиеся до меня на площади, в гулких залах палаццо Пубблико или в соборе, звучали сдержанно и спокойно, в них не улавливалось никакой экзальтации, сама же Сиена была столь цельной и выразительной, что впечатления от увиденного и без специальных объяснений, возможно, что и вопреки им, быстро обретали прочность, определённость.

Небольшой прямоугольный фонтан с лепными бортами, врезанный в верхнюю террасу площади, на мой вкус не удался – не отвечал её размерам и форме.

Образ Сиены – это суровая ясность. В прихотливо высеченном и иссечённом улицами пластическом монолите два разнесённых полюса притяжения – площадь и собор; суровая и ясная, Сиена захватывает вся, целиком, не оставляя для глаз никаких побочных увёрток; впечатления не распыляются, город будто бы окидывается взглядом, как единая пространственная скульптура; с площади, от башни палаццо Пубблико, можно увидеть над пониженной – специально в этом месте пониженной? – дугой красноватых дворцов далёкую бело-зелёную кампанилу.

Перед сиенским кафедральным собором, к которому, как и прежде к площади, я шёл по изогнутому каменному ущелью, я наспех сплёл простенькую цепочку стилевой эволюции – Орвието, Сиена, Флоренция; готическую заострённость мало-помалу смягчал и размывал ренессанс.

Сиенский собор поражал скульптурно-узорчатой роскошью лицевого готического фасада из резного бело-зелёного мрамора, какой-то архаической врезкой купола в приподнятый, подпёртый с двух сторон контрфорсами объём главного нефа, проколовшей крышу бокового нефа кампанилой, такой же, как фасады, бело-зелёной, почему-то равномерно-полосатой, будто ткань, из которой шьют одежду для арестантов, но до чего же роскошным было исполосованное зелёным мрамором, с обильной позолотой, белое внутренее убранство! Сиена с Флоренцией соперничали, раннее великолепие сиенского собора не могло не усиливать ревности флорентийцев, чересчур болезненных патриотов. И Санта-Марие-дель-Фьёре, конечно же, надлежало превзойти достижения сиенцев масштабом крестового плана, невиданным досель куполом! А сиенцам тем временем становилось тесно в своём кафедральном соборе, вознамерились добавить к нему громадный поперечный неф, к работам привлекли прославленного своего зодчего, строителя орвиетского храма. Увы, фантастическому проекту помешали чума и землетрясение, опустошившие казну, о высокомерном замысле том сейчас лишь напоминали контрастирующие яркостью с приглушённым городским колоритом руины, я долго простоял на ветру – красные стены с исполинскими белыми аркадами, сквозными и накладными, накрывал небесный свод, в высоких сквозных синих проёмах торцевой стены недоконченного поперечного нефа проплывали облака… но и разрушительных сил оказалось мало, давным-давно поверженная Сиена, чей собор веками гранился, словно цельная драгоценность, и по многосложной, изысканной своей завершённости на мой взгляд так и остался непревзойдённым, получила ещё один запоздалый удар – ироничный финал исторического соперничества? – псевдоготический мраморный узор, которым одурманенные патриотизмом флорентийцы изукрасили недавно фасад своего Собора; позаимствовали у сиенцев декоративные мотивы, детали, ложными окнами снабдили пилястры, чтобы прокричать последнее победное слово.

– Синьор, ещё кьянти? С виноградника у Сан-Джаминьяно, такого вам не подадут во Флоренции.

Я кивнул и радостно осмотрелся, словно всё ещё не верил, что сейчас, здесь, мне не приходится мучительно докапываться до смыслов увиденного – замотавшись шерстяным шарфом, я пишу в кафе на piazza del Campo, столики расставлены по верхнему поясу амфитеатра, вот и арка, та самая, из-под неё я попал сюда – арка под Loggia della Mercanzia; маркизы, столики не снижают эффекта зрелища, которым я упиваюсь.

Так, дальше.

Официант склонился, сказал, мешая английские и французские слова. – Виноградник старый, многое помнит: в тех краях мы разбили флорентийское войско, землю глубоко пропитала кровь, саблями порубили и тех, кто хотел сдаваться, разорвали в клочья вражеские знамёна, одно знамя привязали к хвосту осла…

Не знаю, как пропитка почвы кровью флорентийцев повлияла на вкус вина, и, правда, отличного.

– И потом мы праздновали поражения Флоренции, как свои победы, там понаставили папских виселиц, испанцы, приведённые Карлом У, отсекали головы на плахах, а мы… мы добились свободы, – статный, высокого роста, он распрямился, гордо выкатил грудь, – мы восстали против испанского гарнизона, изгнали… наши доблестные воины поднялись на крепостные стены, чтобы проводить неприятелей.

– Но испанцы вернулись.

– Вернулись… флорентийцы сами не смогли бы справиться с нами, испанская пехота разбила нашу… испанцы осадили Сиену, мы сопротивлялись, жертвовали собой, – в тёмно-карих глазах его заблестели слёзы, – испанцы ворвались в город, разрушили древние боевые башни, – обвёл рукой зардевшиеся фасады, – синьор, дворцы невредимы, но над ними высились башни, посмотрите на наши башни, они сохранились на фресках в библиотеке собора, теперь есть только одна, вот эта… мы многое, синьор, потеряли, но красота осталась и, верю, останется в вашем сердце.

Длинная тень от стройной башни палаццо Пубблико ползла по закатной площади, по разбитому на клиновидные сектора полукругу её солнечного циферблата.

Фасад палаццо Пубблико потемнел, боковая грань башни, фасады, охватывавшие дугой площадь, горели. Я допивал вино.

Флоренция, 5 апреля 1914 года

Чем быстрее истекает время, которое мне отпущено на Флоренцию, тем дотошнее хочется записать впечатления предпоследнего, затем последнего дня… А послезавтра я галопом обегу Лукку, Пизу и буду доканчивать тосканскую главу в вечернем поезде, возвращаясь в Рим.

Какая самодисциплина! – позавидовал Соснин, – что же ещё, вдобавок ко всем рациональным предположениям, понуждало Илью Марковича столь маниакально заполнять свою толстую тетрадь? Была ещё и внутренняя сверхзадача, заряжавшая сердечным волнением сухой поток слов? Анна Витольдовна, похоже, права, никакой это не путевой дневник. Это – роман. Итальянский роман?

Ну да, дядя был не оригинален, по уши влюбился в Италию.

Миную сквер, сворачиваю направо перед бирюзовокупольной синагогой, иду по via della Colonna вдоль узкого садика археологического музея с погребальными этрусскими памятниками среди цветущих деревьев, меня накрывает массивная арка – привычным своим маршрутом я отправляюсь осматривать Флоренцию «начисто».

Я – на площади Сантиссима Аннунциата, обнесённой с трёх сторон воздушными аркадами, слева, спасибо расщедрившейся гильдии торговцев шёлком, воспитательный дом Брунеллески, за моей спиной – церковь. В Дворике Обетов, дремлющем за внутренней аркадой, сбоку от церковного нефа, я снова отдаюсь противоречивым чувствам, никак не пойму, что меня волнует сильнее – раннехристианская наивная искренность или тонкие росписи маньеристов?

Мне жаль покидать эту площадь, впервые увиденную при лунном свете; арочные портики с трёх сторон, грозный чёрный всадник меж двух фонтанов с добрейшими морскими чудовищами. Снимаю. Не знаю получится ли, целил в прорезь via de Servi между красноватыми фасадами на четвёртой стороне площади, в довольно далёкий, но такой большой купол, а камера наклонилась, дёрнулась вниз, срезав небо, – на площадь вылетела двуколка; как мешают, когда фотографирую, люди и лошади!