Уникум Потеряева - Владимир Соколовский

В конце второго года службы Васька нагрянул в отпуск. Мать ждала его, бражка и вино потели в подвале. Первый день он только колбасился да плакал, да ходил по родне, — Мария его и не видела толком, хоть и проторчала в ихней избе до ночи, среди пьяного мельтешения. На другой день устраивали вечер сами Буздырины, — вот тем-то вечером, когда уж разошлись гости, осатаневший Васька заволок ее в баню и лишил самого большого богатства — девичьей чести. Ну, если быть правдивым до конца — в двадцать четыре года эта самая честь не особенно в радость, — но и тут мы не можем говорить за всех, никто не давал нам такого права, — кому-то, не исключено, как раз и в радость! Это тонкое дело. Вот что касается Марии Сантуш Оливейру, ныне Кривощековой, тут можно сказать определенно: гнусное насилие и надругательство со стороны Василия она перенесла терпеливо и мужественно, даже проводила его после этого в избу, уложила спать и пошла домой. О чем уж шептались они ночью на полатях со сводною сестрой Дашкой — этого никто не знает. Да и кому оно интересно?

На другой день, придя с фермы, она переоделась и снова отправилась к Буздыриным. Васька пил рассол и блудливо-растерянно улыбался. Мария поздоровалась, и села чаевничать с хозяйкою, чинно держа блюдечко на растопыренных пальцах. Велся тихий, приличный разговор; вдруг в какой-то момент, без всякой связи с этим разговором, чашка задрожала в хозяйкиной руке, и она обратилась к сыну: «Ой, Васька, бесстыжие твои шары! Ну-ко отвечай матери: уеб ты вчера девку? Дернул он тебя, Машка?!» Она опустила голову. Мать схватила веник и принялась хвостать гнусного молодца. Он, ухая, бегал по избе. Притомясь наконец, она села на лавку и сказала:

— Ну че же теперь. Ставайте на колени, буду благословлять. К вечеру перетащите все Машкино барахло. Живите в трудах да весельстве!

Так началась ее семейная жизнь. Когда Васька вернулся из армии, их первенцу, Андрюхе, исполнилось уже полгода. Сам-то Василий был хиловат, плюговат рядом с могутной, набравшей соков в материнстве бабой. Однако она любила его, и рожала от него детей, — а когда он напивался — безропотно шла его искать, и вела домой. И до самой ее смерти завидовали сельчане старухе Буздыриной из-за ее работящей, плодовитой снохи. «У, черемная!» — шипели злоязычные бабы. А ей хоть бы хны: получила орден с медалью за трудовой вклад. Да нет, она никогда не считала, что у нее плохо сложилась жизнь. Она и Дашке-то не завидовала, — хотя та и намекала, приезжая, на свое прекрасное положение.

А дело в том, что Санко Лобанов не захотел после армии возвращаться в Потеряевку. Он не стал вербоваться: пропадешь, испакостишься на этих вербовках! — а обосновался в Малом Вицыне, и по военному билету устроился в пожарку. Так вот: полгода ушло у него, чтобы получить паспорт и стать свободным от колхоза человеком! Мать совсем обнищала, таская из Потеряевки подарки то одному, то другому начальнику: мед, масло, куриц, ягоды и овощи ведрами, мешками. Больших, больших трудов стоило дело: и это несмотря на то, что пожарная охрана — тоже ведь внутренний орган, часть МВД. Солдат, отслужил в армии — а поди ж ты! Такие вот были порядки, если кто не знает, или забыл. Потом он женился на Дашке, сначала они жили в райцентре на квартире, потихоньку строились; Дашка выучилась на швею: всегда, мо, при шабашке, и есть возможность обиходить семью. О, они были большие хитрованы! Напряглись, купили старую машинку; хорошо, в городе оказался мастер по этому делу, высланный эстонец Ыыппуу Мюэмяэ: все починил, наладил, застрекотала. В мастерской-то много не заработаешь, но появился со временем свой клиент: вот он-то и давал навар. И сколь не подбиралось БХСС, ничего не могло доказать: попросили и шью, а материал не мой, и не запретите поработать в свободное время для знакомых! Санко вкалывал трактористом в межколхозной, тоже неплохо зарабатывал, а ребенок всего один, дочка Леночка, Ленусик. И вот они жили в своем хорошем доме, при заработках и подкопленных деньжатах, и вдруг раскатали губу: хватит, мо, с нас этой глухомани, поедем жить в самый Емелинск! С переездом-то не было особых проблем: один дом здесь продали, другой там купили. Думали зажить не хуже, и показать еще городским, как надо обустраиваться по-настоящему, а вышло-то это дело с запятой: например, выяснилось, что даже в мастерской, куда устроилась, Дашкино швейное искусство глядится худенько, а уж с частными заказами… Нашла двух клиентов — и оба потребовали перешить, а потом и совсем возместить аванс и стоимость материала. Пришлось отдавать из своего кармана, не станешь ведь с ними судиться. Что за люди! Придираются, давят форс, отыгрываются на мастерах. Глаза бы не глядели. Санко устроился слесарем на ТЭЦ, и тоже не очень-то нравилась работа: и влажность в цеху, и загазованность, и вообще воздух грязноват. Но — жили, тянули, хоть и не так вольно, не так сыто, как в райцентре. Там-то всегда знаешь, куда пойти, с кем поговорить в нужном случае, какой нужен подход, а здесь — никаких концов не найдешь, в такие, по незнанию, можешь вляпаться ситуации! Через десять лет, через Санкову работу, получили земельный участок за городом, сколотили там дощатую хибару, вскопали землю… Дак ведь это смех! Крутишься вокруг этой хибары, и шаг в сторону боишься ступить, чтобы не зайти на чужой участок. А в Малом-то Вицыне огород был — десять соток, а чего только там не садили, да еще и баня там стояла, и теплица, и деревья, и малина со смородиной! Пока моложе были, собирались переезжать, так толковали еще: будем, мо, ходить по театрам, иметь культурный досуг… А попали в тот театр только один раз, когда Лена была в пятом, шестом ли классе.

А с дочкой… Учиться тоже много не захотела, успехи-то были скромные: пойду, мо, мама-папа, в ПТУ, буду тоже швеей. Что ж, профессиональная подготовка — тоже важно, сама-то ведь самоучкой брала, что тоже хорошего? Пошла учиться. Как-то раз не пришла ночевать, другой: у подружки, мо, собирались, засиделись, то-друго… Пришлось крупно разговаривать: что за дела, для молодой девушки! Вдруг опять не явилась, всю ночь не спали, утром бросились в училище, — вот тут одна с ихней группы и шепнула, где искать. Нагрянули — точно! В абортной. Чуть не умерли оба. Привезли домой, стали пытать. От военного, говорит, курсанта. И все, дальше — молчок. Решили так: пускай забирает документа из этого своего развратного училища, и устраивается куда-нибудь. Не на завод, конечно, не на стройку, — там девки такие оторвы, не приведи Господи, а куда-нибудь почище, да где более пожилой коллектив. Нашли, в конце концов: Главпочтамт, на сортировку посылок. Через три месяца — повестка от следователя, побежали, как сумасшедшие; так и так, доказано три факта хищения из посылок, по подозрению задержана выша дочь, при личном обыске изъяты вещи, опознанные потерпевшими. Несколько раз — это ведь повторность! До шести лет! Вот тебе и Ленусик. А всегда была такая тихая, сосредоточенная. Ходила на подписке, и дали три года условно, как несудимой. Сколь пережили, это не описать! Мать устроила ученицей в свою мастерскую, чтобы была на виду. Ох, девка!.. Ночью придет к Дарье, бывало, ревут обе… А что поделаешь, сама виновата. Да и это, оказалось, не такое большое несчастье, что вот дальше-то было!.. Набежали как-то вечером с Санковой работы: забирайте, мо, из морга! О-о-о!.. Оказывается, шофер автобуса на конечной остановке поглядел в салон — лежит человек. Подошел — хрипит, пена на губах. Отвез в больницу, он там и скончался. Установили по пропуску, кто такой, позвонили на работу… А что случилось — никто не знает. Они выпили, несколько человек из бригады, после работы, и ушел он на автобус, все нормально… А там, видно, его и хватило. Два года до пенсии не доработал. Схоронили, вдвоем стали жить. Тогда уж в двухкомнатной жили — дом-от давно под снос пошел. Насчет мужиков Дашка дочери сразу отрезала: нечего, мо, блудить! Ищи хорошего человека, и пристраивайся к нему, чтобы без пьяни и без дряни! А где его найдешь! Да если еще работаешь в женском коллективе. Маялась так-то, ходила на вечера «Кому за тридцать» — и нашла все-таки! Разведенный, платит алименты. Среднее специальное образование, работает в Агропроме, в плодоовощном отделе, непьющий — разве что малость сухого… Золото, не зять! Одна только беда: молдаван. Сделал бабе ребенка, и назвал-то его чудно — Мирча, — так, ей-богу, в загсе и записали! — а когда тому еще и трех не исполнилось — начал вдруг на всех кидаться: вы, мо, русские, скоты, оккупанты, мы благородная нация, а вас всех надо порезать, вместе с вашим потомством! Так вот и было, тут вранья нет. Испозорил всех, да и укатил один на свою суверенную землю. Что вот делать Ленуське? Вырастит она этого молдованенка, а он пошлет всех на хрен, да и рванет следом за отцом. А как его ростить? Алиментов-то ведь нет, где его теперь сыщешь, фашиста, в чужом-то государстве? Прямо хоть реви, хоть в петлю лезь. В-опшем, как ни вертись, а жопа все равно сзади.