Рыцарь с железным клювом - Сергей Карпущенко

- И уходи, мальчик, уходи! - замахал руками Паук, как бы в знак прощания с Володей. - Уходи, таким придуркам, как ты, только там и место! Но перед уходом не забудь нам отдать картину, а то ведь я тебя и из-за монастырской стены своими паучьими руками достану! Где послезавтра мы с тобой увидимся?

Володя сделал вид, что сильно задумался, хотя он совсем и не размышлял об этом в данную минуту - было все равно.

- Давайте в пять, у метро "Владимирская", - сказал он, говоря это наобум святых, первое, что на ум взбрело.

- А если, молокосос, ты нас снова кинешь? - ощерился Паук шакальей улыбкой. - Ты знаешь, что шуточки твои мне порядком надоели. Что, если ты куда-нибудь в Самару или в Арзамас свалить захочешь до послезавтра?

- Никуда я не уеду и вас обманывать уже не стану, - серьезно сказал Володя. - Только... - И он замялся.

- Ну что, что только?! - раздраженно прокричал Паук, и пятнистый дог, гревшийся у пылающего камина, уже в который раз поднял на хозяина свои скорбно-умные глаза. - Как надоел ты мне своими оговорками, этими "только". Ну, чего ты хочешь?

Володя ещё выждал несколько минут, чтобы его слова прозвучали внушительно, и сказал тоном, каким, он думал, говорят приговоренные к смерти, прося исполнить их последнее желание:

- Я прошу вас, подарите мне вот эту копию "Святого Иеронима", я её повешу над постелью, потому что картина эта меня сделала совсем другим...

Да, фразу эту можно было произнести фальшиво, наигранно, однако же Володя так произнес её, спокойно и серьезно, с легкой задумчивой печалью, что сомнений быть не могло - Володя на самом деле переродился. Тем не менее у Паука, который с минуту размышлял над фразой Володи, были на эту копию свои виды, и он лишь зло усмехнулся:

- А понюхай-ка ты, малец, вот это! - и показал ему фигу. - Нет, эта копия у меня останется, а то боюсь, как бы меня снова за нос водить не стали. Здесь ведь только с лупой работать надо, если хочешь подделку от подлинника отличить. Браш ведь не случайно в лагере сидел за свою умелую работу и рукой своей пожертвовал тоже не зря. Так что иди-ка, святоша, с миром и повесь у себя над постелькой Богоматерь или Николу Угодника. А всего лучше будет для тебя в дурдоме полечиться - и иконки не понадобятся. Ну все, баста! - хлопнул Паук своими трескучими ладошками. - Проводи этого отрока, Юрик, до города и дорогой ещё раз внуши, что обманывать старших есть великий грех!

И тотчас Володя снова погрузился в глубокую, непроглядную темень, потому что кто-то сзади резким движением напялил ему на голову черный колпак. Его взяли под руку чьи-то цепкие пальцы, и снова мальчик шел по коридорам загородного "замка" Паука, и опять ощущал Володя сильный запах жареного мяса, а в ушах звучал визгливый крик хозяина этого дома: "Мерзавец! Я тебе на земле такой ад устрою!.."

ГЛАВА 13

ОГРОМНАЯ КРЫСИНАЯ НОРА

Володя так и ехал в машине с колпаком на голове, а внутри его головы был муравейник мыслей, которые отчаянно копошились, выполняя каждая свою работу, но никак не могли сотворить что-то общее, какую-то очень полезную для Володи, спасительную идею. Послезавтра он должен был отдать настоящего Боттичелли или готовиться к тому, чтобы занять место на кресле в комнате пыток.

"Послезавтра в два часа дня ко мне домой приходит Белорус, и я буду должен сделать все, чтобы рассорить с ним маму, и сделаю я это при помощи копии Браша, моей личной копии. Потом я пойду на встречу с Пауком и снова попробую подсунуть ему копию, но это спасет меня совсем ненадолго. Второй обман Паук мне не простит, и меня, конечно, растерзают в его доме. А если Браш не успеет сделать копию? А если мама не согласится прийти ко мне домой?" В общем, чем больше Володя думал, тем сильнее убеждался в том, что окончательно увяз в болоте обстоятельств, созданных его собственной жадностью.

Впрочем, был и другой выход. Можно было пойти в Эрмитаж, забрать из камина настоящего "Иеронима" и вместе с Петрусем Иванычем и мамой отправиться за границу. Папе на самом деле тоже перепадал бы немалый куш, и все оставались бы довольны, кроме Паука и Димы, конечно. И Володя, думая о таком решении проблемы, уже не гнал его так категорично, как, к примеру, ещё сегодня утром.

- Вовчик, - внезапно нарушил молчание Дима, сидевший рядом с Володей на заднем сиденье, - а ведь ты даже покруче оказался, чем я думал. Такую восьмерку снова закрутил...

- Что за восьмерку? - испуганно спросил Володя, и его голос прозвучал глухо, как из бочки, так как слова преодолевали толстое сукно.

- Ты ведь снова нас кинуть захотел, меня кинуть. Ты очень жадный, Вовчик. Жаба тебя душит. Ты, я знаю, далеко пойдешь, если не нарвешься на перо или сливу6 не получишь. Но я в душе немало посмеялся, когда ты Пауку о своей внезапно нахлынувшей вере распинался. Он ведь хоть и хитер, этот Паук, но изрядно глуповат, однако. Мне скажи спасибо - я тебя прикрыл. Но картинку ты все же принеси, а то Паук тебя сожрет, поверь мне.

И они больше не разговаривали, а скоро Володя услышал, как город стал наваливаться на них шумом своей дневной суеты, гомоном людской толпы, грохотом трамваев, автобусов, машин. Проехали в этом шуме минут двадцать, затормозили, и только тогда с Володи был снят черный колпак.

- Вот "Владимирская", - очень жестко, сурово сказал Дима, - покажи, где ты послезавтра будешь нас поджидать?

Володя взглянул через затемненное окно на улицу и наугад ткнул пальцем туда, где стояла часовня Владимирской церкви.

- У часовни? - спросил Дима.

- Да, здесь, - ответил Володя.

- Хорошо, ты увидишь меня сидящим в этой машине, сам подойдешь, откроешь дверцу и заберешься в салон. Паук будет со мной. Ты нам все покажешь, и мы расстанемся. Я постараюсь уговорить Паука, чтобы он все же заплатил тебе гонорар, хоть ты и виноват перед нами, очень виноват. Я буду напирать на то, что у тебя от страха случилось легкое умопомешательство. Ну, до послезавтра. И помни, что второй обман закончится для тебя очень, очень плачевно.

Дима отворил дверцу, и Володя вышел. Машина тут же снялась с места, и мальчик едва сумел рассмотреть её очертания и цвет, чтобы завтра не перепутать с какой-нибудь другой легковушкой. Опустошенный, раздавленный обстоятельствами, стоял Володя неподалеку от входа в метро. Мимо него проходили люди, и многие из них улыбались, казались счастливыми, и Володе при взгляде на их лица было особенно тяжело осознавать свое положение, осознавать то, что он, вор, никогда не сможет теперь так беззаботно улыбаться.

Внезапно он поднял глаза и увидел вознесшиеся к небу купола церкви, нарядной, праздничной. "А может быть, мне на самом деле к Богу обратиться, - печально улыбаясь, подумал Володя, - вдруг поможет?" Но тут же какое-то упрямое, непокорное чувство восстало против этой тихой мысли, прогнало, смяло её, и скоро во весь свой рост, величественно, как Люцифер, поднялось убеждение: "Нет, не пойду! Хватит мне в придурка играть, шизоидом притворяться! Нет, я всех вас перехитрю, Пауки, а покоряться вам не стану, не ждите!"

Его взгляд с куполов соскользнул вниз, на бренную, грешную землю, где у забора, окружавшего церковь, стояли в ряд старухи и старики, пьянчужки и люди вполне трезвые и даже молодые, одетые почти в лохмотья, и те, которых украшали дорогие наряды. Все они чем-то торговали, с надеждой глядя в лица тех, кто рассматривал их товар или просто проходил мимо так, пустого интереса ради. И Володю вдруг сильно потянуло к тем, кто так же, как и он, сейчас очень нуждался в людском внимании. Правда, у него не было никакого товара, но ведь он мог хотя бы поприцениваться к товару продавцов, показав себя тем, кто обладает способностью не только купить, но и подарить кому-то хотя бы секундную радость надежды, что их вещь сейчас "уйдет".

И он пошел вдоль забора, то и дело спрашивая у продавцов, почем продаются вот эти туфли, или эти вот колготки, сколько стоит "Столичная" и почем торгуют "Беломором". И Володе нравилось, что все охотно отвечают на его вопросы, потому что не ответить попросту не могут, не имеют права. Вдруг внимание Володи привлек женский голос, взволнованно просивший у кого-то:

- Ну я очень прошу тебя, ну я умоляю, отдай мне сережки! Это моей матери покойной подарок! Деньги себе возьми, а сережки отдай, отдай!

- Да пошла ты... надоела! - отвечали женщине. - Колпачок ведь твой пустой... ходит парень холостой! Все, хоре! Не было никаких сережек! Отвали-ка!

Володя наблюдал всю сценку, уже стоя совсем рядом от говоривших. Молодая, хорошо одетая женщина, видно потеряв всякую надежду уговорить молодого парня, одетого в кожаную куртку с шипами, отдать ей сережки, вдруг отчаянно разрыдалась и, закрывая лицо руками, быстро пошла прочь. Парень же, посмеиваясь то ли над простоватой женщиной, желавшей вернуть свое добро, то ли выказывая смехом особую удаль и наплевательство к чужому горю, присел на корточки и стал ловко переставлять пластмассовые стаканчики, гоняя между ними шарик, скороговоркой приговаривая при этом: