Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь… - Коллектив авторов

25 октября 1934 года Рахманинов писал:

«Дорогие Екатерина Владимировна и Альфред Альфредович!

Я знаю, что вы хотели попасть на репетицию моей «Рапсодии» с филадельфийским оркестром, но, к несчастью, я не смог Вам это устроить. Первое исполнение «Рапсодии» состоится в Балтиморе 7 ноября. У Вас есть автомобиль, а я приготовлю для Вас места, если приедете. Сообщите, устраивает ли Вас это, так как мне нужно знать насчет билетов.

С искренним приветом С. Рахманинов».

Концерт состоялся в переполненном Лирическом театре. После концерта Рахманинов устроил ужин в гостинице в честь премьеры. Присутствовала группа друзей, и вечер прошел прекрасно.

Зимой 1936 года мы встретились в Вене. Рахманиновы пробыли там недолго, так как он дал только один клавирабенд – 26 февраля. В программе были 32 вариации Бетховена, соната Скарлатти, Вторая соната Шопена, произведения Скрябина, Метнера, Рубинштейна, Донаньи и самого Рахманинова. Атмосфера была спокойная и серьезная. Было ожидание настоящего музыкального события, не чувствовалось элемента сенсации. Венцы собрались, чтобы послушать Рахманинова, и настроение было, вероятно, такое, как в былые дни на концертах Брамса и Клары Шуман.

Рахманинов вполне оправдал эти ожидания. Каждый номер программы и исполнение его были «чистым золотом», как говорил Рубинштейн.

Рахманиновское исполнение Бетховена было свободно от тех черт, которые делают столь неприятным исполнение его произведений современными немецкими пианистами, а именно: от подчеркивания «идей» Бетховена, от излишнего отяжеления фактуры и тенденции модернизировать музыку. Бетховен в исполнении Рахманинова предстает перед нами в настоящей перспективе: сильный, ясный, в равновесии идейного и формального начала. Рахманинов редко исполнял произведения последнего периода творчества Бетховена, ограничиваясь средним периодом, начиная с Сонаты d-moll ор. 31– «Буря». Все сонаты этого периода, равно как и 32 вариации, в его исполнении являлись образцами того, как надо играть Бетховена.

Мы ужинали в отеле «Бристоль», где жили Рахманиновы. В конце дня Сергею Васильевичу инстинктивно захотелось уединиться. В обеденном зале он выбрал столик, отгороженный от двери высокой ширмой. Как и обычно, Рахманинов казался несколько сдержанным, как если бы между ним и остальным миром существовала стена, – может быть, незаметная, но все же стена. Движения его были спокойны и довольно медлительны. Но как только он оказался в безопасности за ширмой, защищавшей его от любопытных взглядов, то стал улыбаться, шутить и поддразнивать в своем обычном очаровательном безобидном духе. Его манера держать себя, умение владеть собой оставались всегда одни и те же; даже шутил он негромким, сдержанным голосом. Но в шутках его было много искрящейся радости, которая излучалась из его живых глаз. Так было и в этот веселый вечер в венском отеле «Бристоль».

Когда Рахманинова спросили, почему он не отдыхает и не веселится почаще, он с лукавым видом сказал:

– Я вам кое-что расскажу. Видите ли, я похож на старую гризетку. Она потрепана и костлява, но желание гулять в ней настолько сильно, что, несмотря на годы, она выходит каждую ночь. То же и со мной. Я стар и покрыт морщинами, но все еще должен играть. О, нет, я бы не мог играть меньше! Я хочу играть все, что знаю!

На следующий день Рахманиновы уехали в комфортабельном вагоне парижского экспресса.

В конце мая мы приехали в Гертенштейн. Вся семья Рахманиновых была там. Большой дом был уже выстроен; площадка вокруг значительно изменилась: всюду были разбиты зеленые лужайки, посажены цветущие кусты, розы, даже новые деревья; несколько рабочих еще продолжали работу.

Автомобиль водворили в гараж, – шофер жил поблизости. С особенным удовольствием Рахманинов показывал набережную, выстроенную по берегу озера. Он спустился по крутой дорожке к берегу и все время повторял, полушутя, полусерьезно:

– Вот подождите, что вы увидите!

На повороте дорожки он сказал:

– Нет, нет еще. Вот теперь посмотрите, посмотрите на набережную, – совсем, как в Севастополе. Я уверен, что она такая же великолепная, как севастопольская пристань. А как вам нравится ангар для лодок и мои две моторные лодки?

Рахманинов очень любил кататься на моторных лодках и ездил каждый день. Правил он всегда сам и часто отправлялся на прогулки один. В это наше пребывание его страсть чуть не погубила нас. Примерно за час до обеда он сказал:

– Я, пожалуй, покатаюсь по озеру.

Он спокойно встал, – он все делал спокойно и твердо, колебания были чужды его натуре. Был прекрасный вечер, один из редких вечеров в швейцарских горах в мае. Мы присоединились к Сергею Васильевичу. В последнюю минуту Иббс, администратор Рахманинова в Англии, попросил разрешения принять участие в прогулке. Это был дородный человек с круглым, румяным лицом.

Озеро было тихо, как пруд. Рахманинов сел за руль, и мы мягко понеслись по воде. Мы были уже далеко от берега, потеряв дом из виду, когда Иббс захотел попробовать править. Рахманинов передал ему руль и сел с нами на заднюю скамейку. Не успел он сесть, как произошло нечто страшное: вероятно, Иббс захотел сделать крутой поворот, но лодка, вместо того чтобы повернуться, начала кружиться и накреняться. Мы прижались к сиденьям и в мертвой тишине следили за Иббсом. Но когда его лицо стало красным, как бурак, Рахманинов спокойно поднялся, точно он только давал Иббсу время исправить допущенную ошибку; несколькими большими шагами он подошел к рулю и оттолкнул Иббса. Винт уже громко трещал в воздухе, и левый борт лодки касался воды. В тот миг, когда большая лодка готова была перевернуться и накрыть нас, Рахманинов выпрямил ее, и мы поплыли обратно к набережной виллы Сенар. Никто не проронил ни слова. Молча вышли мы из лодки. По дороге домой Рахманинов несколько раз дотрагивался до левого бока и хмурился. Когда мы были совсем близко от веранды, он сказал:

– Не говорите ничего Наташе, а то она не позволит мне больше ездить на лодке.

В декабре 1939 года был устроен фестиваль в честь тридцатилетней годовщины со дня первого выступления Рахманинова в Америке. Филадельфийский оркестр дал в Карнеги-холл три концерта с программой из его произведений. Рахманинов играл Второй и Третий концерты и дирижировал Третьей симфонией. Она была закончена в Швейцарии летом 1936 года.

Первая часть симфонии (например, ля-минорная первая тема) носит явно русский, народный характер. Это свойство, новое для в высшей степени субъективного и лирического музыкального языка Рахманинова, возможно, вызвано тем, что ему за несколько лет до того пришлось обрабатывать три русские народные песни. Эта черта вносит элементы спокойствия в привычную для него взволнованность. Кое-где приходят на память спокойные интонации Симфонии a-moll Бородина. Во второй части – опять типичный Рахманинов, с построенной на увеличенной секунде мелодией, полной пафоса, с квинтолями[183] в аккомпанементе, с гармониями, чуждыми главной тональности и подчиняющимися ей. Скерцо входит в эту часть, это